В походной церкви при воеводских шатрах день и ночь читали вперемешку с молитвами и пением патриаршью грамоту. Многие негодовали уже в церкви, не соглашаясь с услышанным. И тут же кричали:
— Не люб нам Фёдор Годунов!
— Не желаем его на царство! Незаконный это царь, как и его отец!
Но кричали ещё из толпы, непонятно кто.
А вскоре дошло до того, что нашлись отдельные смельчаки, которые открыто отказывались присягать новому царю. И чем дольше это длилось, тем больше набиралось подобных людей. Они шумели громче тех, кто соглашался присягнуть. Громче тех, кому всё равно, что здесь делается. Начались драки, схватки на саблях.
Вскоре получилось так, что уже не для кого стало читать грамоты и некого было приводить к присяге.
Митрополит Исидор почувствовал: ему лучше уехать, вместе со священниками. Он так и сделал.
Князь Катырев-Ростовский тоже вмиг понял: дело это нешуточное. Отвечать перед молодым царём придётся ему как названному главным воеводою. Он забыл о собственном высокомерии, о лени. Он явился Басманову в шатёр. Красные глаза его, после бессонных ночей, бегали, словно осиротевшие мышата.
— Что, боярин, делать? Виселицы плачут!
Князь хотел выразиться стальным голосом а получилось визгливо. Басманов улыбнулся, вроде бы по-дружески. А в самом деле с пренебрежением. Но сказал твёрдо:
— Виселиц не будет.
— Почему? — удивлённо поднялись у князя над красными глазами чёрные брови.
— А не хочется мне самому качаться на виселице! — отрезал со значением Басманов.
— Мудрено говоришь, боярин, — пробурчал князь глуховатым голосом.
На том и расстались. Что думал Катырев-Ростовский, как решил поступать дальше — Басманову не известно. Да только ведомо, что князь из шатра не выходит. А возле шатра стоят осёдланные кони.
Басманову, конечно, как он был уверен, ничего не стоило навести порядок в войске, заткнуть глотки говорливым смельчакам вроде рязанских боярских сынов Ляпуновых, которые громче прочих подбивают народ на непослушание. Да внутренний голос удерживал от подобных действий. Осмотревшись под Кромами, порасспрашивав участников столь длительного топтания у крепости, Басманов сделал заключение, что крепость можно было взять, и сейчас ещё не поздно, но делать этого нельзя. А что следует делать — он так и не знал. Впрочем, понимал, что при таком его бездействии и бездействии прочих военачальников огромное войско легко может стать добычею для небольшого войска молодого загадочного человека, буде тот заявится сюда.
А явиться молодому человеку сюда предстояло непременно.
Басманов ещё не ложился спать, как ему доложили, что разъезды поймали важного лазутчика.
«Вот оно!» — подумал Басманов даже с облегчением. А вслух приказал:
— Прямо сюда.
Лазутчик оказался высоким, молодым и горбоносым человеком, юношей. У него была по-московски длинная чёрная борода при тёмном цвете лица и смелых горящих глазах. Однако Басманов сразу уловил в его выговоре что-то не совсем московское. Наверное, это был казак, причём не донской, но запорожский.
— Кто ты таков? — спросил Басманов, делая знак приведшим, чтобы пленника развязали.
Казацкий есаул с рябым скуластым лицом выдернул из-за пояса кривой короткий нож — обрывки верёвки тут же упали на пол.
— Я служу царю Димитрию Ивановичу, — сказал пленник, шевеля перед собою затёкшими пальцами.
— У нас царь — Фёдор Борисович! — на всякий случай напомнил Басманов.
— Знаю одного царя — Димитрия Ивановича! — невозмутимо повторил пленник.
— И как тебя зовут? — пропустил мимо ушей его утверждение Басманов.
— А зовут меня Петро Коринец, — отвечал пленник. — И был я запорожским казаком. Но по деду и отцу я московит, хотя в Москве ни разу ещё не бывал! Да вот с царём Димитрием Ивановичем скоро буду!
— Гм, гм, — не знал, что отвечать и о чём дальше спрашивать Басманов. — А что ты делал возле крепости?
— Возвращаюсь из Путивля. Несу оттуда грамоту царя Димитрия Ивановича.
— Где же она? — оживился Басманов.
— Твои люди отобрали, боярин, — указал пленник на стражей.
— Где она? — повторил Басманов, слегка поворачивая голову.
— А вот, — поспешно достал из-за пазухи бумажный свёрток есаул. — Что есть, то есть. Не врёт. И оружие у него было. На то казак. Да оружие мы потеряли. Больно шибко скакали. Прости, боярин.
Грамота выглядела в самом деле по-царски. С красной печаткой, с красивыми литерами. Красного цвета.
Мгновение подумав, Басманов разорвал верёвку, скреплявшую свёрток. Его поразил красивый цвет чернил. Грамота начиналась словами: «Мы, царь всея Руси и великий князь Московский Димитрий Иванович...»
Басманов не мог оторвать взгляда от написанного. То была царская грамота. Он это чувствовал.
— Кому несёшь? — спросил Басманов тихим голосом, невольно проникаясь доверием к пленнику.
— А в Кромы. Тамошним людям. Чтобы знали: Димитрий Иванович сам сюда вскоре будет. Я послан впереди войска, которое сюда идёт. Да в грамоте сказано, боярин.
— И сколько же войска? — спросил Басманов, косясь в грамоту.
— Десять тысяч казаков и двадцать тысяч поляков. Не считая нескольких десятков тысяч московитов и прочего военного люда.
Басманов, сказано, уже верил всему этому. Басманову хотелось верить. Но для пленников существуют свои правила. Пренебречь ими Басманов не мог.
Через минуту пленного увели.
Басманову хотелось сделать распоряжения, чтобы пленника обязательно оставили в живых. Хотелось облегчить его участь. Однако и это было противу правил, которых Басманов нарушить не мог. А потому он ничего не сказал. Отправился спать, чтобы принять надлежащее решение утром, после того, как пленник побывает под пытками, под огнём, на дыбе. Когда от него узнают всё, что полагается.
Спал Басманов плохо. Он думал о пленнике. В одно мгновение ему даже захотелось отправить людей в землянку, где правят дело окровавленные палачи. Но и этого не сделал. Его сморил сон. А когда проснулся, за стенками шатра раздавалось уже лошадиное ржание, слышался топот копыт — там было утро.
Первым его вопросом был вопрос насчёт пленника, поскольку он сразу увидел оставленную с вечера на столе грамоту. Слуги отвечали, что пленник оказался строптивым. Потому палач перестарался. Но пленник живуч, дышит. Вот только стоять и сидеть не может. Он подтвердил всё то, что говорил вчера. А если Бог смилостивится — он будет жить.
Басманов был недоволен действиями палача. Он ещё раз внимательно перечитал грамоту и велел тотчас посылать за воеводами вспомогательных полков.
Не успели, впрочем, собраться созванные воеводы, как в лагере, в котором с утра начались раздоры, вдруг учинился невероятный галдёж.
Выйдя из шатра, Басманов различил призывы:
— Идём! Идём!
— Все идём!
— Пусть воеводы ведут!
— Мы им покажем!
Очень вскоре Басманов узнал, что воевода Иван Годунов — царский родственник, который накануне отправился было во главе татарской конницы на разведку в сторону Рыльска и уже добрался было до речки Свапы — вынужден был возвратиться назад. Ему встретились польские конные разъезды. За ними, дескать, движется огромное войско.
Собравшиеся к Басманову воеводы зло смеялись, припоминая, какой это вояка, Иван Годунов, — трус и хвастун. Но когда Басманов прочитал им вслух грамоту, отнятую у вчерашнего пленника, когда поведал, о чём узнал от него, а ещё, что пленник и под пытками повторил свои показания слово в слово, — воеводы притихли.
— Будем драться, — мрачно прохрипел князь Андрей Андреевич Телятьевский, воевода передового полка, всегда остававшийся верным Годуновым.
— Да как драться? — возразил ему князь Василий Васильевич Голицын, воевода полка правой руки. — При таком беспорядке внутри войска? Когда, того и гляди, кровопролитие между своими начнётся Вон рязанские братья Ляпуновы разбушевались.
— Убережёмся, — заверил, скорее сам себя, Телятьевский и заторопился из шатра. — А Ляпуновых усмирить должен князь Михайло. На то ему и власть великая от царя дадена! — крикнул уже на выходе.
Князя Михайлу Катырева-Ростовского ждали напрасно. Он прислал сказать, что болен.
Басманов осторожно завёл разговор насчёт того, что положение скверное, однако первым делом следует решить, кому присягать, раз такая разноголосица.
— Какому царевичу? А?
Он так и сказал — «какому царевичу». Он знал, что возразить на подобные слова мог бы ушедший князь Телятьевский. Прочие воеводы смотрели друг на друга и молчали. И только Михайло Глебович Салтыков с готовностью ухватился за сказанное Басмановым.
— Чего думать, бояре? — закричал Салтыков, поднимаясь во весь рост. — Признать надо Димитрия Ивановича, потому что незаконно сел на престол Борис Годунов, Бог ему судья теперь. Ну а мы ему клялись? Клялись. Потому что думали: нет больше законных наследников после смерти Фёдора Ивановича. А при чём здесь Федька Годунов? Что он значит против законного сына царя Ивана? Только подумайте: город за городом переходит на сторону спасённого царевича! Вся Севера в его руках. А теперь вот и король польский войско шлёт. Король понимает: если ему перед Богом было страшно нарушать клятву, данную Борису при заключении мирного договора, то теперь он свободен от клятвы!
— Да! — подхватили с жаром Василий Васильевич Голицын и его брат Иван Васильевич. — Дождёмся, что одни и останемся не под царскою рукою!
— Это так, — поддержал братьев Басманов. — Бог за царевича Димитрия. Уж как мы сражались против него под Новгородом-Северским, а что получилось? Кому нужна наша победа?
Салтыков начал открыто:
— Надо писать Димитрию Ивановичу.
По словам Салтыкова ещё не было понятно, что имеется в виду: то ли он уже поверил, что в Путивле настоящий сын Ивана Грозного, то ли он предполагает, что всем сидящим здесь иначе не выкрутиться, когда войско начнёт сдаваться засевшим в крепости казакам, которые чувствуют себя победителями. И на что тогда надеяться воеводам? На мальчишку, который в Кремле надел на себя шапку Мономаха? Так уж не лучше ли сразу глотнуть позора, зато быть спокойным и за себя, и за своих детей?