о ли в Рыльске, а кто говорит — в Кромах.
И снова закрадывалось в душу сомнение: да мог ли так сгоряча и бездумно решать судьбу любимой дочери родной отец? Не подмял ли настоящего царя его дерзкий двойник?
Сомнения усилились ещё через несколько дней, когда Басманову случилось оказаться в одной карете с Семёном Годуновым. А ехали они в загородный царский дворец, между которым и столицей метался царь Борис. По дороге под каретой у Семёна Годунова сломалась ось, он и перебрался к Басманову. Согреваясь вином, разговор повели задушевный. Басманов и поведал под большим секретом об обещании царя. Ксения уже стояла перед глазами: высокая, с умными выразительными глазами, с продолговатым белым лицом, обрамленным чёрными, как вороново крыло, волосами, которые ложатся ей на плечи подобно двум тяжёлым трубкам.
Семён выслушал и сказал, отворачивая лицо:
— Неспроста такие почести... Сдаётся мне, будто и в самом деле там царевич Димитрий.
— Что? — вскочил с места и больно ударился головою о крышу кареты Басманов. — Что ты сказал? И я... И я...
Басманов с ужасом понял, что он сам становится сейчас похожим на царя Бориса.
Семён Годунов посмотрел на него с некоторым опасением. К месту ли сказано? Не придётся ли раскаиваться, как раскаиваются сейчас многие, кто вольно или невольно распространял слухи о царевиче Димитрии? Но тут же Семён Годунов успокоился. От молчаливого Басманова ещё никто и никогда не слышал лишней болтовни.
А Басманов и дальше ломал себе голову над царскими милостями.
18
Ротмистр Запорский, недавно прибывший из Речи Посполитой с небольшим отрядом конников, а теперь своими глазами видевший, как уходит от Рыльска громадная московитская армия, с упоением рассказывал:
— Пан гетман! Рыльчане выступили из ворот в последний момент и здорово поколотили московитов, кто оказался в хвосте! Я сам видел!
Гетман Дворжицкий вскидывал кверху руки. Обращался к царевичу:
— Правда, государь!
Нарочито распущенные слухи о подходе королевской армии во главе с гетманом Жолкевским возымели своё действие на князя Мстиславского и заставили его снять осаду Рыльска. Это обстоятельство так обрадовало полковника Дворжицкого, что он снова почувствовал себя гетманом при царевиче, хотя ему и гетманствовать уже вроде было не над кем.
Царевич выглядел спокойно.
— Я знал, что так будет, — сказал он. — Богородица за меня. Запомните.
— Ваша правда, государь, — соглашался Дворжицкий. — Теперь видно. — И опускал голову. Ему становилось стыдно недавнего своего слабодушия. Пусть и скрываемого.
Когда скакали по дороге к Путивлю, то гетман Дворжицкий предполагал, что вдоль заснеженного Сейма они доскачут до Десны, а берегом Десны — доберутся до Днепра. За Днепром попадут в пределы Речи Посполитой, во владения князя Адама Вишневецкого, в город Брагин, где всё это и затевалось. Что именно так прикажет царевич. Потому что в его окружении не было даже верного Андрея Валигуры То ли убит, то ли в плен попал.
Гетман ждал приказа.
Втайне гетману тогда этого хотелось. Понимал: ом уже никакой не гетман. Войско погибло. Многие вчерашние товарищи, подобно Андрею Валигуре, попали в плен, остались лежать на заснеженном поле.
Рядом скакали люди, которые уже не надеялись войти в Москву. И нечем было их ободрить. Особенно после того, как ночью миновали притихший Рыльск и напрямик помчались к Путивлю. В Рыльск даже не заглянули.
Гетман вспоминал о том с напряжением памяти.
Сразу за Рыльском догнали тогда запорожцев, бежавших с поля битвы под Добрыничами. Запорожцы стали лагерем, не зная, куда подаваться. Правда, прислали к царевичу делегатов. Делегаты чувствовали общую большую вину, хотя валили всё на уже мёртвого кошевого Ворону.
— Он нас предал, государь! — повторяли запорожцы, сдёргивая с голов бараньи шапки и низко свешивая длинные чубы. — Иуда получил за предательство плату от князя Шуйского. Теперь всё открылось. Бочонки с золотом на его возах.
— Получил да и подавился, — добавляли ещё. — Мы и пальцем не тронули Петра Коринца, который зарубил предателя.
— В честном бою зарубил! — не оставляли сомнений в справедливом возмездии.
Однако царевич отвернулся от просителей.
— Не могу на вас положиться, — отвечал он. — Испугались одного дыма.
После этого Дворжицкий ещё сильнее уверовал: он с царевичем окажется за Днепром. Видать, правду говорил старый коронный гетман Замойский — напрасны эти затеи. Надо слушать стариков.
Дворжицкий внимательно следил в пути, не отвлекает ли царевича от его намерений путивльский воевода Рубец-Мосальский. Но ничего такого не замечал. Разговора между ними не было вообще. Воевода Рубец скакал впереди разрозненных остатков войска, в их авангарде, а царевич — в арьергарде.
Дворжицкий нисколько не удивился, когда его спросили, уйдёт ли он с рыцарями в Польшу, на родину, то есть поведёт ли он их? Или же они должны избирать себе нового предводителя на время похода? Он не отвечал. Он не знал ещё решения царевича. А сам был связан рыцарским словом.
В Путивле беглецов дожидались. Воевода Рубец, ускакав вперёд, уже встречал царевича у крепостных ворот. Он выехал в кольчуге, в новом шлеме.
— Добро пожаловать, государь! — низко поклонился воевода. — Все наши люди тебя приглашают!
Затем уверял, что в Путивле царевич будет как у Христа за пазухой.
— Немного на Руси каменных крепостей, государь! — настаивал Рубец. — А вот у нас — каменная.
Царевич не унывал. Он не стал уговаривать польских рыцарей, которые даже не заглянули в Путивль, но группами, по нескольку человек, без обоза, без слуг, уходили к себе в «ойчизну». Им было достаточно короткого отдыха в корчме напротив крепостных ворот.
— Прощайте, Панове! — только и слышали от него рыцари.
Впрочем, они и не ждали благодарностей. Они их не заслужили в последнем сражении.
В Путивле было чем отбиваться. Некоторое количество пушек сняли с его стен и отвезли в своё время к Новгороду-Северскому, впоследствии их вовсе потеряли под Добрыничами, однако в Путивле пушек насчитывалось ещё вполне достаточно.
Рубец без промедления выставил на крепостных стенах надёжную охрану. Возле пушек постоянно торчали усатые пушкари — хоть сейчас приложат фитили к толстенным орудиям и отразят любой приступ. В посадах неустанно за всем следили конные разъезды. Такие же разъезды рассыпались далеко в сторону Рыльска. Вмиг принесли бы свежую весть.
Из приходящего люда формировались новые вооружённые отряды. Они размещались в лагере за посадами — для этого использовались и готовые строения, и воздвигались курени, рылись землянки. Дымы вились над ними, как над старым селением.
Люди прибывали со всех концов Руси.
Царевич, впрочем, уповал по-прежнему не так на военную силу, на выучку и поддержку своих подданных, как на Божию помощь. Он повелел доставить из Курска икону Богородицы, о которой ходили слухи по окрестным землям как о целительнице, помогающей людям в добрых и справедливых делах. Духовенство, при скоплении народа, с молитвами и пением пронесло чудотворную икону вдоль крепостных стен, умоляя Богородицу защитить город от супостата. Затем икону поместили в городскую церковь, где царевич ежедневно молился перед нею на коленях, отбивая земные поклоны. Ни тени сомнения в хорошем исходе борьбы не замечали после этого на его челе.
Да, всё так и получалось. Военные приготовления на крепостных стенах оказались как бы ненужными. Неприятель не пытался подступить к Путивлю.
А теперь...
Ротмистр Запорский выразил вроде бы не совсем понятное для окружающих мнение, но царевичу оно понравилось сразу.
Ротмистр сказал:
— Князья Мстиславский и Шуйский сами хотели обмануться... Это надо иметь в виду на будущее.
— Браво! — тут же подхватил царевич.
Запорскому хлопали просто потому, что слова его одобрил царевич. Не более того.
Но царевич добавил:
— Настанет день — и Мстиславский покается.
Из отдалённых Кром долго не было никаких известий. Впрочем, так всегда кажется, когда упорно дожидаешься.
Разъезды отправлялись далеко за Рыльск, совместно с рыльчанами. А всё без пользы. Борисовцы обложили Кромы, что волки овчарню. И так же далеко рассылали вокруг свои разъезды. Да какие там разъезды! При таком многолюдстве рассылались целые отряды ради продовольствия и фуража. А что касается татар — татары добирались чуть ли не до самого Путивля.
Кое-кому в Путивле приходило на мысль, будто Корела не успел, не сумел пробиться в осаждённую крепость. Что он разбит. Что его воины в плену. Либо уже все на том свете.
Ан нет.
Радость обычно приходит не одна, как и беда.
И радость не знает предела.
Первым дорогим гостем в Путивле стал запорожский казак Петро Коринец, покаравший, все уже знали, кошевого Ворону, своего давнего знакомца и даже приятеля. Петро прискакал на коне, в сопровождении галдящих казацких разъездов, высланных по приказу царевича. Петро зарос бородою и был так чёрен лицом и всем телом, так грязен, будто провёл это время в глубокой пещере, пролежал в болоте, подобно дикому кабану или медведю.
Однако глаза его сияли.
— Мы держимся! Мы выстоим!
Царевич обрадовался самому появлению Петра Коринца, которого считал погибшим.
— Мы выстоим, государь!
Петро сразу поведал, что Андрей Валигура тоже жив-здоров. Они теперь оба в Кромах.
— Молодцы! Молодцы! — повторял царевич, выслушав подробный рассказ.
Затем воевода Рубец созвал к себе в горницу путивльских военачальников.
— Расскажи им, Петро, — повелел царевич. — Пускай все знают, что творится там. Весь северский край пускай знает, как мне верят и как меня дожидаются.
— Стоим надёжно, государь, — повторил Коринец, выпрямляясь перед царевичем. — Там у нас не осталось уже ни одного строения. Всё сровняли с землёю пушки борисовцев. Потому что нам грозит всё Борисово войско. Однако ничего они с нами поделать не могут. Мы зарылись в землю. Посмотрите на меня — и поймёте. Из-под земли они нас не выкурят. И если первоначально пытались что-то сделать, ходили на приступы, то теперь мы спесь с них сбили. У нас достаточно запасов и продовольствия, и пороху. А народ у нас терпеливый. Мы — казаки. Настоящие казаки. Нам не страшны ни мороз, ни дождь.