Но на лжи жизнь не построить, и история Лжедмитрия в очередной раз подтверждает это. Некоторые детали облика Дмитрия-правителя выдают присутствие в его жизни такой лжи. Современники совсем неспроста подчеркивали его стремление опередить всех в искусстве управления, дипломатии, войны и даже охоты. В неожиданных решениях Лжедмитрия, в особенной настойчивости в достижении целей угадывается желание уйти от неопределенности и скрыть свою тайну. Дмитрию всегда нужно было опережать тех тугодумов, которые с опаской посматривали на него, размышляя, «истинный» он царь или «неистинный». Человеку, уверенному в своей правоте, не нужны никакие жесты и доказательства того, что ему принадлежит по праву. Лжедмитрий должен был чем-то компенсировать свою неуверенность.
Еще одно выдает лжеца — он всегда делает то, что от него ждут. Попав в созданную им же самим систему координат ложной жизни, он и других должен подчинить установленным новым правилам, о которых окружающие могут и не догадываться. Чего все ждали от Лжедмитрия, когда он вошел в столицу? Доказательств его происхождения… И он, надо отдать должное, с большим умом предоставил их. Молебен в Архангельском соборе в Кремле у гробов «отца» Ивана Грозного и «брата» Федора был первым символическим жестом. Затем в государстве узнали про сыновью любовь Дмитрия к матери — доживавшей свои дни в дальнем пошехонском монастыре старице Марфе, бывшей царице Марии Нагой. Пожалованы были все родственники — Романовы, Нагие, ранее предусмотрительно устраненные царем Борисом Годуновым от какого бы то ни было влияния на дела русского трона. И вот уже старая «тема» о происхождении Дмитрия почти закрыта. Есть еще один штрих: помилован боярин князь Василий Шуйский, вопреки своей вечной осторожности высказавшийся об очевидной для него смерти царевича Дмитрия в Угличе в 1591 году. Кого было бояться сыну Ивана Грозного, если он сын Ивана Грозного, чтобы не расправиться с боярином, приговоренным к казни самой Боярской думой? Да, Лжедмитрий хотел, как он сам об этом говорил, следовать другому образцу — милостивого правителя, а не тирана для своих подданных. Но, оценивая последствия возможной громкой казни князя Василия Шуйского в начале своего царствования, не понял ли Дмитрий, что усмиренный враг лучше казненного за правду мученика, в которого немедленно бы превратили Шуйского?
История предусмотрела месть и для самых понимающих и умных современников царя Дмитрия Ивановича, всегда прекрасно видевших ложные основания претензий самозванца на власть, но никак этому не препятствовавших. Месть эта немедленно настигла бояр Голицыных, превратившихся если не в прямых цареубийц, то в соучастников расправы с царевичем Федором Годуновым и его матерью — вдовой царицей Марией Григорьевной. Царица Мария Годунова была дочерью опричного убийцы Малюты Скуратова и повторила судьбу многих жертв своего отца. Справедливое наказание? Но кто звал в судьи Лжедмитрия и его усердных клевретов?
Не менее злым оказался урок и для короля Сигизмунда III, а особенно для воеводы Юрия Мнишка и его семьи. Удивительно было уже то, что самозванец не забыл о своих обещаниях немедленно, после того как воссел на русский трон. Так причудливо, как может быть только у влюбленного человека, мысль о Марине Мнишек была встроена в грандиозные планы исторического переустройства Московской империи. Лжедмитрий, вспоминавший о себе как о сыне Креза, искренне равнявший себя с Александром Македонским, не прельщался тем немногим, что могла дать ему свадьба с Мариной Мнишек, когда его задача состояла в обладании миром. Но Марина ему все-таки была нужна. Ни одна московская боярышня не могла быть принята при дворе других государей, а Лжедмитрий вряд ли хотел навеки затвориться в Москве. Он хотел открыть границы для подданных других стран, собирался учредить академию на манер краковской. Продолжились бы и поездки молодых дворян на учебу в другие страны, начатые еще при Борисе Годунове…
Так что же, еще одна утерянная возможность, еще одна потенциальная «развилка» русской истории? Но за то время, которое самозванец находился на русском троне, он так и не сумел внятно указать направление, по которому надо было пойти Московскому государству. Вместо этого он оказался слишком занят самим собой.
Лжедмитрия иногда ставят даже в один ряд с Петром Великим: по размаху замысла и совпадению некоторых деталей императорского «проекта». «Птенцы гнезда Дмитриева» тоже не заставили себя ждать. Вспомним весьма достойных, в чем-то даже выдающихся людей, впервые приближенных к трону и пожалованных царем Дмитрием Ивановичем: князь Иван Хворостинин, мечник князь Михаил Скопин-Шуйский, стольник князь Дмитрий Пожарский. С такими приближенными действительно можно было добиться многого, но для этого надо было строить новую страну и быть, как Петр I, архитектором нового государства, а если надо, то и обычным подмастерьем на этом строительстве. Самозванец же остался сыном своего века. В лучшем случае он тоже иногда действовал собственным примером, а в худшем брался за привычный царям кнут. По свидетельству нунция Клавдия Рангони, «он сравнивал москвитян с конем, который подчиняется опытному седоку»7. Хорошо известно, что этот седок слетел и разбился насмерть, после него осталась только «вздыбленная» Русь, и все это не имеет ничего общего с образом Медного Всадника.
В отличие от Петровской эпохи, в Смуту начала XVII века выиграла «старина» во главе с боярином князем Василием Шуйским, а не «новизна» царя Дмитрия. Дмитрий был не ленив, он поддерживал сколько мог свой «преобразовательный» порыв, продолжая игру. Однако все, что он делал, проходило незримую «экспертизу» неизощренных умов московских бояр, дворян, стрельцов, посадских людей и обычных мужиков. Шанса Лжедмитрию не было предоставлено, и вина в этом полностью лежала на нем, так как самозваный царь был обречен на вечное добывание доказательств собственной состоятельности на троне. В отличие от Петра I он трудился для себя, а этого не могли не почувствовать его приближенные и обычная толпа с ее ненасытной «топкой» народных ожиданий. Рядом с Кремлем уже собиралась боярская оппозиция, сопротивлявшаяся навязываемому обновлению России по «литовским» образцам. И что бы дальше ни происходило, никому не удалось переломить упрямое стремление возвратиться к тому порядку, как «при прежних государех бывало».
Самодержец был источником не только власти, он был всем в Московском государстве. Сакральное значение царской власти означало принятие любых действий царя и великого князя всея Руси и переносилось на его наследников. Лжедмитрий назвался таким законным наследником царя Ивана Грозного, и это объясняет осуществленное им восхождение к царскому трону. С царским скипетром и державой он мог быть кем угодно, его власть ограничивалась только «миром», общие действия которого тоже считались оправданными от Бога. Народ в той драме про самозванца, как известно, до поры «безмолвствовал». Лжедмитрий нарушил своими новшествами привычное соотношение власти в Московском государстве, и «мир» совершил свой переворот. Однако и московский «мир» нельзя оправдать, потому что убит был венчанный царь. Те, кто пошли потом воевать за царя Дмитрия вместе с Иваном Болотниковым, кто собрались в столице второго самозванца в Тушине, тоже думали о справедливости. У них была идея восстановления нарушенного равновесия между «царем» и «миром». На деле все превратилось в бесконечные бунты, убийства и грабежи именем царя Дмитрия Ивановича. Пока не пришло время земского подвига с освобождением Москвы и избранием на царский престол царя Михаила Федоровича в 1613 году. Но это уже другая история…
Императорская затея самозванца на сто лет оказалась забытой, само имя — «Расстрига» — стало нарицательным для обозначения «злодейства» и «воровства». Неуспокоенный прах Лжедмитрия, развеянный оскорбленными москвичами выстрелом из пушки в сторону Запада, обречен теперь вечно витать в нашей истории.
ПРИМЕЧАНИЯ
Пролог. Лжедмитрий
1Ervin С. Brody. The Demetrius Legend and Its Literary Treatment in the Age of the Baroque. Fairleigh Dickinson Univ. Press, 1972; Мериме П., Кумберленд Р. и др. Русская Смута: Сб. М., 2006.
2 Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею (далее — РИБ). СПб., 1872. Т. 1. Стб. 16.
3 Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России. СПб., 1893. С. 67. См. также: Севастьянова А. А. Джером Горсей и «гнездо Феникса»: русский опыт англичанина и поэтический феномен Англии конца XVI — начала XVII в. // Времена и судьбы. Сб. статей в честь 75-летия Виктора Моисеевича Панеяха. СПб., 2006. С. 131–132.
4 Попытка С. Ф. Платонова восполнить их недостаток с помощью изучения топографии Угличского кремля тоже не увенчалась большим успехом. См.: Платонов С. Ф. О топографии угличского «Кремля» в XVI–XVII веках (1901) // Статьи по русской истории (1883–1902). СПб., 1903. С. 225–230. Доклад С. Ф. Платонова, с использованием материалов, полученных от ярославского краеведа и историка И. А. Тихомирова, был сделан на Первом областном археологическом съезде в Ярославле в 1901 г.
5 Точнее, колокол был «наказан» урезанием «уха», после чего стал называться «корноухим». Ссыльный колокол вернут из Тобольска в Углич в 1892 г., правда, не без споров об его подлинности, так как есть свидетельства документов, что он расплавился в тобольском пожаре 1677 г. См.: Лобашков А. М. История ссыльного колокола (Литературная обработка Н. Б. Трофимовой). Ярославль, 1988; Кулагин А. В., Кулагин В. А. История Углича. Углич: Историко-музыкальный музей «Угличские звоны», 2005.
6 См.: Гречухин В. Лики четвертого Рима. Ярославль, 2004. С. 103–107.
7Шамурин Ю. Ярославль, Романов-Борисоглебск, Углич // Культурные сокровища России. М., 1912. Вып. 1. С. 83.
8 Угличский летописец / Подг. текста Я. Е. Смирнов. Ярославль, 1996. С. 47–48 (Приложение к журналу «Ярославская старина»).