Холодов с Отрепьевым слышали все это, потом прикрыли дверь. Голоса продолжали доходить до ушей, но уже куда тише. Понять, о чем шла речь, стало трудно.
Холодов взглянул на Отрепьева.
– Слыхал, Григорий, мы с тобой, оказывается, не воины. Не могли шайку Усача разбить.
– Не могли, и ладно. Пусть гадают, кто это сделал.
– Теперь дом, как улей, допоздна гудеть будет. Такая новость! – Холодов улыбнулся. – А какой повод выпить! Многие пострадали от шайки Усача, теперь же бояться некого.
Их разговор был прерван стуком в дверь.
– Кого это еще несет? – проговорил Андрюша, на всякий случай положил саблю поближе, чтобы успеть схватиться за рукоять, и отодвинул засов.
На пороге появился хозяин постоялого двора.
– Ты? – воскликнул Андрюша. – И зачем? Я заплатил за все.
– Не в том дело. Я по другому поводу решил зайти.
– Ну проходи, раз пришел. Только, Михайло, ненадолго. Мы спать хотим.
– Ненадолго. – Михайло взглянул на постели, устроенные женой на широких лавках вдоль бревенчатой стены. – Перины-то взбиты? Чисты ли простыни?
Холодов посмотрел на него.
– За этим ты явился? Все хорошо, мы довольны.
– Ну и слава богу. – Хозяин двора замялся. – Тепло. Или подбросить дров в печь?
– Ты чего, Михайло, вокруг да около бродишь? Говори, с чем явился, не кружись.
– Я знаю, что Усача с шайкой вы извели.
Холодов изобразил удивление.
– Ты выпил, что ли, Михайло? Оно и понятно. С радости. Усач доставлял вам много хлопот. Но это не повод нести околесицу.
– Выпил я немного. А насчет околесицы, так служка мой, Алешка, коней ваших в конюшню устраивал и кровь на них видел. Вы не ранены, откуда она? Из Буя на рассвете выехали двое, один из них монах. Двое же, по словам воеводы, и бились с шайкой Усача. До вас и после со стороны Костромы никто не проезжал. Только мужики, которые застали у Белой рощи мертвяков и воеводу с ратниками. Вот и получается, что кроме вас некому было порубить всю шайку.
– Не пойму я, Михайло, чего ты хочешь, – сказал Андрюша.
– Так я поблагодарить пришел за избавление от Усача. Из-за него у меня дело к разорению шло. Люди боялись ездить этой дорогой. Теперь же все пойдет по-другому.
– Коли считаешь, что это мы, дело твое. Только не болтай об этом при народе.
– Конечно, не буду. Вам же тогда спать не дадут. Двор и так всю ночь гулять будет. За это не беспокойся. И вот еще, возьми. – Хозяин постоялого двора протянул Холодову деньги. – Это то, что ты заплатил за постой и кормежку.
– Почему возвращаешь?
– Считайте, что вы мои гости.
– Странный ты человек, Михайло. Ладно, возьму. От денег только дурак отказывается. – Андрюша забрал монеты.
– Ну все, – сказал хозяин двора. – Пойду я.
– Да иди, с Богом.
Дорога до Москвы заняла неделю. Ранним утром товарищи въехали на подворье князя Харламова.
Степан Закатный улыбнулся во весь рот и заявил:
– С приездом, гости дорогие! Иван Дмитриевич уже ждет. Он как знал, что вы сейчас приедете. А тебя теперь как величать, Юшка?
– Отцом Григорием.
– Гляди-ка! – Степа усмехнулся. – Отец.
– Это по чину. Но можешь звать и просто Гришей.
– Лады.
– Князь у себя? – спросил Холодов.
– В зале. Давайте коней и ступайте к нему. Дорогу знаете.
– Знаем.
Холодов и Отрепьев поднялись в большую залу, почтительно поприветствовали хозяина дома.
Князь подошел к Отрепьеву, оглядел его со всех сторон.
– Вроде и расстались недавно, а возмужал. Это хорошо. Как жилось, Григорий, в монастыре?
– С Божьей помощью неплохо.
– Ой ли? Небось с трудом привыкал к монашеским порядкам.
– Как бы то ни было, привык.
– Вот и славно. Сегодня у меня побудете, отдохнете с дороги, в баньке попаритесь, а завтра, Григорий, тебе следует быть в Чудовом монастыре. Архимандрит Пафнутий о том знает, примет. Поначалу поживешь в келье деда Замятни, ну а что далее, о том разговор будет вечером. С подворья ни шагу. Я отъеду по делам, как стемнеет, буду, тогда и побеседуем.
– А Иван Петрович не на Москве?
– Нет и покуда не будет. У него дела в Новгороде. А вот Федька Костыль должен подъехать к вечеру.
– На что он-то здесь?
– Тебе, Андрюша, в помощь. Так князь Губанов решил.
– Понятно.
– Где ваша комната, знаете. Ступайте. Как вернусь из города, Степан вам сообщит. Встретимся здесь же.
– Да, князь.
Когда тьма накрыла Москву, Степан сообщил друзьям о возвращении хозяина. Холодов с Отрепьевым прошли в залу.
Харламов сидел в своем кресле. Андрюша и Григорий устроились на лавках. Объявился и Фадей Костыль, поклонился каждому, обнялся с Холодовым, Отрепьевым.
– Как там Иван Петрович? – спросил у него Холодов.
– Жив-здоров, чего и вам желает. – Костыль присел рядом с Холодовым.
– Теперь поговорим, – сказал Харламов. – Тебе, Григорий, с утра следует убыть в Кремль, в Чудов монастырь. Настоятель примет тебя. Постарайся там не задерживаться. Способностей у тебя много, в том числе к красивому письму. Пользуйся ими. Ты должен стать примером для всей братии, приглянуться архимандриту, продвинуться в своем положении. Интересуйся жизнью царевича Дмитрия. Без напора, но постоянно. Надо, чтобы это заметили.
– Прости, князь, а коли спросят, почему я так интересуюсь Дмитрием?
Харламов усмехнулся.
– Надо добиться, чтобы спрашивали. Ответ же твой будет простой. Ты желаешь как можно больше знать о сыне первого русского царя Ивана Васильевича. Особо же тебя смущает, как он мог сам заколоться в игре.
– А о болезни его я знаю?
– Знаешь, слышал в Железноборовском монастыре. Кстати, Григорий, ты еще не забыл, как падучая бьет человека?
– Нет, князь, не забыл.
– А ну покажи, а мы посмотрим.
Отрепьев посреди залы изобразил то, чему его когда-то научил знахарь.
Князь остался доволен тем, что увидел.
– Хорошо, Григорий. Если бы я не знал, что ты здоров, то не сомневался бы в том, что у тебя черная немочь. Но в монастыре упражняться не надо. Не дай бог кто увидит. Монахи Чудовой обители пользуются большей свободой, нежели все прочие, на Москву выходят. Андрюша и Фадей всегда будут рядом, не показывая, что знают тебя. В нужный момент они скажут, что делать, или напротив, от чего воздержаться. Коли понадобится разговор с ними, то найди такое место, где ваша встреча не привлекала бы особого внимания.
– Позволь сказать, князь.
– Говори.
– Я не уверен, что в Чудовом монастыре не прознают о моей службе Романовым и о том, что во время разгрома их подворья я был там.
– Не думай о том. Если и прознают, то от гнева Бориски тебя спасет ряса. Монахов у нас не трогают. Посему князь Губанов и придумал отправить тебя в монастырь. Вернее, это одна из причин.
– А что, были и другие?
– Были, Григорий, но не след задавать лишних вопросов.
– Да, князь.
– Всем все ясно?
– Один вопрос, князь, – сказал Холодов.
– Ну?
– Нам с Фадеем завтра проводить Григория в Кремль?
– Нет! Вам с Фадеем с утра быть на подворье. Григория выведет Степан. Дальше он и сам дорогу к Кремлю найдет. Тут недалече. На вопрос же архимандрита о том, как добрался до Москвы, ты, Григорий, ответишь, что где пешком, где на попутных подводах.
Холодов как-то озабоченно погладил бородку.
Харламов заметил это и заявил:
– А ведь ты что-то скрыл от меня, Андрюша!
Тот выдохнул и сказал:
– Каюсь, князь. Думал, Григорий расскажет, но…
Лицо Харламова вмиг стало суровым.
– Говори!
Холодов в подробностях рассказал о стычке с шайкой Усача.
Выслушав его, Харламов ударил ладонями по подлокотникам кресла.
– Зачем было встревать в драку? Ведь поняли же, что впереди засада. Возможность развернуться и уйти у вас все-таки была, хоть ты и говоришь иначе. Что, кровь взыграла? А не подумал ты, холоп, что с тобой случилось бы, если бы пострадал Григорий? Благодари Господа, что обошлось. – Князь вонзил в Холодова острый взгляд. – Кто еще знает о вашей стычке? Всех ли разбойников вы убили? Не оставили ли кого живым?
– Положили всех, князь. Стычку никто не видел. Мы ни с кем о ней не говорили.
Отрепьев взглянул на старшего товарища. Он понял, почему тот умолчал о разговоре с владельцем постоялого двора. Андрюша не знал, как воспримет это князь. От Харламова, да и Губанова можно ждать всего. Посчитают князья, что владелец постоялого двора, его жена и служка представляют опасность, пусть мизерную, и порешат замести следы. Сгубят всех, как того старого знахаря.
– Ну, гляди! – проговорил Харламов. – Поверю, хотя и с трудом. Ступайте, устал я что-то.
На следующее утро Григорий Отрепьев предстал перед настоятелем Чудова монастыря архимандритом Пафнутием. Тот принял его приветливо, благословил и определил на житье.
Усердие Григория, его отточенный, каллиграфический почерк и способность лаконично излагать мысли тут же были отмечены настоятелем. Отрепьев проявил себя, как составитель похвал московским чудотворцам. Он действительно оказался очень способным молодым человеком, в двадцать лет был возведен в сан дьякона. Вскоре на него обратил внимание сам святейший патриарх, и Григорий был переведен к нему.
До этого в Чудовом монастыре, как и наказывал князь Харламов, Григорий вел частые беседы с монахами о подробностях гибели царевича Дмитрия. Он интересовался и правилами придворного этикета.
На патриаршем дворе Отрепьев ценился не только как обладатель красивого почерка, но и как даровитый литератор. Он продолжал составлять похвалы святым.
Григорий вошел в свиту патриарха, участвовал в службах, проводимых святейшим, присутствовал на заседаниях Боярской думы. За короткий срок Отрепьев достиг таких высот, которые были недоступны для других служителей церкви.
Дьякон Отрепьев пользовался известной свободой перемещений, часто выходил к торговым рядам. Погожим майским днем Григорий решил пройтись по рынку, просто развеяться.