Холодов вошел в большую залу, увидел седовласого мужчину с властным лицом, сидевшего в резном кресле.
– Долгих лет тебе, боярин. – Андрюша слегка склонил голову.
– И тебе долгих лет, холоп, – с насмешкой ответил Кошкин. – Докладывают мне, что вы ведете себя весьма вызывающе. Это вам не по чину и достойно наказания.
– Прикажешь выпороть?
– Могу и строже покарать.
– Я не знаю, какие у тебя отношения с князем Губановым, но наказывать ты будешь своих холопов.
– Все, кто на подворье, мои.
– Да? Ну тогда прикажи своим людишкам взять нас. Посмотришь, что из этого выйдет.
Холодов ожидал вспышки боярского гнева, но Кошкин вдруг улыбнулся и заявил:
– Молодец! Вижу, умеешь постоять за себя.
– Научен жизнью.
– Иван Петрович говорил мне, что ты у самой царицы Марии Федоровны доверенным человеком был, ее сына Дмитрия знал.
– Ну, а коли так, то что? О житье в Угличе не спрашивай, не скажу.
– Да мне и без тебя многое известно. Но речь не о том. Завтра вам в путь-дорогу.
– Во как? И кто так решил?
– Вы же не мои холопы. Князь Губанов и решил. Так что после утренней трапезы вам троим следует убыть на Москву. На дорогу отпущена неделя. В другое время и за три дня добрались бы, но сейчас это невозможно из-за проливных дождей. Как дойти, сам знаешь. На Москве сразу же на подворье князя Харламова, по столице не шастать. Там же будет и Иван Петрович. Все необходимое для дороги получите с утра перед отъездом.
– Нам бы денег, а то потратились вчистую.
– Денег дам тоже, сколько князь Губанов наказывал. Сегодня готовиться к отъезду и не задевать моих людей. Это может плохо кончиться.
– Да, для твоих людишек. Поэтому прошу убрать от нас Ивана Теребова. Мнит он из себя невесть что.
– Жаль, что вы не мои холопы.
– А то бы что? Прибил бы?
– Нет, Андрюша, приблизил бы, а остальных, кого имею, отправил бы лес рубить.
– Чего-то не пойму я тебя, боярин. Ты то гневаешься, то хвалишь.
– А тебе и не надо понимать. Я все сказал, ступай. А Теребова уберу, мне побоище на подворье ни к чему. Поутру встретимся. Иди!
– Слушаюсь, боярин.
Холодов вернулся в малый дом и сообщил новость Отрепьеву и Костылю.
Фадей облегченно вздохнул и заявил:
– Слава богу, а то тут до смертоубийства дошло бы.
– Этого и боярин опасается. Но он не принимал такое решение, лишь исполнил его.
– Князь Губанов? Или Харламов?
– Иван Петрович. Он встретит нас у Харламова.
– Коли сам на Москву заявится, значит, ждет нас нечто новое.
Отрепьев недовольно произнес:
– И чего кружим, не разумею. Не заигрались ли князья?
Холодов строго посмотрел на него.
– Это не твое дело, отче. Хотя не знаю, стоит ли называть тебя так.
– Да какая теперь разница, если ряса стала прикрытием темных дел.
Костыль рассмеялся.
– Хорошо сказал, Гришка! Черная ряса – прикрытие темных дел.
– И чего ржешь как жеребец?
– А что, мне слезы лить? Так не приучен я к этому, Гриша. А радуюсь, потому как из темницы на волю выйдем. Век бы сюда не возвращаться.
– Собираемся! – распорядился Холодов.
За хлопотами день пролетел незаметно.
А дождь все лил и лил.
После завтрака путники собрались у ворот. Дождь шел, но не сильный, мелкий.
К ним вышел Иван Теребов, при нем служка Санек с заполненными и, видать, тяжелыми котомками.
– Заберите провизию. Ее вам хватит дня на три, если расходовать бережно.
Холодов взглянул на Костыля. Тот забрал у служки дорожные сумки, навьючил их на коней.
– Благодарствую, Иван. Но боярин обещал и еще кое-что выдать, – сказал Андрюша.
– Знаю. Но это он сам.
– Мне подняться к нему?
– Не надо подниматься, – раздался голос Кошкина.
Боярин подошел к Холодову, сунул ему мешочек.
– Тут три рубля. Этого хватит.
– Спасибо, боярин. Мы можем ехать?
– Счастливого пути.
– И вам здесь всего хорошего. – Андрюша вскочил в седло.
Кошкин махнул рукой. Богатырь Семен отворил ворота, и всадники выехали с подворья.
На улице Костыль воскликнул:
– Вот она волюшка! Коли бы еще не дождь. За что Господь прогневался на Русь, подверг таким испытаниям?
– За то, что народ русский допустил до трона стороннего вельможу, принял коварного Бориса, – ответил Отрепьев.
Холодов посмотрел на него, улыбнулся, но ничего не сказал.
Путь до Москвы оказался еще труднее, чем от Галича до Мурома. Дороги представляли собой сплошное месиво, луга покрылись водой, ручьи превратились в реки, мосты были снесены. Путешественникам приходилось переправляться через реки вплавь, держась за гривы коней.
На постоялых дворах царило запустение. Нынешним летом мало кто решался на дальние поездки. В ночлежных заведениях не хватало продуктов, а те, что были, многократно поднялись в цене. Впрочем, путники сумели растянуть запасы, полученные от боярина, на четыре дня. Только на пятый они покупали еду на последнем яме.
4 июля с первыми петухами путешественники остановились у заставы, в нескольких верстах от столицы государства Российского, в роще, где служилые люди видеть их не могли.
Дождь усилился.
– Чего ждать, Андрюша? Поехали. Ратников не видать, они в избе сторожевой попрятались. Да и немудрено. Никому неохота почем зря мокнуть. Будем тут торчать, просквозит нас, хворь прицепится.
– На заставе никого, – сказал Холодов, кутаясь в накидку. – А на Москве в это время разъездов полно. Там они от дождя не прячутся, потому как меняются. Лишний раз связываться с ними не след.
Отрепьев насторожился и спросил:
– Думаешь, могут меня искать?
– Да кому ты теперь нужен, Гриша? – заявил Костыль.
– Как это кому? Царь повелел сослать меня в Кириллов монастырь, я же не подчинился, сбежал из Москвы.
– И что? Людишкам Семена Годунова больше заняться нечем, кроме как гоняться за каким-то полоумным монахом?
– Чего это полоумным? – Отрепьев насупился.
– А кто в своем уме заявит, что скоро царем станет?
– Тот, кто имеет право на престол. Или ты забыл, что я царевич Дмитрий, сын Ивана Васильевича Грозного?
– Тогда конечно. Только вот Бориска не особо в это поверил, раз повелел тебя за слова непотребные сослать в другой монастырь, а не подвесить на дыбе или сразу не загнать на плаху.
Отрепьев не нашел что ответить на это и промолчал.
– Пойдем в город, как на улицы народ выйдет, – сказал Андрюша.
– В такой дождь?
– Без еды, Фадей, дома долго не усидишь.
Через час они выехали из рощи, заставу миновали без остановки и вскоре оказались у ворот подворья князя Харламова.
На стук вышел Степан Закатный и сразу и не узнал путников.
– Чего надо?
– Разуй глаза, Степа! Ослеп? – заявил Костыль.
– Господи! Отец Григорий, Андрюша, Фадей!.. Не признал. Да и немудрено. Вы мокрые и грязные. Сейчас. – Он отворил ворота, впустил всадников. – А князья вас еще вчера вечером ждали.
– Дивно и то, что мы за неделю прошли от Мурома до Москвы. На дорогах творится такое, что словами не передать, – сказал Андрюша, соскочив с коня.
– Да и на Москве не лучше. Да вы проходите.
Закатный кликнул конюха, велел ему принять и обиходить лошадей, потом проводил приезжих в их комнату. Там на лавках лежала сухая и чистая одежа.
– Переодевайтесь. После вы, Андрюша и отец Григорий, идите к князьям. Ну а мы с тобой, Фадей, тут поговорим. Расскажешь о ваших мытарствах.
– Угу, больше делать нечего. Ты, Степа, скажи, чтобы вина хлебного принесли, а то ветер до костей продрал, надобно подлечиться, иначе свалюсь от простуды.
– Просить об этом никого не надо. У меня имеется.
– С собой?
Холоп Харламова усмехнулся.
– В комнате моей пенник припрятан. Закуску на поварне возьмем.
– Пока не поговорю с князьями, никакой выпивки! Кто знает, может, дадут они нам час-другой для отдыха и отправят куда-нибудь еще, – заявил Холодов.
– Не должны. Князья же понимают, что у всякого человека свой предел есть, – сказал Фадей.
– Ты не понял?
– Понял. – Костыль взглянул на Закатного. – Слышал, Степа? Совсем никакой жизни не стало.
– Фадей, никуда вас сегодня не пошлют. Это точно.
– Ладно, потерпим. Ты пока собери все у себя, Степа. Андрюша у нас, видать, трезвенником стал, а Григорию пить воспрещается, покуда рясу не снял. Вдвоем посидим. Спокойно, без суеты.
– Добро.
Переодевшись, Холодов и Отрепьев поднялись в залу.
Харламов и Губанов были там, сидели в креслах друг напротив друга.
– Дозвольте зайти? – спросил Андрюша.
– Проходите, – сказал Харламов.
Губанов поднялся.
– Здоровы были, дорогие гости.
– Долгих лет вам, князья.
Губанов указал на лавку.
– Проходите, садитесь. Знаю, проголодались, поедите после разговора. Это важней.
– Конечно, князь.
Холодов и Отрепьев устроились на лавке.
– Рассказывай, Андрюша! – распорядился князь Губанов.
– О чем, Иван Петрович?
– Обо всем. Как жили в Галиче, как встретили вас в Муроме, что видели и слыхали.
– Длинный рассказ выйдет.
– Ничего. Торопиться нам сегодня некуда.
– Только сегодня?
В разговор вступил Харламов:
– Ты, Андрюша, не вопросы задавай, а исполняй повеление Ивана Петровича.
– Простите, князья.
Холодов начал рассказ, и оказалось, что говорить-то особо не о чем.
– В общем, скука, а не жизнь, князь, там в Галиче.
– А как встретил вас боярин Кошкин?
– Плохо. Как будто нас к нему насильно заселили.
– Да по сути так оно и было. Степан Яковлевич себе на уме, ему неприятности от властей не нужны. Так что пришлось мне надавить на него.
– Понятно. Оттого он и был такой злой.
– Господь с ним. Главное, вы отсиделись в Муроме. Остальное значения не имеет.
– Что дальше будет, князь? – поинтересовался Отрепьев.
Губанов подошел к нему.