Он махнул ей в ответ рукою только один раз. Ещё подумал, что на ближайшей остановке обязательно прикажет привести её к себе. Чтобы прижаться к её тугому тёплому телу. И пусть этот грех ляжет на душу Бориски.
Новгород-Северский встречал колокольным звоном.
В Москве говорилось и верилось, что город этот всё ещё в осаде. Что князю Мстиславскому не удалось его освободить. Однако в городе были настежь открыты ворота! А при воротах, в корчемном дворище, где под обугленными деревьями стоял какой-то курень, толпился народ, звучала музыка и ухал бубен. Там плясали! Там пели!
— Эх! Ух!
— Дьявол! Давай!
Конечно, ещё приближаясь к Новгороду-Северскому, князь Василий Иванович уже знал от своих людей, что в городе что-то подобное и должно твориться. Знать-то знал, да не верил, пока не увидел.
— Вот и слушай их там, в Москве! — озадаченно произнёс князь и пришпорил коня.
Войско Мстиславского обрамляло городские стены шумными обозами, изодранными шатрами, ржанием коней, рёвом скота, лаем собак и весёлым человеческим гомоном. Люди ничего не опасались, несмотря на то что вокруг них из-под снега вздымались остовы печных труб, угадывались пепелища, проступали очертания прочих развалин.
И всё же на валах торчали озабоченные дозорные. Там виднелись стволы огромных пушек. Город помнил недавнюю осаду — было заметно. Опасность таилась ещё где-то поблизости.
Навстречу выехали на серых конях воевода Басманов и князь Трубецкой (который ничем себя не проявил при обороне города). От князя Мстиславского был выслан уважения ради князь Василий Васильевич Голицын. Все встречающие натянуто улыбались, но все старались понять: что же привёз от царя князь Шуйский?
А он при первой возможности приказал своим слугам:
— Ведите меня к моему брату Димитрию Ивановичу! Чай, болеет?
— Болеет, боярин, — отвечали ему.
Князь Димитрий Иванович, похудевший, почерневший лицом и с сильно поседевшей бородою, встретил брата в хорошем деревянном доме в сердце города. Он уже выздоравливал. Он бодро сбежал с высокого крыльца. Братья обнялись. Обменялись троекратным поцелуем.
— Как хорошо, что ты здесь!
— Бережёт нас Бог!
А вот разговор отложили на более позднее время. Сразу с дороги Василий Иванович отправился в баню. И лишь после жаркой бани, исхлёстанный берёзовыми вениками, помолодевший на половину прожитых лет, сидя за столом в высокой белой горнице, Василий Иванович изготовился слушать братовы речи.
Димитрий Иванович предварительно прогнал слуг, всех до единого. Было понятно: он тоже соскучился по разговорам.
— Скажу тебе, Василий Иванович, — начал он всё ещё сдавленным голосом, — что дуракам везёт, неспроста говорится. Видишь, Мстиславский не смог с таким войском раздавить неприятеля, как таракана, прижав его к крепости. Хотя я сам ему так советовал. При наших аркебузирах да при наших пушках — только мокрое место от супостатов осталось бы!
— Ты советовал такое? — грозно сошлись у старшего брата брови.
— Пустое, — понял его и взял за руку Димитрий Иванович. — Тот ускользнул бы. Не беспокойся. И снова оброс бы всяческой сволочью. Да пылу у него поубавилось бы. А то чересчур уж шустрый. Мы такого и подозревать не могли. Как только он без единого выстрела взял моравскую крепость, как только ему сдался Чернигов — он уж и до Москвы надеялся дойти без выстрелов. А нельзя его было пускать. Ты понимаешь. Вот и пришлось покумекать, чтобы ляхи при нём взбунтовались. Он теперь и присмирел. Ляхи — это сила. А прочие... Сволочь разная.
— Видел я Северу, — сказал Василий Иванович, припоминая дорогу. — Будь у них сила — накинулись бы на обоз. Раздразнили их.
— Вот, вот, — поддержал брат. — А что касается совета Мстиславскому — так совет мне же в пользу. А Мстиславскому никакой совет не в пользу. Он чуть жив, и по своей же глупости. И чуть войско не загубил. Не от неприятеля, но от неразберихи... Только Бориска и при таком конфузе оказывает ему почести. Прислал Вельяминова-Зернова спросить о здоровье! Слыхано ль? Такая честь! Прислал затем своих лекарей и аптекарей. И всем дворянам в войске подобная же честь. А за что? Только за то, что не покинули его, Бориску! Что не перебежали к самозванцу, которого, веришь ли, многие в войске считают настоящим царём. И эта вера, как чёрная зараза, пожирает людей.
Василий Иванович слушал, опустив голову.
— Это потому, — сказал он глухо, — что Бориску ненавидят. Готовы и чёрту поклониться!
— Что говоришь, Василий? Чёрту... Православный царь... Бориска хочет, чтобы и впредь его держались. А люди уже по-иному думают. Всё больше их на сторону вора переходит.
— Да где он сам сейчас? — не терпелось узнать Василию Ивановичу. — Куда вы его прогнали?
Димитрий Иванович засмеялся:
— Говорю же — дуракам везёт! Мы его и не прогоняли. Мы как отошли тогда, после неудачной для нас раны Мстиславского, в лес, так и стояли там. Потому что Мстиславский долго в себя не приходил. А как пришёл — мы узнали, что ляхи покинули вора и ушли домой!
— Неужели? — снова не поверил Василий Иванович. — Вот те на! Снова денег требовали? Где ему взять... Борис о том не ведает.
— Да мы и сами поздно дознались.
— И как ушли? Поголовно?
— Не поголовно, некоторые остались. А раз такое дело — он ночью снял осаду и увёл своих разбойников куда-то в леса. В Комарницкую волость вроде бы, где у него полно подобных негодяев.
— Под Севск? Точно ведомо?
— А бес его ведает, — отмахнулся Димитрий Иванович. — Ушёл, и слава Богу. Мы на радостях — сюда. К Басманову да Трубецкому. В тёплые дома. Правда, мало их. Все посады Басманов выжег, хотя Трубецкой не позволял. Да Басманов оказался прав. А Трубецкой при нём — так себе...
Василий Иванович уже вроде бы и не слушал. Пил вино. Сопел. Брал голову в руки, мял её. Наконец спросил:
— А князь Мстиславский теперь в добром здравии?
Димитрий Иванович руками развёл:
— Его не поймёшь. Как водили слуги под руки — так и водят. И на коня по-прежнему сажают. Как бормотал, словно воду цедит, — так и сейчас. Уж говорить-то вместо себя никого не может заставить.
— И что же он намерен делать дальше?
— Да что? — снова развёл руками Димитрий Иванович. — Тебя дожидается. Так и говорит. Потому что грамоту от Бориски насчёт твоего приезда получил. На тебя надеется.
Василий Иванович ухмыльнулся:
— Силён... Ну а ты чего ему советовал?
Димитрий Иванович удивился:
— Нечто о том разговор промеж нас был? Но и спроси он, я ничего такого не присоветовал бы, что могло бы вору сверх меры повредить. Я осторожен.
— Сверх меры, мыслишь? — Василий Иванович выждал какое-то время и крякнул. — А где мера? Не сверх ли меры ему воля дадена? Боязно мне от увиденного стало. Пора кончать. Видел я Бориску-царя. Не жилец.
Димитрий Иванович вздрогнул:
— Брат! Неужели ты...
— Нет, нет, — отмахнулся от него, крестясь, Василий Иванович. — То будет Божий суд. Я не возьму греха на душу... Чувствую только. Говорено мне свыше. Так что и с вором надо кончать. А вы его ещё ближе к Москве... И радуетесь у тёплых печек.
— Брат, — был неприятно поражён таким поворотом разговора Димитрий Иванович, — брат... Что же, я верю твоему уму... Но что делать?
— Надо вести на него войско! — отвечал Василий Иванович. — Коль он ослаблен к тому же.
— Да кто его знает? Запорожцы прибыли. У кошевого Вороны их теперь тысяч двенадцать. И пушек привезли добрых, говорено.
— Запорожцы... — не сразу задумался Василий Иванович. — С запорожцами можно договориться. Кое-что я прихватил с собою... Не впервой. Так что завтра идём к Мстиславскому. Когда Бориски не станет, важно, чтобы власть на Руси взял не его сын, но князь Шуйский... О том я и Замойскому написал...
Василий Иванович поднялся, посмотрел в окно. Увидел там при дальнем крыльце красный возок — улыбнулся, вроде выше ростом стал. Высоким даже.
— Ага, — прошептал Димитрий Иванович, восхищённо глядя на брата. — Быть тебе царём в случае чего! Тебе, и более некому!
— Посмотрим! Посмотрим! — не отрицал Василий Иванович, ещё выше вздымая плечи и голову.
13
Кошевой Ворона откликнулся с готовностью.
— Так что, ваше царское величество, — сказал он медовым голосом, стараясь во что бы то ни стало понравиться, — речь моя будет короткой, как... Как вот эта моя люлька! — Он указал на свою крепко задымлённую трубку из козьего рога. По причине уважения к высокому собеседнику люлька была воткнута за шитый золотом пояс на синем жупане.
Кто-то засмеялся. Было трудно понять, кто именно. Но Ворона и смех этот воспринял как поддержку.
— Надо дать Москве сражение! — закончил тут же Ворона и сел с довольным выражением лица. При этом не забыл выставить перед собою очеретину — знак высшей казацкой власти. — Я высказался, государь!
Сел, взял трубку в руки. А потом спохватился, что не всё сказано. Быть может, царевич не знает главного. Потому Ворона снова встал и, снова засунув трубку за пояс, добавил:
— Поскольку коням корма не хватает... Да и сами казаки обносились и исхарчились... А денег нету... То есть платы... Ну, теперь всё...
От таких слов кошевого всем стало весело. Все засмеялись.
Смеялся одними губами полковник Дворжицкий, недавно избранный поляками своим гетманом вместо уехавшего Мнишека. Дворжицкий только что, как мог, уговаривал царевича и всех членов совещания: торопиться со сражением нет никакого смысла. Даже небезопасно. Потому что, даст Бог, из того войска и так все перейдут на сторону законного царевича. А fata belli incerta[34].
Последнее было сказано явно для ушей царевича. Царевич при этих словах расцвёл. Он почти восторженно посмотрел на Андрея Валигуру, затем на всех присутствующих, давая понять, что разумеет по-латыни. Что радуется собственному разумению и благодарен за то своему учителю в этом деле, Андрею!