Альтаир оставил лошадь и посмотрел Рустаму в лицо.
– Ты бы сказал, что я безбожник, шимран-бей. Но на самом деле веры во мне не меньше, чем в тебе. Убийца не может жить без своей веры, иначе его ждет безумие.
– И что же это за вера?
– Это другая вера... очень простая, много проще твоей. Заповедь в ней лишь одна: виновного постигнет кара, а невиновного оградят боги.
– Боги? – вскинулся Нияз. – Множество богов? Ты хуже, чем безбожник! Ты язычник!
– Кмелты тоже язычники, однако рабы Аваррат без зазрения совести используют магию, дарованную лживыми кмелтскими богами, – насмешливо сказал Альтаир и прикоснулся к наручу на своей руке. Он отвечал Ниязу, но глядел при этом на Рустама. И тот снова вспомнил прошлую ночь, игру пламени на бронзе, внимательный, одобрительный взгляд поверх языков костра...
– А во что веришь ты, шимран-бей?
Над этим вопросом нечего было раздумывать.
– В непогрешимость моего господина, – твердо ответил Рустам.
Альтаир чуть улыбнулся и покачал головой.
– Это плохая вера. Я понимаю ее, но она плохая. Все вы, служащие своим господам, – евнухи. Только тебе Ибрагим отрезал кое-что не меж ног, а вот здесь, – сказал он и, подступив ближе, постучал по лбу Рустама костяшкой согнутого пальца.
Рустам отскочил, горя от гнева и унижения. Лоб его там, где прикоснулся палец ассасина, казалось, пылал свежим клеймом. Наблюдавшие за ними солдаты издали изумленно-гневные возгласы. Нияз – так просто застыл, потрясенный такой наглостью. Совершенно забывшись, Рустам рванул из ножен ятаган.
– О да, шимран-бей, проучи его! – воскликнул Нияз, и на Рустама этот крик произвел воздействие ушата холодной воды. Несколько мгновений он еще стискивал рукоять меча взмокшей, подрагивающей от нетерпения рукой, потом с силой загнал ятаган обратно в ножны.
Альтаир смеялся ему в лицо.
– Видишь? – воскликнул он, широко разводя руки в стороны и открывая беззащитную, прикрытую одной лишь туникой грудь. – Видишь, что творит с тобой твоя вера? Она даже не дает тебе обрушить клинок на зарвавшегося раба, потому что твой господин не дал тебе права на это. Ты спишь, ешь, думаешь, убиваешь, дышишь по приказу своего господина. И кто из нас раб? Это не вера, шимран. Она не изнутри тебя.
Рустам глядел на него, тяжело дыша. Солдаты наконец поняли, что негоже глазеть на унижение командира, тем более негоже, что, будучи преданным слугой Ибрагима-паши, он ничего не мог поделать с этим унижением. Даже Ниязу хватило ума наконец пробормотать что-то и, вдруг засуетившись, отойти в сторону. Караван был уже почти готов к отбытию.
– И снова прошу тебя: не сердись, – сказал Альтаир очень тихо. – Однажды ты, быть может, поймешь, что я пытался тебе сказать. А если я не прав, меня постигнет кара. Это моя вера – помнишь? В отличие от твоей, она равно жестока и равно справедлива ко всем, включая меня самого.
Сказав это, он отвернулся и вскочил на коня.
Тяжелым шагом выбивая бурую пыль из земли, Рустам последовал его примеру.
Город – пыльный и скучный Вилгинь, громоздившийся среди степи грудой грязно-серого камня, – встретился им в конце дня, и Рустам приказал обминуть его. Две дороги вели от Вилгиня на север, и одна из них была довольно широкой и достаточно удобной для запряженных в паланкин мулов. Это стало первым значительным облегчением за последние дни, и Рустам вздохнул, но тут же приказал себе сохранять бдительность. Он поверил ассасину, и может статься, сегодня же ночью поплатится за это жизнью. Но чутье подсказало ему поступить так, и он так поступил, вопреки разочарованным вздохам солдат, предвкушавших теплый ночлег, свежий кумыс и ласки продажных женщин, а также вопреки ворчанью Нияза. Демоны забери его, этот шимридан слишком много себе позволяет. Рустам с самого начала был не рад, что ему навязали этого прощелыгу, богатейского сынка, чтоб Рустам стал очередной ступенькой в его головокружительной карьере. Следует быть с ним строже – ни одна победа и ни один успех не должны даваться чересчур легко, иначе они обесценятся.
Следующую ночь вновь встретили в степи, однако она не обещала быть столь ясной, как предыдущая. Набежали облака, и хотя они усмирили жару, пасмурное небо внушало безотчетную тревогу. Рустам рассылал разведчиков, чтобы удостовериться в безопасности предстоящего пути, и все они вернулись с добрыми вестями, но и это его не успокоило. То самое чутье, которое велело ему послушаться совета Альтаира, теперь заставляло шимрана тревожиться и ждать скорой бури. Что-то будет этой ночью, он знал – и впервые жалел, что не внял увещеваниям Нияза и велел снять с ассасина цепи. Да, на словах выходило, что до ворот Аркадашана они вынуждены быть заодно... но слова часто лгут.
В ту ночь Рустам выставил не троих часовых, а пятерых, и сам встал в первую смену дозора. Шатер на сей раз поставили только один, а паланкин разместили не у отдельного костра, а рядом с шатром. Это, конечно, тревожило покой «дикого цветка», но не до диких цветов было сейчас Рустаму. Он стоял на часах, сжимая рукоять меча и напряженно вслушиваясь в шорохи ночи, подбираясь от каждого подозрительного звука, но то лишь кроты и ящерицы возились в траве, заглушая мерный стрекот сверчков.
Было за полночь (луна укрылась за облаками, и Рустам определял время, отсчитывая его про себя), когда пришла пора сменить посты. Рустам разбудил Нияза и поставил его у паланкина Лейлы, а Ульбеку велел не спускать глаз с ассасина, мирно спавшего на привычном месте возле костра. Убедившись, что в случае беды тревога будет поднята немедленно, Рустам в последний раз обошел посты и отправился наконец в шатер, слегка разочарованный оттого, что инстинкт обманул его. Беспокойство настолько его утомило, что он уснул мертвым сном, едва коснувшись головой свернутого в узел бурнуса.
Он открыл глаза, как ему казалось, лишь только успев закрыть их, – и тут же напряженно застыл, вслушиваясь в звуки за шатром. Все было спокойно, только пара-тройка лошадей отчего-то волновалась, но остальные стояли тихо. Феррир и Керим шумно храпели в шатре рядом со своим шимраном.
«Все же я, кажется, спал слишком долго, – хмурясь, подумал Рустам, кинув взгляд на небо в ветровой отдушине шатра и увидев яркую луну. – Ветра нет, облака не разошлись бы всего за один час... Проклятый Нияз, почему он меня не разбудил?»
Он оправил пояс и откинул полог шатра, ступая из мягкого полумрака в ярко-белую степь.
Рука его все еще сжимала ткань полога, когда кто-то – что-то – прыгнуло на него справа и, повалив наземь, погребло под собой.
Охнув от неожиданности, Рустам извернулся и вцепился в пояс, пытаясь выхватить ятаган. В тот же миг пара сильных рук перехватила кушак шимрана и рванула его. Раздался треск рвущейся материи – треск крепкого полотна, сложенного в четыре слоя, которое рвалось теперь, будто тончайший муслин! Зазвенел, отлетая прочь, ятаган – Рустам остался безоружен. Делать было нечего – он вскинул руки и вцепился в горло напавшей твари, но вместо жаркой плоти нащупал только толстую ткань, и под нею снова ткань... что это?.. Его пальцы наткнулись на жесткую частую сетку из конского волоса – то, из чего плетут паранджи... Паранджи?!
Рустам даже не успел как следует изумиться – сильные руки, только что обезоружившие шимрана, вцепились в его незащищенное горло. Он ощутил, как десяток крохотных кинжальчиков сдирают кожу с шеи, входя все глубже и глубже в плоть. Рустам захрипел, дернул ногами, рванулся всем телом, пытаясь отодрать от себя напавшую тварь, но она держалась цепко, будто пантера, сжавшая в смертельных объятьях свою добычу...
И в тот самый миг, когда в глазах у Рустама стало темнеть, а во рту почувствовался соленый вкус крови, могучий удар обрушился на сплетенный комок, в который превратился он и тварь, его схватившая. Удар оглушил их обоих разом; Рустам перекатился по земле, чувствуя, что свободен, и одновременно услышал яростный тонкий вскрик, похожий на мяуканье огромной кошки, – так могла бы и впрямь кричать взбешенная пантера. Рустам приподнялся на четвереньки, ошалело тряся гудящей головой, но через миг уже был на ногах и озирался в поисках своего ятагана. Тот отлетел недалеко – всего на пару локтей, и лежал теперь рядом с Ниязом... мертвым Ниязом, широко разевавшим сразу два рта: один на лице, и другой – страшной улыбкой темневший на разорванном горле.
Подхватив меч с земли, Рустам круто развернулся туда, где только что едва не лишился жизни. Почти на том самом месте был сплетен теперь другой комок. Груда разметавшихся покрывал переплелась с человеческим телом, издавая яростное шипенье и вой; и порою из этого чудовищного клубка взметалась и опускалась то длинная тощая лапа с острыми лезвиями когтей, то человеческая рука с взблескивавшим на лунном свету бронзовым наручем.
Рустам смотрел на это, будто зачарованный, много дольше, чем следовало. Потом, опомнившись, прыгнул вперед и занес над головой ятаган.
– Альтаир! Бросай ее!
Дважды повторять не пришлось. Ассасин мгновенно разжал хватку, ошарашив этим своего противника, и кувыркнулся в сторону. В тот же миг Рустам нанес удар. Жидкая черная кровь брызнула ему на лицо и грудь. Тварь издала последний надрывный вопль и рухнула грудой в беспорядке сбитых окровавленных покрывал.
Рустам стоял еще несколько мгновений, сжимая отведенный в сторону меч. Потом опустил его, тяжело дыша.
– Что? Кто? Напали?! Шимран-бей! – орали выскочившие наконец из палатки Феррир с Керимом – и тут же разом умолкли, будто откусив языки, выпученным глазами озирая лагерь.
Кровь и мертвые тела усеивали его. Мулы также были мертвы, а лошади разбежались – кто-то порвал веревку, которой все они были стреножены: лишь трое коней, запутавшихся в обрывке корда, переступали у шатра, издавая испуганное ржание. Все трупы выглядели так, будто их порвал когтями дикий зверь. Единственными живыми были Рустам с Альтаиром – и двое счастливчиков, уже отстоявших этой ночью свой дозор.