– Ты знал его? – повторил Рустам.
Альтаир молчал мгновение, прежде чем ответить.
– Для тебя это важно, шимран-бей? Нет, я его не знал. Мы не знаем друг друга. Так проще, потому что иногда случаются и такие встречи, как нынешняя.
– Ассасины! – будто все еще не веря, громко сказал Нияз. – Так они напали, чтобы отбить его. Отбить своего!
Он вновь ткнул пальцем в раба, невозмутимо стоящего над телом былого товарища, которого собственноручно обезглавил меньше часа назад. Воины Рустама тревожно переглянулись, брови их нахмурились, лбы заволокло тучами. Альтаир ничего не ответил на обвинение, лишь его бледные тонкие губы сжались чуть плотнее. Рустам понял, что говорить придется ему.
– Это все он! – воскликнул в гневе Феррир. – Это из-за него Алдира и Нерруна....
– Нет, – сказал Рустам, и голос его прозвучал столь резко, что все головы повернулись к нему. – Они приходили не за ним. Они сами продали его на торг в Ильбиане.
Долгие мгновения прошли, прежде чем кто-либо заговорил, и в эти мгновения лишь ветер шелестел окровавленной травой да фыркали взбудораженные кони.
– Как... – начал Нияз.
– Так, – грубо перебил Рустам, сердясь оттого, что ему все же приходится посвящать своих людей в то, о чем он предпочел бы умолчать. – Три месяца назад этот человек напал на Ибрагима-пашу. В самом дворце, среди белого дня, во время полуденной трапезы. Я был там.
– Ты был там! – воскликнул Нияз. – Был и допустил это?!
– Я был там, – звенящим от гнева голосом продолжал Рустам, – а тебя не было, Нияз иб-Даммар, так что дай мне договорить. Он спрыгнул с галереи с обнаженным клинком, лучники даже не успели выхватить стрелы. Шимран Ольга-рим закрыл пашу своим телом – да примет богиня Аваррат его в свои чертоги. Я был слишком далеко, чтобы вовремя вмешаться, и мог лишь поднять тревогу. Я это сделал. Тогда этот человек, – он коротко глянул в лицо Альтаира, слушавшего его так же внимательно, как и все остальные, – понял, что воплотить преступный замысел ему помешали, и сбежал.
– Ассасина наняли, чтобы убить пашу Ибрагима! – вскричал Нияз столь запальчиво, что это могло поставить под сомнение его искренность. – О богиня Аваррат, как ты могла допустить такое?! И после этого...
– Его никто не нанимал. Во всяком случае, орден Белого Ястреба пламенно отрицал свою причастность к этому нападению. Как и сам убийца, – закончил Рустам и вновь посмотрел Альтаиру в лицо – внешне невозмутимым, как ему мнилось, но горящим глубинной яростью взглядом.
– Это правда, – подтвердил ассасин столь же спокойно – и Рустам с возрастающим гневом понял, что уж его-то спокойствие не было напускным, хотя он говорил о том, за что вскоре поплатится жизнью. – Я пошел против ордена. И мне этого, конечно же, не могли простить. Ибрагим-паша всегда был одним из самых верных друзей Белого Ястреба, – слегка улыбнувшись, добавил Альтаир. – Мои братья пришли в неистовство, узнав, что по моей вине едва не лишились столь близкого друга.
Солдаты переглянулись, Феррир глуповато заморгал, а Нияз закусил ус. Рустам продолжал:
– Наш господин потребовал выдать ему убийцу. Ястребы ответили, что не могут этого сделать. Однако, проявив своеволие, Альтаир преступил их внутренний закон и должен был быть казнен – либо, на усмотрение главы ордена, продан в рабство. Ибрагим-паша очень просил о том, чтобы приговор был смягчен...
– За что я буду признателен ему столь долго, сколь мои ноги будут ступать по земле, а мой член останется при мне, – серьезно сказал Альтаир и, трепетно сложив ладони, склонил голову.
Солдаты подавили смешки, а Нияз залился краской гнева.
– Да что себе, в конце концов, позволяет этот раб?! Рустам-бей, позволь мне взять кнут и проучить его!
– Не позволю, – холодно ответил Рустам. – Ты сам знаешь, какую сумму Ибрагим-паша выложил за него. Он жаждет получить этого раба невредимым, чтобы сполна насладиться местью за его дерзкое и самоуверенное нападение. Неужели ты вправду думал, что оно удастся? – не выдержав, добавил он. Все три месяца он жаждал задать ассасину этот вопрос.
Тот ответил, на удивление, совсем не дерзко:
– Должно быть. И ты прав, шимран-бей, я, вероятно, обезумел тогда. Ты и твои собратья хорошо охраняете Ибрагима-пашу – много лучше, чем я ожидал.
Его слова прозвучали уважительно – и слегка неохотно, будто ему было трудно хвалить врага, и в то же время удержаться от этой похвалы он не мог. Рустам вспомнил, как Альтаир плавным, чуть заметным движением снес голову с плеч человека, лишь немногим менее искусного, чем он сам, – и невольно подумал, сколь дорого стоит похвала из этих уст.
Он вновь ощутил уже знакомое чувство – досаду на то, что затеял разговор с участием ассасина, и уже собирался отдать приказ вернуться к работе, когда Нияз все испортил, сказав:
– Так значит, ты признаешь, что помешался, когда решил напасть на нашего господина? И что же свело тебя с ума? Или я должен спросить – кто?
«Надо приказать ему замолчать», – подумал Рустам, но ничего не сказал, лишь глядел, как каменеет лицо Альтаира и как вздуваются желваки на его скулах. Грубоватый и недалекий Нияз, как ни странно, на сей раз угадал. Впрочем, на свете не так уж много расхожих причин, от которых люди теряют разум.
Рустам избавил Альтаира от необходимости отвечать.
– Год назад, когда наш господин затеял великий поход на север, среди покоренных селений оказалась родная деревня Альтаира. Его родители были убиты, а сестру Ибрагим-паша взял в свой гарем.
– Вот как? – лицо Нияза отобразило изумление. – Что ж, ассасин, твои родители были, должно быть, уже стары, а за судьбу сестры ты должен бы в ноги кланяться нашему паше, а не метить в него клинком. Наложница самого владыки, подумать только! Да могла ли она мечтать о таком?
– А ты, Нияз иб-Даммар, – сказал Альтаир, и от его голоса волоски на руках Рустама встали дыбом, – мог ли мечтать о том, чтобы твоя сестра стала рабыней похотливого старика, а сам ты лишился языка, глаз и сердца, ибо все это я вырежу у тебя, когда придет срок?
– Нияз! – предупреждающе крикнул Рустам – и, вовремя поняв, что его голоса шимридан уже не услышит, рванул из ножен ятаган. Лезвие отчаянно взвизгнуло, скрестившись с клинком Нияза и остановив полет в локте от лица Альтаира. Тот не шелохнулся – лишь ветер слегка шевелил волосы над его лбом.
– Падаль, – прохрипел Нияз. – Да я тебя...
– Довольно, – стеклянным тоном сказал Рустам. – Убери ятаган в ножны, шимридан, пока я не приказал тебя высечь. Если ты сделаешь это прежде, чем я договорю, я забуду о том, что ты пытался убить раба нашего господина.
Нияз опомнился вовремя – и впрямь, Рустам еще не умолк, а он уже, ворча, оправлял ножны с задремавшим в них клинком. Рустам бросил быстрый взгляд на Альтаира – и, ничего не прочтя на его неподвижном лице, вернулся к своим людям.
– Ну, что встали, солдаты? За дело! Тела негодяев должны быть сожжены до заката. И я не собираюсь вставать на ночлег рядом с этой мусорной кучей.
– Сестра, – буркнул Нияз, отходя в сторону, но достаточно громко, чтоб услышал и Рустам, и Альтаир. – Подумаешь, сестра! Чего так яриться-то из-за сестры? Если только не... Эй, ты, раб! Там, откуда ты родом, не в обычае ли кровосмешение?
Рустам отвернулся. Ему было стыдно за своего помощника, хотя тот не сделал ничего, чтобы действительно вызвать его гнев. Подумаешь – поднял на смех раба, велико ли дело...
– Постарайся не заводить с ним споров, – сквозь зубы сказал он, проходя мимо Альтаира. – И вот еще что: держись подальше от паланкина.
– Как будет угодно шимран-бею, – поклонился ассасин – уже привычная оскорбительная серьезность вернулась к нему, он снова владел собой. Рустам остановился и посмотрел на него, краем уха слыша, как возятся и бранятся солдаты. Потом сказал:
– Когда встанем на ночлег, я поговорю с тобой.
– Как будет угодно шимран-бею, – повторил Альтаир, и глаза его сверкнули – чуть уловимым, почти насмешливым блеском.
Ночь после битвы – теплее, короче и тише любой иной. Звезды ярче в такую ночь, и месяц – как улыбка богини Аваррат, а шепот редкого кустарника на ветру оплакивает павших. Ночь после битвы – лучшая из ночей.
Утомленные сражением, воины Рустама уснули быстро и крепко. Наложница вела себя тише полевой мышки – даже дыхание ее не доносилось из-за холщового полога. Мулы и лошади мирно спали между шатров. Рустам обошел лагерь трижды, проверяя часовых и удостоверяясь, все ли спокойно. Затем вернулся к костру, у которого, кутаясь в бурнус, спал – или делал вид, будто спит, – раб Ибрагима-паши. Они еще больше углубились на север, и ночь была по-настоящему холодна. Рабу, даже столь ценному, было не место в шатре среди свободных, однако после событий вчерашнего вечера Рустам отдал ему бурнус и коня одного из павших воинов. И то и другое он сполна заслужил.
Присев на корточки у костра, Рустам задумчиво уставился на огонь.
– Пять лет назад, – проговорил он, ловя взглядом переменчивую пляску пламени, – будучи еще только простым солдатом, я сопровождал визиря Шардун-бея в его путешествии к Даланайскому берегу. Шардун-бей славился своей любознательностью в делах магии больше любого из великих мужей Аркадашана. В Даланае он встречался со знаменитыми чародеями. Говорят, их магия – от богов. У них два признанных божества, мужское и женское, и, соединяя два эти начала, кмелты черпают из них великую силу. Говорят, сейчас это волшебство иссякает... но тогда я видел его воочию, и увиденное поразило меня. Я видел ожившую серебряную статую, которая плясала на площади. Видел цветы, чья красота затмевала красоту прекраснейшей из дев и чей запах дарит мужчине наслаждение, которое невозможно изведать наедине с женщиной. Видел я также глиняного человека: он в одиночку вращал ворот, который не сдвинули бы и девять волов, запряженных кряду... этот человек, я помню, назывался гол ем. Я запомнил, потому что потом не раз вспоминал его... вспоминал, когда мне случалось видеть людей в наруче повиновения.