Лето, заявившее о своём приходе такой стремительной теплынью, какой не помнили самые древние старики, вдруг переменило настроение и напор. Утро в этот день выдалось хмурое и туманное. Солнце пошарило лучами по церковным куполам — и скрылось за тучами.
А тучи клубились над московскими холмами и над оврагами, над густыми садами, церквами и перелесками. Вдали, за городскими валами, они сливались с лесами. Там уже начали пошаливать громовые звуки. Где-то сверкнула яркая молния — как удар казацкой нагайки по чёрному конскому крупу.
По Москве, вдоль её кривых и запутанных улочек и на её бесконечных площадях, ходило и перемещалось на конях очень много стрельцов в малиновых кафтанах, вооружённых как для сражения. Были выведены и поставлены привычными рядами войска чужеземного строя. Они сверкали доспехами и оружием. А ещё везде вздымали пыль казаки на низких степных лошадях. Знающие люди даже различали, под чьим началом состоят казаки — Корелы ли, Заруцкого ли. У Корелы казаков побольше.
Так что сторонники Шуйских хоть и не усидели дома, но изливали своё возмущение только в разговорах между собою, а если с незнакомыми — то весьма осторожно. Объявил новый царь свободу, не будет того, что было при Годунове, — да не потерпит непокорности и он. На то и царь.
А Красную площадь стрельцы тем временем окружили несколькими плотными кольцами. Никого в те кольца не загоняли, никому не препятствовали оттуда выбраться, а всё же те, кто туда попадал, уже не могли забыть, где находятся. Они чувствовали себя как в мышеловке. Оттого и криков, и даже разговоров в пользу Шуйского вроде бы не было слышно. Народу припомнились головы, срубленные за неуважение к царской персоне. За упоминание о царевиче Димитрии Ивановиче. Мало ли что обещано сейчас новым государем.
У Лобного места толпилось много бояр, думных дьяков и прочих государственных людей, когда к ним присоединился Андрей, посланный самим государем. Государь, готовясь к завтрашнему заседанию сената, хотел узнать до мельчайших подробностей, что произойдёт на Красной площади.
Басманов восседал на коне. Было видно: у него всё идёт как должно. Он исполнит всё, что обещал царю. К Басманову подъезжали один за другим всадники. Он довольно кивал головою, накрытою стальным шлемом. И хотя погода была по-летнему прохладной, однако под шлемом голове сделалось жарко. Он снял его и держал в руке.
Вся площадь, понимая значение Басманова, не отрывала глаз от его приметной издали фигуры. Все ждали какого-то знака. Все всматривались в проем Фроловских ворот. Не покажется ли из Кремля какой-нибудь возок, тележка, любая конная упряжка? Потому что палач на помосте, в красной рубахе, уже истомился ожиданием на своём привычном месте. Он водил толстым пальцем по сверкающему лезвию топора, и обрюзглое лицо его в густой рыжей бороде начинало осклабляться от предвкушения долгожданной работы, от ожидаемой добычи, — бог его ведает, что приходит в голову при таких занятиях. На его широкую фигуру было боязно подолгу смотреть.
И вдруг кто-то первый заметил в створе Фроловских ворот лошадей в хомутах и с дышлом между мордами.
— Везут!
— Везут! — подхватили. — Везу-у-у-ут!
Тут же возле Лобного места загремели барабаны. Завизжали от плохого предчувствия бабы. Бабья тревога захлестнула детей.
— И-и-и!
— Везу-у-ут!
— Шуйские-е-е!
— Василий Иванович! Князюшко!
Возков было три. В первом стоял прикованный к столбу Василий Иванович — в сверкающей одежде. Во втором и в третьем — два его брата, тоже прикованные. И если старший Шуйский глядел на толпу открыто, с вызовом, то у братьев его головы были опущены. Скованные руки их бессильно свисали вдоль тела.
— Горе!
— И чего им не хватало?
Пока возок с князем Шуйским катился по Красной площади, Басманов прикрыл свои светлые волосы тяжёлым шлемом, приблизился к Лобному месту вплотную, спешился и поднялся наверх, присоединил свою внушительную фигуру к стоявшим там боярам. Угодливый подьячий тут же подал ему длинный свиток с красной печатью. Басманов дождался, пока кузнецы раскуют Василия Ивановича, а стрельцы помогут ему взобраться на помост.
— Господи, помилуй! — понеслись молитвы со всех сторон.
Басманов поднял руку, и бируч зычным густым голосом начал читать приговор высшего государственного суда.
Конечно, и бируча слышали совсем недалеко от Лобного места, но слова его передавались от человека к человеку.
— Господи, помилуй несчастного!
Смертной казни по приговору суда предавался только Василий Иванович, а братьям его назначалась ссылка.
Андрей, стоя на Лобном месте, видел, как невозмутимо держится перед палачом главный заговорщик, словно то, что читает бируч, его совершенно не касается.
— И чего человеку не хватало? — спрашивали в толпе.
Палач еле дождался, когда закончится чтение приговора. Он тут же опрометью бросился к узнику. Он развязал ему руки, намерился уже содрать кафтан, шитый золотом и украшенный драгоценностями, но от Басманова вдруг последовал приказ позволить осуждённому попрощаться с братьями.
— Правильно! — раздалось из толпы. — По-христиански!
Младших братьев Шуйских не расковывали. Стрельцам пришлось поспособствовать несчастному спуститься вниз, приблизиться к братьям по очереди, попрощаться с ними по русскому обычаю.
— Господи! Что деется! — вопили в народе.
— Басманов! Хоть ты его пожалей!
— Что Басманов! — кричали другие. — Суд осудил!
— Суд! А царь?..
Прикованные братья рыдали, припадая головами к груди Василия Ивановича. Тот гладил их по спинам. Знать, просил у них прощения. Андрей о том догадывался, но слов не различал, хотя творилось всё на небольшом от него расстоянии. Лицо Василия Ивановича стало белым, как стена. Очень медленно осенил он себя крестным знамением. Он сам оторвал от груди одного и другого братьев. Слегка оттолкнул их, так что стрельцам не пришлось себя в том утруждать.
— Господи! Упокой его душу! — молились в толпе.
Наконец Василий Иванович снова был поднят на помост и поставлен перед заждавшимся палачом. А тот, уже будучи окончательно уверенным, что все ожидания позади, что шитый золотом кафтан — уже в руках у него, был снова обманут в своих надеждах. Узник пожелал ещё раз причаститься у готового к тому его домашнего священника. Они говорили под угрожающий треск барабанов, и Василий Иванович только кивал в ответ на вопросы обнажённой головою.
Вроде бы зная, чем завершится это действие на площади, Андрей всё же усомнился, действительно ли будет помилован князь Шуйский, правильно ли он, Андрей, понял вчера разговор государя с Басмановым. Потому что чересчур уж дерзко, нагло вёл себя на помосте палач. При его звериной силе, при свирепости — Басманову, казалось, достаточно прозевать одно лишь мгновение. И всё будет кончено. Вот он, топор, прислонённый к плахе, — такой сейчас чистой, с чёткими тёмными зазубринами. А каждая зазубрина — след от чьей-то жизни.
Андрей посматривал на кремлёвские ворота и припоминал: сегодня царь поутру ни словом не обмолвился о помиловании. Не передумал ли? Не переубедил ли его кто, а в первую очередь Басманов?
Палач между тем уже завладел узником. Под стенания и смех толпы, под её улюлюканье и просьбы палач ловким движением сорвал с несчастного боярина сверкающий и без солнца кафтан.
— Во! — показал хвастливо народу.
— Дурило! Зверь! — закричали люди на палача.
Палач тут же свернул добычу в узелок, положил на край помоста и прикрыл сверху точильным камнем, который у него всегда наготове. Затем возвратился к жертве, сдавил её обеими руками, чтобы вытряхнуть из рубахи, дразнящей его своим золотым воротником.
— Господи! Что деется! — снова раздался рядом с Андреем женский крик.
Этот крик, казалось, возымел действие.
Василий Иванович вдруг пришёл в себя. Он изловчился и с такою силою ударил кулаком своего мучителя снизу в подбородок, что тот от неожиданности зашатался, выпустил вожделенную рубаху из рук и сам чуть не свалился.
— Ха! — только и сказали в толпе.
Замешательства палача оказалось достаточно для князя Шуйского, чтобы нанести ему новый удар, в нижнюю часть живота. Второй удар получился настолько удачным, что палач обеими руками схватился за ушибленное место, издавая при этом нечеловеческие звуки.
Народ, опомнясь от неожиданности, просто взревел.
— Так его!
— Поддай ещё!
— Василий Иванович! Родной!
— Бей гада!
В это мгновение народ был весь на стороне более слабого существа, которому предстояло мучительно умереть, но которое до последнего земного дыхания противилось насилию.
— Бей, Василий Иванович!
— Бей!
Андрею показалось, что даже Басманов, который (Андрей знал!) ненавидит Шуйского, рад бы его повесить, убить, — что даже Басманов с невольным сочувствием к Шуйскому наблюдает за этой схваткой его с грозным мучителем.
— Бей! Василий Иванович!
Андрей был уверен: закричал сам Басманов.
И тут наконец свершилось то, о чём на всей Красной площади знали только Андрей и Басманов.
— Гонец! — взвизгнул детский голос.
— Господи! Помилуй его!
Из Фроловских ворот, в новых просверках молнии, на вороном коне вырвался чужеземец в сияющих медных доспехах.
— О Господи, помилуй...
Гонец летел так быстро, что от коня с трудом увёртывались стоявшие у него на дороге люди.
Андрею стало легче дышать. Ему захотелось немедленно увидеть царя и поговорить с ним о завтрашнем заседании сената.
5
Собравшиеся в Грановитой палате сидели сейчас с каменными лицами, на которых стыло крайнее удивление. И первейшие в государстве бояре в высоких горлатных шапках да в пышных мехах, и все думные люди, а равно и многочисленное духовенство со сверкающими на груди золотыми крестами.
Многие из них помнили прежнюю Боярскую думу. Помнили, как сидели и как земно кланялись, когда появлялся государь, и как трепетно ловили слова не из его уст, но переданные голосами подьячих, тогда как он сидел неподвижно на троне.