— Дело молодое.
— В том-то и дело. По молодости ох сколько дров наломать можно.
— Ты, главное, не дави на него, — сказал Александр.
— Не учи ученого. Тоже мне, заступник выискался.
Геннадий Ильич закончил разговор и принялся готовить себе омлет. Жизненный опыт свидетельствовал, что на сытый желудок похмелье переносится легче. Зря он вчера свою норму превысил. Так и сорваться недолго. Вот чего делать нельзя ни в коем случае. У него есть сын, которому нужно быть примером и опорой. Но рога Геннадий Ильич ему припомнит.
Он снова почувствовал гнев. Растишь-растишь детей, выкладываешься, чтобы обеспечить их всем необходимым, а они тебе в душу плюют вместо элементарной благодарности.
В дверь позвонили. Жуя, Геннадий Ильич отправился открывать. Он ждал брата и в недоумении уставился на двух парней лет двадцати, которых увидел перед собой на лестничной площадке. Оба были в кожаных куртках с меховыми воротниками и в спортивных штанах.
— Здравствуйте, — произнес тот, что повыше. — Вы Серегин отец?
— Я, — машинально представился Геннадий Ильич и с усилием проглотил кусок, застрявший в горле.
Он знал, что сейчас услышит. Знал еще до того, как парни стащили с голов свои шерстяные шапочки. В мозгу промелькнула мысль, что нужно не дать им говорить, и тогда все обойдется. Столкнуть их с лестницы? Захлопнуть перед ними дверь и убежать в дальний конец квартиры, зажимая уши?
Геннадий Ильич остался стоять на месте. По его коже побежали мурашки. Он взял себя ладонями за локти.
— Сергея… — выдавил из себя парень. — Сергей… Он во второй больнице.
— Живой?
Парни переглянулись и медленно покачали головами.
— До утра не дотянул, — сказал другой парень. — У него раны тяжелые были. Жизненно несовместимые, так доктор заяснил.
— Несовместимые с жизнью, — поправил товарищ.
Геннадий Ильич почувствовал ледяное спокойствие. Все самое плохое, самое страшное уже произошло. Больше нечего было бояться. Все кончилось.
— Откуда раны? — спросил он.
Парни посмотрели друг на друга и одновременно приготовились бежать. Геннадий Ильич оказался проворнее. Он схватил одного за шкирку и прижал к стене.
— Откуда раны, я спрашиваю?
— Кавказцы… — пробормотал парень. — У нас с ними терки. Пустите!
Он вырвался и бросился вниз, где его уже дожидался товарищ.
— Вторая больница! — выкрикнул кто-то из них на бегу. — Там все узнаете.
— Чего тут у тебя? — спросил незнакомый худой мужчина. — Чуть не сбили с ног.
Геннадий Ильич сфокусировал зрение и увидел, что перед ним стоит состарившийся брат.
— Тут у меня беда, — произнес он. — Сына убили. Сережу. Ты заходи. Мне ехать надо.
Он стал одеваться, не очень понимая, что и куда нужно просовывать и застегивать. Александр стоял столбом в прихожей. Снег таял на его летних туфлях. Геннадий Ильич посмотрел на набежавшие лужицы и подумал, что ему следовало бы посидеть в одиночестве и, может быть, поплакать. Вместо этого он сказал:
— Поставь туфли сушиться на батарею. Я тебе потом что-нибудь найду. У вас с Сережей один размер?
— Не знаю, — растерянно произнес брат.
— Вот и я не знаю, — сказал Геннадий Ильич. — Убили Сережу. Такое может быть?
Брат молчал.
— Поеду. Не помнишь, какая больница?
— Я не знаю, — пробормотал Александр.
— Вспомнил, — кивнул Геннадий Ильич. — Вторая. Мне во вторую больницу нужно. Сергей там.
— Пальто надень, Гена.
— Что?
— Пальто…
— У меня куртка.
Геннадий Ильич надел куртку, навесил на шею шарф, бросил его под ноги и вышел из квартиры. В маршрутке он не смотрел на людей. Ему никого не хотелось видеть. И сына тоже. Потому что Сережа умер, и теперь это был не он. Настоящего, живого Сережи больше не существовало. Он исчез. И больше не с кого спрашивать за рога дурацкие. И за беспорядок в комнате ругать некого.
Что же дальше? Как жить? Что делать?
«Убью их, — решил Геннадий Ильич. — Всех».
Он пока не знал, кого именно имеет в виду, но знал, что иного решения быть не может.
Корпуса больницы были укутаны туманом, белесым, как снег. Геннадий Ильич долго бродил по больничному двору в поисках нужного здания. Спрашивать никого не хотелось. Слышать посторонние голоса и ощущать взгляды было почти невыносимо. Геннадий Ильич был весь как открытая рана. С него содрали кожу и пустили в мир. Это было ужасно больно.
Он понял, что такое смерть, когда наконец отыскал корпус 3Б. Там был боковой вход в полуподвальное помещение под косым шиферным навесом. Ступени вели в коридор с зелеными стенами и зеленым линолеумом. Круглые светильники на потолке горели через один. Двери были белые, крашенные недавно масляной краской. Едкий запах этой краски заполнял все пространство.
Открылась дверь, у Геннадия Ильича спросили, кто он такой, и пригласили войти. Там было несколько человек — двое в халате и один в чем-то темном. Сергей лежал на каталке, укрытый до груди. Он был совершенно неузнаваем, но Геннадий Ильич подтвердил темному человеку, что да, это мой сын. Его попросили ответить на ряд вопросов. Он кивнул, но говорить не смог. Стоял, смотрел на белого Сережу и гримасничал, пытаясь то ли заплакать, то ли сдержать слезы.
Его отвели в другую комнату, усадили, дали таблетку с водой и стали расспрашивать. Подписав протокол, он спросил, можно ли еще раз посмотреть на сына, но было поздно: Сережу увезли. Куда, зачем, выяснять не хотелось. Этого было лучше не знать. Совсем.
Геннадий Ильич пообещал позвонить, если вспомнит что-нибудь существенное, и поехал домой. Вспоминались всякие пустяки, малозначительные и совершенно бесполезные для следствия. Как и само следствие.
Виделся Геннадию Ильичу и совсем еще маленький Сережа, и взрослый, и веселый, и грустный, и сердитый, всякий. Он был при жизни очень разным. А после смерти стал одинаковый. Никакой. Того, настоящего Сергея у Геннадия Ильича забрали, а оставили ему фальшивку, бессмысленную оболочку. Лучше бы он не ездил в больницу. Не нужно было смотреть на мертвого сына, уложенного на каталку. Сколько у него было пулевых отверстий в груди? Два или три? Кажется, два. Или три. Какая теперь разница?
Идя к своему подъезду через двор, Геннадий Ильич обнаружил, что несет в руке стеклянно звякающий пакет из магазина. Когда он успел туда завернуть? Что покупал? Как расплачивался? В голове было темно и пусто. Он вошел в квартиру, аккуратно закрыл за собой дверь и окликнул:
— Саша? Ты дома?
Брат появился бесшумно и почему-то с виноватым лицом, как будто это из-за него Сережа погиб.
— Как бы я вышел? — спросил он. — Ты ведь мне ключей не оставил.
— Я тебе потом Сережины отдам, — пообещал Геннадий Ильич, проходя с пакетом в кухню. — Когда вернут. Сейчас с его вещами следователи работают.
— Вещдоки, — сказал Александр.
— Что? Ах, да. Вещдоки. Пить будешь? Ты сказал, у тебя язва…
— Нет язвы. В больничке с желудком вырезали. Но я бы выпил. Помянуть нужно, по христианскому обычаю.
Геннадий Ильич поморщился:
— Какие там еще обычаи! Выпьем и все. Чтобы не так сильно болело.
— Потом еще больней будет, — предупредил Александр.
— Ну и пусть. Пусть я сдохну от боли. Но не сразу. Сначала наказать нужно тех, кто Сережу убил. — Геннадий Ильич хлопнул себя по лбу. — Черт! Башка дырявая! Забыл у следователя спросить, как это случилось. Или спрашивал?.. Не помню…
Он наполнил два стакана и придвинул брату тарелку с квашеной капустой:
— Угощайся. Давай выпьем, а потом я маслица налью и лучка накрошу. Пока так сойдет.
У водки был водочный вкус, но градусы не ощущались. Александр похрустел капустой, сунул в рот еще одну щепоть и сказал:
— Я справки навел. По своим каналам.
— Ты же вроде прячешься? — припомнил Геннадий Ильич. — Или я что-то не так понял?
— Все так, брат. Но есть верные кореша. Не заложат.
— И что они тебе рассказали?
— Вчера спортсмены на черноту напали, — стал рассказывать Александр. — На осетинскую братву. Взяли их старшого, Рахат-Лукума какого-то. Но сами двоих потеряли. Серегу твоего и еще одного. Не знаю погоняло.
— Подробности знаешь? — спросил Геннадий Ильич.
— Какие тут подробности? Шмальнули тех, кто первым шел.
— Я их убью. Всех.
— Кавказцев? Их же туча!
— Всех, — повторил Геннадий Ильич. — И кавказцев, и тех, кто Сережу на них натравил. Всех. Буду убивать, пока живой.
Они выпили и посидели молча. Александр полез в холодильник и соорудил что-то вроде обеда. Геннадий Ильич к еде не прикасался. Пил часто и машинально. Вливал в себя водку и продолжал сидеть, глядя в стол.
— Я с тобой, — сказал ему Александр.
— Я вижу, — произнес Геннадий Ильич безразлично.
— Ты не понял. Я в деле с тобой. До конца.
— Зачем тебе?
Геннадий Ильич с усилием поднял голову и посмотрел брату в глаза.
— Так надо, — сказал Александр. — Если не подпишусь, неправильно это будет.
— Правильно, неправильно… Кому какое дело?
— Мне, Генка. Мне есть дело.
Геннадий Ильич покачал головой:
— Ты же его не знал совсем. Сережу… Живи дальше.
— Я свое отжил, — сказал Александр. — На самом деле у меня рак, вот почему резали. В больничке сказали, год еще протяну. С тех пор полгода прошло. Новый год встречу и…
Он не договорил. Геннадий Ильич поставил стакан, который собирался поднести ко рту.
— Они могли ошибиться, врачи.
— Я у других был. Тот же приговор. Без вариантов.
— Больно?
— Бывает, — ответил Александр. — Терпимо. Я привык уже. Насчет того, что работу найду и съеду, я тебе соврал, Гена. Некуда мне идти.
— И не надо, — сказал Геннадий Ильич. — Не надо никуда ходить. Ты уже пришел. Мне не в тягость. Один теперь.
Он опять поднял стакан, заглянул в него, встал и вылил содержимое в раковину. Александр вопросительно взглянул на него.
— Ты пей, если лезет, — сказал Геннадий Ильич. — Потом падай, где хочешь, и отсыпайся. С завтрашнего дня сухой закон.