– А коли не удастся? На Москве мне многие помогали, особливо дед.
– Знаю. Не удастся, ну и ладно. Ты в любом случае должен будешь по весне, ближе к лету открыть свою тайну, сказать, что являешься законным наследником российского престола царевичем Дмитрием.
– Ты думаешь, князь, в обители мне поверят?
– Думаю, что нет. Так же считают и другие люди, посвященные в наши дела. Но слухи об этом пойдут повсеместно. Удержать их в стенах обители не удастся. Да и у тебя есть кому распускать эти слухи. Не зря же я тратился на беглых монахов. Ты пока следи за ними.
– А почему срок такой, по весне, ближе к лету?
– До того ты должен сыскать себе честь у настоятеля и братии. А это одним днем не делается. Ты меня понял?
– Да, князь, понял. Дозволь вопрос?
– Спрашивай.
– Если моих слов будет мало, бумаги и крест, вверенные мне царицей Марией Федоровной, настоятелю обители показать?
– Нет! Это лишнее. Пока хватит и слов. Об Угличе ты знаешь все, говори об этом сколько душе угодно. О месте, где скрывался, молчи, мол, это не моя тайна. Не поверит настоятель, не настаивай, смирись, скажи, что тебе не впервой такое испытывать. Не забывай, что у тебя падучая. Я советовался с докторами. Некоторые из них говорили мне, что с годами приступы становятся реже, хотя до полного исцеления дело не доходит. Поэтому тебе придется один раз изобразить приступ.
– Об этом тоже пойдут слухи.
– Люди знали о том, что царевич хворал падучей. У тебя она пройдет, как только настанет нужное время. Пока не было ни единого случая излечения, но он будет. – Губанов усмехнулся и продолжил: – Тебе понадобятся деньги. Их станет давать пан Горевецкий. Сам к нему не суйся. Недалеко от монастыря есть шинок, куда Андрюша должен был отправить твоих товарищей. Так вот, коли что потребуется, передавай весть о нужде хозяину шинка. Через него получишь требуемое, конечно, в разумных пределах.
– Это ты о шинке «У Гнеся», князь?
– Да. Андрюша показал, где он?
– Объяснил.
– Ну и хорошо. А пока вот это возьми, – Князь выложил мошну, в которой звенели монеты. – Тут здешние деньги и пять рублей нашими копейками. Но это на тот случай, коли получишь повеление срочно бежать из Киева. Так что не трать. На расходы проси через шинкаря у пана Горевецкого, коли нужда будет. Понял?
– Понял. А может случиться и так, что мне придется бежать?
– Все может случиться в этой жизни, Григорий. Кому как не тебе знать об этом.
Отрепьев только пожал плечами.
– Ступай, Григорий, Андрюша с Фадеем проводят тебя до обители.
– Да, князь. До свидания.
Григорий спустился во двор, поздоровался и обнялся с Костылем, который подошел к нему вместе с Холодовым. Слуги подали коней, и всадники отправились к монастырю.
Метель улеглась, ветер утратил былую силу. В небе, застланном темными облаками, витали крупные снежинки, где-то даже пробивалось солнце.
– Все, Григорий, дальше ты сам, – сказал Холодов через несколько минут.
– Вы с Фадеем к князю?
– Да. Ты что-то забыл сказать или спросить? Говори, передам.
– Нет, хотел узнать, вы тут остаетесь или с князем уйдете?
– Это, Григорий, известно только самому Ивану Петровичу. Ты, если что, в шинок обращайся, к Михайло Гнесю, можешь и к сыну его, Олесю.
– Понятно.
– Забирай свою братию и ступай с Богом в монастырь.
Отрепьев спешился, отдал товарищам поводья и прошел в шинок.
Он мало чем отличался от русского кабака. Такая же комната с большим деревянным столом посредине, лавками вдоль него и стен, пара отдельных столов со стульями ближе к печи. Там мужчина лет сорока. Он посмотрел на Григория, слегка кивнул.
Монахи сидели за столом. Шубы скинуты, внутри тепло, даже жарко.
Отрепьев внимательно посмотрел на Мисаила.
Тот поднял голову.
– О, Григорий. Скоро ты дела сделал. А мы перекусили от пуза. Борща похлебали, кур поели, пирогами угостились с капустою да с зайчатиной, рыбки отведали. Тут в Днепре, как и у нас на Москве-реке, рыбы всякой прорва. Что ты так смотришь на меня? Трезвый я. Да и все мы. Квас пили. Вот только шинкарь, чую, обманул, слишком много взял. Мы в здешних деньгах не разбираемся, тем и воспользовался.
– Этот не обманул. Я знаю. Одевайтесь, пора в обитель.
– А ты не поешь? Здесь тепло, готовят вкусно, в монастыре так не покормят, – проговорил Повадьин.
– Мы не ради еды сюда прибыли. Собирайтесь, а я покуда с шинкарем поговорю. – Отрепьев подошел к хозяину заведения. – Здравствуй, Михайло, не знаю, как по батюшке.
– А и не надо по батюшке, отец Григорий, просто Михайло. И тебе крепкого здоровья.
– Откуда знаешь меня?
– От твоих друзей и еще одного человека, очень влиятельного в городе.
– От Горевецкого?
– Знаешься с ним?
– Нет, паны сюда не заходят. Через его доверенных людей.
– Надеюсь, ты знаешь, что должен помогать мне?
– Знаю. Откушаешь чего? У нас не на Москве, продукты пока, слава богу, есть.
– Благодарствую, в обители накормят.
Гнесь усмехнулся.
– Ну да, там, конечно, накормят, напоят, только чем?
– Тем, что и должен потреблять монах.
– То-то друзья твои уминали кур да пироги за обе щеки.
– Ладно. Коли сам не смогу прийти, когда надо будет, то кто-нибудь из них к тебе заглянет.
– Добро. Могут ко мне обращаться, к сыну Олесю, а его не будет, так к жене Христине. Она завсегда тут.
– Угу. Пошли мы.
На стук скобы калитку открыл монах, увидел таких же людей, как и он сам.
– Здравствуйте, братья. Откуда вы и зачем?
– Здравствуй, брат. – Отрепьев улыбнулся. – Из Москвы мы. К вам в обитель.
– Из самой Москвы? И сколько же добирались сюда?
– Долго. Ты так и будешь нас у ворот держать?
– Прости, брат. – Он открыл калитку, впустил гостей.
– Настоятель на месте?
– А где же ему быть? Его высокопреподобие Елисей в своей келье.
– Передай, что пришли дьякон Григорий Отрепьев, иноки Мисаил, Варлаам да Иван.
Монах ушел, вскоре вернулся и сказал:
– Отец Елисей наказал тебе, брат Григорий, одному зайти, остальным покуда подождать. Они могут в трапезную пройти, там их накормят.
Мисаил усмехнулся.
– Благодарствуем, брат, сыты мы.
– Ну, как знаете. Идем, брат Григорий.
Монах провел Отрепьева до кельи архимандрита Елисея Плетенецкого.
Тот сидел за столом, что-то писал, оторвался от своего занятия и посмотрел оценивающим взглядом на человека, о котором говорил с князем Константином Острожским.
– Здравствуй, Григорий.
– Здравствуй, отец Елисей. – Отрепьев поцеловал руку, протянутую настоятелем.
Тот перекрестил его.
– Храни тебя Господь. Ты приехал со своими товарищами?
– Да, отец. Это…
Настоятель прервал Отрепьева:
– Мне известно, кто они, а вам знакомы законы монашеской жизни. Устраивайтесь в кельях. Завтра я представлю вас всей братии.
Утихли метели, отступил мороз, отзвенела весенняя капель, спала вода в Днепре. В свои права вступило лето.
Отрепьев, Повадьин, Яцкий и Семенов жили в обители. Григорий, как от него и требовалось, продвинулся, занял то же положение, что и в Чудовом монастыре. Прирожденные способности и опыт, полученный на Москве, в русских обителях, выделяли его среди других монахов.
Отрепьев помнил приказ князя Губанова, думал, как ему выставить себя в качестве царевича, и решил прикинуться больным. Тут и припадок показать можно, а потом и тайну приоткрыть.
На следующий день после молитвы он упал наземь и забился в судорогах. Монахи бросились к нему, держали, покуда не успокоился, отнесли в келью, доложили настоятелю о беде.
Архимандрит Елисей пришел в келью Григория. Тот лежал на лавке, держа крест на груди.
– Я хотел просить тебя зайти ко мне, отец, но ты сам это сделал. Спасибо.
– Тебя лекарь наш смотрел?
– Отец Данила? Покуда нет, – слабым голосом пролепетал Отрепьев. – Да и не поймет он ничего в моей хвори.
– Что за хворь такая?
– Падучая. От нее, как говорили и заморские доктора, избавления нет.
– Черная немочь? – переспросил архимандрит и присел на табурет у стола. – Давно она терзает тебя?
– С рождения, но я помню припадки годов с пяти, когда… – Отрепьев замолчал, закрыл рот ладонью, показывая, что сболтнул лишнее.
– Чего ты умолк, Григорий?
– Отец Елисей, коли продолжать разговор, то мне придется сделать признание, в которое никто не поверит, хоть я и скажу истинную правду.
– О чем это ты?
– Прости, отец, я виноват перед тобой!
– В чем виноват?
– В том, что выдал себя за другого.
– Уж не бредишь ли ты?
– Если бы. Нет, сейчас я в здравом уме и твердой памяти.
– Ну если ты не Григорий Отрепьев, то кто же тогда?
– Только не смейся, отец Елисей. На самом деле я царевич Дмитрий, сын Ивана Васильевича Грозного от Марии Федоровны Нагой.
Удивление архимандрита переросло в изумление.
– Кто? Царевич Дмитрий?
– Да, отец Елисей.
Настоятель взял себя в руки.
– Это невозможно. Шуйский доказал, что истинный царевич погиб.
– Погиб не я, а как раз тот мальчик, которого звали Григорием, Юшкой Отрепьевым, сын московского стрелецкого сотника, зарезанного в немецкой слободе.
– Это невозможно, – повторил Елисей Плетенецкий.
Отрепьев же продолжил:
– Помню дворец в Угличе, ребят, с которыми играл во дворе. Петруша Колобов, мать его была постельницей, Бажен – сын кормилицы. Мамку Василису. Дядьев смутно. Ночь, когда мама разбудила меня, одела и вывела через какой-то ход, невиданный мною ранее, во двор, где стояла повозка. Там же мальчик, которого люди дьяка Битяговского извели.
– Допустим, – растерянно проговорил настоятель, – но где тебя столько лет скрывали, а главное кто? Когда царь разгромил подворье Романовых, по Москве пошли слухи о том, что настоящий царевич Дмитрий жив. Я не верю в это, но все же отвечай на вопрос.