Было бы хорошо, если бы история с жизнеописанием на том и завершилась.
Но не успела депеша уйти в Рим, как нунций получил послание от предполагаемого царевича с описанием его бедствий и с просьбою помочь в его бедах. С просьбою рассказать о нём королю.
Конечно, тогда ещё нельзя было предположить, каков будет ответ Папы Римского. Только осторожность подсказала не отвечать на письма пока что загадочного человека. Между тем слухи о царевиче наводнили Польшу. В чудесное спасение верит много людей. Охотно поддавшись всеобщему мнению, король желает знать и мнения сенаторов. Он разослал опросные листы. Более того — король ждёт к себе в Краков князя Адама вместе с таинственным московитом.
И вот совсем недавно на имя папского нунция в Кракове получено новое письмо царевича. Чья-то рука продолжает упорно направлять ум этого молодца. Потому что сам он, по всем данным, по всем рассказам и слухам, очень молодой ещё человек. Он не мог постичь тонкостей государственной политики, не будучи при дворе, но скитаясь в низах народа. Или он сам — выдающихся способностей? Но об этом не говорилось в период его младенчества, когда он жил в Угличе, считаясь номинально тамошним удельным князем. А может быть, он и проявлял подобные способности, но слухи не могли распространяться из-за противодействия всесильного Бориса Годунова? Может, получилось даже наоборот: способности царевича как раз и подстегнули Бориса на убийство. Или же в Угличе под присмотром царицы рос совершенно иной какой-то мальчишка, смерть которого на время усыпила бдительность кровожадного Бориса?
От раздумий и разного рода предположений у нунция кружилась голова. Может быть, смелому молодцу покровительствует всевышний Бог? Тогда подобные предположения не имеют абсолютно никакого значения.
Кто бы он ни был, этот молодой человек, — сделал заключение Рангони, продолжая прогулки вдоль берегов Вислы, — но им задумано и начато опасное и очень значительное дело. Оно может привести к чему угодно.
И всё же Рангони подкупало то, что новое письмо царевича показалось ему очень лояльным по отношению к польскому королю и к Католической церкви. Молодой человек, получалось, благоговеет перед Папой Римским. Он напоминает, причём с пониманием государственных интересов, какую пользу извлечёт Польша, если она поддержит его в трудную минуту. Выиграет дело, которому служит польский король, истинный католик!
Письмо полно обещаний щедрой оплаты в будущем.
И как бы там ни было, думалось Рангони, но то, на что намекает автор послания, действительно очень важно. Московия не Польша, где слово короля иногда ничего не значит. В Московии царь — настоящий повелитель. В сознании тамошнего народа царь стоит на втором месте после Бога. Говоря о непонятном, московит обязательно скажет: «О том ведает только Бог, а ещё царь!» Если помочь такому человеку занять престол, кем бы этот человек ни был, то от него действительно можно ждать огромной пользы. Следует лишь взяться за дело осторожно и умело. Пока надо тщательно собирать и хранить бумаги и документы, исходящие от него. Чтобы потом, в случае удачи, иметь на него воздействие... Но как это понять кардиналу Боргезе, сидящему на вилле в окрестностях Рима? И как доложить о том самому Папе, когда все донесения проходят через руки кардинала Боргезе?
Да, новые надежды не могли не взыграть в голове нунция. Он уже перебирал в памяти имена первейших польских вельмож, мысли которых так или иначе перекликаются с его мыслями, вспоминал известные высказывания представителей высшего польского духовенства. Он прикидывал, какие ответы от важнейших сенаторов мог получить на запрос король Сигизмунд. Картина складывалась пёстрая, не совсем понятная. Однако он чётко знал, что самое главное во всём этом заключается в личности предполагаемого царевича.
Где-то в глубине души Рангони был почти уверен, почти знал: настоящий московский царевич не мог уйти от ножей убийц, подосланных Борисом Годуновым. Но с другой стороны, он был полностью уверен: от его собственного зоркого глаза ни за что не ускользнут попытки любого человека выдать себя не за того, кем он является, фальшь в поведении людей Рангони научился определять с первого взгляда.
Да, прогуливаясь по Кракову, нунций с нетерпением ждал возможности лично увидеть московского царевича. Пока что так называемого. А там будет видно.
Желание Рангони осуществилось через неделю. Мартовское небо над свинцовыми крышами сияло в полдень римской синевою. Правда, в благословенной Италии подобной синевы оно набирает уже в феврале.
Разогретые солнцем деревья исходили паром и готовились утонуть в зелёных брызгах. Весело щебетали птицы.
Расплёскивая голубые лужи, карета остановилась у крыльца дома Фирлеев. Там уже теснились различные экипажи. Там стоял весёлый гомон и толпилось множество народа в разнообразных нарядах.
Рангони поднялся на вычурное крыльцо, вступил между белыми колоннами во внутренние покои дворца. Его приветствовали хозяева предстоящего банкета — сандомирский воевода Юрий Мнишек со своим зятем, черкасским князем Константином Вишневецким.
— Сюда, сюда, ваше преподобие!
— Как мы рады вас видеть!
Рангони прошёл по красивому ковру, удивляясь, что роскошный дворец обычно пустует и лишь изредка используется для различного рода торжеств. А ещё удостоверился: князя Адама Вишневецкого здесь нет, правду говорили. Его замещает брат Константин.
Едва Рангони добрался до огромного зала, где удивительным блеском лоснился каменный пол, исходящий благовониями, сверкали хрусталём да золотом сервированные столы, поставленные вдоль голубых высоких стен, а по всему пространству сновали бесчисленные слуги в причудливых пёстрых одеждах, как уже раздался удар колокола — призыв к началу банкета.
Сидя за столом, на одном из самых почётных мест, в соседстве с краковским епископом Бернардом Мацеевским, Рангони тешил глаза разнообразием красок. Ими переливалось убранство польской знати.
За столами, вперемешку с мужчинами, сидели женщины в роскошных светлых нарядах. Разговоры и хохот сопровождались аккомпанементом звонкой посуды. На высоких хорах, опоясывающих полукружием весь зал, попеременно играли два оркестра придворных музыкантов. Музыка не прекращалась ни на минуту. Музыканты подчинялись малейшей прихоти маэстро — высокого и тонкого человека с развевающимися волосами. Он был одет в тёмный узкий кафтан, стоял на возвышенном месте. Взмахи длинных рук с выразительными в жестах пальцами были видны отовсюду. Музыка звучала задорно, и этот задор раньше всех ощущали шуты. Они кривлялись и плясали в разных концах зала.
Рангони приготовился увидеть человека, ради которого явился сюда. Рангони осаживал ретивых пахолков, которые неустанно стремились наполнить его чашу. Он весь превратился во внимание. Но пан Мнишек, произнося тост, выражался так замысловато, так туманно, что в его словах позволительно было уловить что угодно, да о московском царевиче понять можно было только одно: он здесь, среди московских людей, одетых в красивые красные одежды, отороченные собольими мехами. Московиты сидели справа от пана Мнишека. Их насчитывалось с десяток. Нунций знал, что московиты садятся за стол по установленному ими же порядку. Если следовать этому порядку, то московит, сидящий первым от хозяина, и должен быть царевичем. А ближе всего от пана Мнишека сидел черноволосый стройный красавец, очевидно — высокого роста, с открытым лицом и чёрными же усами. Как бы там ни было, молодой человек Рангони понравился. Рангони стал прислушиваться, намереваясь уловить, о чём там говорится. Но расстояние оказалось приличным, слов он не различал. А вскоре в голове у него возникли сомнения: да царевич ли это? Ему почудилось, будто черноволосый красавец выражает явные знаки почтения другому московиту, сидящему от него справа.
Как только разговоры после первых тостов, произнесённых паном Мнишеком и князем Вишневецким, достигли высокого накала, Рангони решил обратиться с вопросом к епископу Мацеевскому.
— Ваше преосвященство, — старался он казаться как можно более равнодушным, — а где же, по-вашему, главный виновник торжества?
Мацеевский, работая крепкими челюстями, придержал кубок с венгржином.
— Царевич пока здесь инкогнито, — заметил епископ. — Его не надо показывать.
— Помилуйте! — возразил Рангони. — Да весь Краков знает, что это всё делается ради него. Что его привезли князь Вишневецкий и пан Мнишек. Что его хочет видеть король. Разве нет? Наверное, в этом зале один я не знаю, который из московитов их царевич.
— Не наговаривайте на себя, ваше преподобие, — сказал епископ. — Вы, конечно, сразу поняли, что царевич тот, кто сидит дальше всех от пана Мнишека. Но я... Я этому никак не могу поверить, хотя знаю истину от самого пана Мнишека.
Рангони направил взгляд на того, о ком говорил епископ. То был светловолосый молодой человек, весьма сдержанный в движениях, широкоплечий, крепкий телом. Что выделяло его из числа собратьев — так это голубые глаза. А ещё — он как-то по-особому, с достоинством, поднимал и подносил к губам кубок.
Заинтригованный Рангони совершенно перестал следить, как делал обычно, уже по привычке, за всем происходящим в зале. Его внимание поглощали люди, на которых указал епископ Мацеевский.
А банкет продолжался. Кушанья и напитки на столах поражали разнообразием, тосты — высокой торжественностью, скрытым подтекстом и наполненностью латинскими выражениями. Рангони удивился, как быстро настало время «цукеров». На столах уже появились сверкающие сооружения из сахара. И вот в зал внесли нечто белоснежное в виде двуглавого московского орла. Царевич первым поднялся с места и громко, на весь зал, произнёс звонким высоким голосом:
— Да поможет нам Всевышний Бог возвратить отцовский престол! Да покарает он злодея, заставившего нас искать прибежища и взывать к помощи добрых людей!
Московиты за столом тотчас отреагировали на первые же слова своего предводителя. Они стояли с суровыми выражениями лиц и осеняли себя крестным знамением. Молодые, крепкие, уверенные в справедливости своего дела, одетые в одинаковые одежды, они показались Рангони представителями священного воинства. Они ему н