Конечно, не преданность царевича Папе Римскому волновала пана Мнишека. Впрочем, он не очень понимал и не очень старался узнать, что разделяет католиков и православных. Его удовлетворяло само понимание, что все эти люди веруют в одного и того же Бога. Этого было достаточно. Однако он вдруг начал опасаться, а не заявит ли царевич совсем иное, усевшись на московский престол? Не предстанут ли перед ним в ином свете обещания, на которые он не скупился в Кракове? Да что там в Кракове — на которые был щедр в Самборе по отношению к нему, сандомирскому воеводе?
Но, рассуждая так, пан Мнишек неожиданно подумал, то ли себе в огорчение, то ли в утешение, что сражение, которое вчера все называли победой, исход которого вызывал всеобщее восхищение, вовсе не является победой. Первое столкновение, первое соприкосновение войск, совершенно различных по силе, ещё ни о чём не говорит, кроме как о плохих военачальниках у царя Бориса (или, как его называют в войске царевича, у злодея Бориса). Но войско его отошло и засело в укреплениях. И попробуй к нему подойти! А что, если там появится военачальник, подобный воеводе Басманову?..
Мысли пана Мнишека были прерваны появлением гонца, который привёз письмо от самого короля. Дело было настолько важным, что пан Мнишек счёл наконец возможным удалиться с похорон. Он только встретился взглядом с царевичем, прижал руку к сердцу в знак извинения и велел подавать коня.
Весь остаток дня после похорон пан гетман думал, как подступить к царевичу с объяснением того, что вынужден был сделать.
Он собирал аргументы. Он был рад их собирать, потому что рад был несказанно посланию короля. Потому что с удовольствием готов был подчиниться. Он только обдумывал, а не усмотрит ли царевич в его заявлении зацепку для того, чтобы отказаться от своих прежних обещаний?
— Что же, — сказал наконец пан гетман, обращаясь к сыну Станиславу, которому доверительно прочитал послание короля, — пора. А там — что уж Бог даст.
Но обратиться удалось не сразу. Когда они вдвоём с сыном явились к шатру царевича утром следующего дня, там уже стоял невероятный шум.
Шумели польские рыцари. Они окружили шатёр плотным кольцом.
— Или деньги, или уходим! — раздавались отчётливые крики.
— Мы доказали, как умеем воевать!
— Нас везде примут!
— Везде нужно наше умение! А здесь — превратимся в нищих!
— Теперь уйдём окончательно!
Пан Мнишек сразу всё понял. Повторялось то, чего с таким трудом удалось избежать под Черниговом. Рыцари, оказывается, сдерживали себя весь вчерашний день, когда хоронили убитых. Сегодня их терпению наступил предел.
— Мы уйдём!
— Уходим!
Очевидно, они осаждали шатёр уже с рассвета. Озабоченный царевич, наверное, уже в десятый раз повторял обещания уплатить деньги при первой возможности. Он рисовал рыцарям яркую картину того, как плохо сейчас неприятелю в лесном неприспособленном лагере.
— Нам вовсе не придётся сражаться. Я не допущу сражения, — говорил он с таким убеждением, будто дело шло о чём-нибудь житейском. — Я не могу допустить пролития крови моих подданных. Да сражения и не может быть. Разве вас не удивило, что огромное войско так легко уступило нам поле битвы? Разве не знаете упорства русского человека? Русское войско устояло против Стефана Батория! Вспомните осаду Пскова!
Царевичу возразили:
— Всё знаем. Но это мы как раз сражались так, что не дали московитам никаких шансов! Потому они и побежали!
Царевич соглашался наполовину:
— Это так, вы сражались намного лучше, чем когда бы то ни было. Вы показали свою силу. Однако русские не хотели сражаться против меня. Разве этого вы не поняли? Они оборонялись только по необходимости. Позавчера у них ещё не хватило смелости восстать. Но представьте себе ночь в лесу, под голым небом, при таком морозе. Одно это заставит задуматься. А теперь представьте, что мы сегодня же явимся к ним с артиллерией, с той же конницей, которая позавчера так дерзко шла на них в атаку, то есть с вами! Представьте, что придвинем верное казачество, всех перешедших на мою сторону подданных... Мы расскажем, сколько городов открыли передо мною ворота! Все русские воины перейдут на мою сторону. И путь на Москву будет открыт. У Бориса нет другого войска.
— Деньги! Деньги давай! — не хотели дальше слушать те, кто боялся, что царевич уговорит их товарищей, как удалось ему это сделать совсем недавно под Черниговом.
— Я пока не могу вам всем заплатить, — опустил царевич руки. Он оглядывался на своих соратников, на Андрея Валигуру, на Петра Коринца. Он призывал их в свидетели. — У меня сейчас нет таких денег.
Соратники кивали головами:
— Обождите!
— Надо обождать!
Тут же, на помосте, стояли капелланы в чёрных сутанах. Они были готовы поддержать царевича. Но польские рыцари не желали слушать даже их.
Конечно, в такой ситуации пан Мнишек не стал ничего говорить о письме короля Сигизмунда.
Пан Мнишек при первой же возможности тоже начал убеждать рыцарей помнить о чести, о данном слове, о долге.
Рыцари в ответ зло смеялись:
— О долге мы как раз и помним!
И снова кричали:
— Деньги!
— Деньги!
Вокруг царевича, на деревянном помосте перед его шатром, собрались уже полковники Дворжицкий и Жулицкий, ротмистры Борша, Фредр, Неборовский и прочие. Но их присутствие также ничего не могло переменить.
О выходе из лагеря, о новой атаке на неприятеля сегодня не могло быть и речи.
Так завершился этот короткий зимний день.
Объехав, как обычно, вместе с царевичем все сторожевые посты, которые теперь были выставлены и против осаждённой крепости, и против недалёкого и всё-таки грозного противника, гетман Мнишек принял приглашение царевича — зашёл к нему в шатёр.
Конечно, пан Мнишек нисколько не надеялся, что сегодня удастся высказаться о королевском письме.
Ему хотелось хотя бы узнать, когда же о том можно будет потолковать. А сейчас ему хотелось вместе с царевичем подумать, что можно сделать, как уговорить рыцарей отказаться от своей гнусной затеи. Как заставить их потерпеть с получением денег.
Рыцари же, уйдя от царевичева шатра, ничуть не угомонились. Они всё так же шумно продолжали негодовать, разбившись на группы, рассеявшись по палаткам.
Поговорив с царевичем в присутствии одного Андрея Валигуры и не услышав ничего для себя утешительного, пан гетман вознамерился было отправиться домой, как вдруг Андрей, выйдя из шатра на какой-то новый шум, воротился с известием, что явились делегаты от рыцарей из роты Фредра. Они хотят говорить с царевичем наедине.
Андрей так выразительно посмотрел при этом на старого гетмана, что царевич удивился:
— Как? Даже без пана гетмана?
Андрей развёл руками:
— Так хотят.
Пан Мнишек удалился тотчас, заверив царевича, что нисколько не в претензии. И это было действительно так, хотя и подмывало узнать, что же придумали удальцы из роты Фредра. Он остановился на том, что ими найдена какая-то хитрость, способная увлечь и прочих рыцарей. Они пойдут добивать князя Мстиславского. А тогда можно будет поговорить о требованиях короля, изложенных в письме.
В своём шатре, в удобной постели, пану Мнишеку не пришлось мучиться неизвестностью. Он крепко уснул, а под утро, чуть свет, его разбудили выстрелы, правда беспорядочные. Он сразу понял, что так не отражают неприятеля. Так выражают негодование.
— Опять наши гусары, — успокоил его писарь Стахур, после смерти Климуры снова занявший его место.
— Из роты Фредра? — спросил пан Мнишек, уже глядя на себя в зеркало.
— Нет, — продолжал Стахур, прислушиваясь к выстрелам. — Те как раз молчат. Говорят, они убедили царевича выдать плату им одним. Но о договоре узнал весь лагерь. От шинкарей.
Пан Мнишек сразу всё понял. И поспешил к царевичу.
То, что увидел пан гетман, превзошло все его опасения. Увиденное просто ошеломило. Государь, раскрасневшийся, без шапки, в сопровождении Андрея Валигуры, ротмистров Борши и Фредра, бегал от палатки к палатке рыцарей и умолял их не оставлять его!
— Двойная плата в Москве! Вам даже не придётся воевать! Один ваш вид, одно ваше присутствие!
Но рыцари уже собирались в дорогу.
— Мы уходим! — кричали они, не глядя ему в глаза. — Пусть воюет вместе с вами рота Фредра!
Фредр, высокий и грузный человек, тоже не смел глядеть царевичу в глаза.
Пан Мнишек понял, что удержать на этот раз рыцарскую вольницу не удастся. У него опустились руки.
А некоторые рыцари уже садились на коней.
— Уходим!
— Уходим!
Конечно, уехать так просто они не могли. В такой путь в одиночку не отправляются, или даже группами. Рыцарям следовало избрать себе старшего. Однако они хотели тотчас показать свою независимость и свою решительность.
Одного из рыцарей, изготовившегося прыгнуть в седло, царевич ухватил за рукав.
— Послушай! — сказал он ему в сердцах. — Я полагал, что все поляки — народ необыкновенный. Я не ошибся, конечно. Но ты вот поступаешь по-свински. Потерпи! Может, я и раньше вам уплачу! Подожди!
— До Москвы? — спросил нетерпеливый презрительно. — Ждали уж. Да ещё и в Москве что с тобою станется — не совсем ясно. Ходят слухи, будто и не царевич ты вовсе. Так что тебя там запросто могут на кол посадить!
Никто из окружавших не успел опомниться от таких дерзостных слов, как поляк уже был сбит ударом кулака. Он хотел подняться, он готов был что-то сказать, может не менее дерзостное, да его подхватили под руки подоспевшие товарищи и оттащили подальше от греха. Они надеялись, что гнев царевича против отдельного человека на том и оборвётся.
— Опомнитесь! Вернитесь! — Пан Мнишек продолжал помогать царевичу в его бесполезных уговоpax. Но сам уже с тревогою думал, чем может закончиться следующая встреча с войском Бориса Годунова, когда выздоровеет князь Мстиславский или когда он будет заменён кем-нибудь более энергичным.
Конечно, среди рыцарей нашлись всё же люди, которым был по нраву молодой царевич. Они решили остаться. Нашлись и такие, кому некуда было податься да и не на что ехать, нечем кормиться, — проели уже все в этом походе, истратились окончатель