– Понял. А с Романовыми что делать?
– Это осиное гнездо пора поворошить как следует и полить кипятком. Они не только мне, они и тебе, и сыну моему угроза. Только брать их надо не за подговор монаха. Этого дела о царевиче лучше не касаться, а по другой причине. Найди что-нибудь – ворожбу, порчу на царский дом, коренья ядовитые. Это можно?
– Можно, государь.
– Ну, а про монаха – сам знаешь. У нас в Москве монахов перебор. Одним больше, одним меньше.
– Хорошо, государь. Только монах этот очень люб Иову твоему. Монах для него хвалы чудотворцам пишет.
– Тогда вели его просто из Москвы убрать. Иову можно ничего не объяснять. Скажи, государь велел выслать.
– Хорошо, Борис. А с кого начнем разор Романовых? С Александра? С Федора?
– С Богдана Бельского. Вот с кого.
Вот тебе документик, – говорил Александр Никитич Романов Григорию Отрепьеву, – которого ты так домогался.
– Что это? – спросил тот.
– А ты прочти.
Отрепьев внимательно стал читать бумагу.
– Это что, царицы Марфы письмо?
– Ее.
– К кому?
– К сыну.
– К Дмитрию?
– К Дмитрию.
– А он что, жив?
– Жив.
– И где же он?
– Вот здесь… передо мной сидит.
– Нет, Александр Никитич, брось дурака валять! – разозлился Отрепьев. – Ты давай серьезно говори.
– Я и не валяю. Настоящий Димитрий умер. Он не был убит. Убили другого ребенка. А его спрятали и держали под Литвой. Вот почему есть эти письма. Но он был эпилептик, очень болезненный и умер. А если и не умер, после этих писем его Годуновы отыщут и убьют все равно. Теперь твой черед действовать. Ты – сын Грозного, настоящий сын. Сам Бог велел тебе искать престола. Хотя бы под видом Димитрия. Москва в Димитрия поверит. А когда в Москву войдешь с войсками, можешь по-настоящему объявиться, если нужда будет.
Его слова, кажется, убедили Григория.
– Вот что, Александр Никитич, наконец ты дело говоришь. Дай мне времени немного все это обдумать.
– Думай, – согласился Романов. – Но упаси тебя Бог советоваться с кем-нибудь. В этом деле советование вещь опасная.
«А то нет! – подумал про себя Отрепьев. – Мне и советоваться не с кем, – думал он, уходя из этого пригородного дома. – А вот я хотел бы знать, с кем ты-то советуешься, любезный Александр Никитич. Совсем не по твоей голове мысли!»
…Этой ночью человечек Шуйского из приказа Семена Никитича передал со своим человеком крохотную грамотку Василию Ивановичу Шуйскому.
Василий Иванович очень встревожился и переправил эту грамотку своему другу Александру Романову.
Александр Романов еще больше встревожился и отправил троих самых верных слуг разыскивать в городе Отрепьева.
Через несколько дней, когда посыльный от Семена Никитича Годунова принес приказ в Чудов монастырь немедленно отправить монаха Отрепьева в Кирилов-Белозерск на вечное поселение, ему было отвечено, что указанный Григорий Отрепьев волею дьяка Смирного-Васильева уже два дня назад как отправлен в эти края.
Семен Никитич подивился такому скорому исполнению неотданного приказа. И какая-то мелкая занозка засела в его памяти.
Царь Борис отворил дверь в главное книгохранилище. В библиотеке работал его сын Федор.
Склонившись над огромным, словно литым письменным столом, Федор чертил большую цветную карту Русии. Ему помогал капитан шотландских наемников Габриель Барнс. Подручную работу делал дядька – боярин Иван Чемоданов.
Все столы, все скамьи вокруг были завалены картами и свитками с описаниями границ государства.
Федор рисовал первую полную карту Русии. Работа была тщательная, долгая и совершенно необходимая для выздоравливавшей после иваногрозновских забав страны.
Царь жестом выставил шотландца и дядьку из комнаты и постучал перстнем по столу, чтобы привлечь внимание сына.
– Что ты желаешь, отец?
– Я в жутком бешенстве, – отвечал царь. – Поди скажи лекарю, чтобы подал что-нибудь дурманящее. Боюсь, меня удар от злости хватит.
Царевич вышел, дал нужные распоряжения и быстро вернулся.
– В чем дело, государь? Что с тобой?
– Самозванца против меня готовят.
– Кто это?
– Друзья мои – Никитичи. Всех бы сейчас мечами велел заколоть, как царь Иван заколол того слона персидского.
Вошел лекарь Роберт Якобе с питьем. Пощупал пульс у государя. Осмотрел его зев. Борис выпил напиток, и злобная нервность быстро ушла с его лица. Взамен появилась многодневная усталость.
Лекарь, поклонившись, вышел. Борис сказал сыну:
– Власти у меня достаточно. Мне бы жестокостью царя Ивана овладеть. Он ничего не боялся, а я все боюсь невиновного перед Богом погубить.
Борис помолчал.
– Ну, ничего, они скоро меня научат, натаскают, добьются своего.
– А что было со слоном, государь? – спросил Федор, чтобы отвлечь внимание родителя.
– Очередной кровавый бред царя Ивана… Шах персидский Тамас или Годабенд, точно не помню, прислал ему слона в подарок. Слона вели в Русию из Персии не меньше полугода. Привели.
Годунов замолк, видно, память его отключилась на что-то.
– Ну и что? – спросил сын.
Борис продолжил:
– Слон был выучен на колени становиться. А перед Иваном не встал. Как погонщики ни бились. Царь взбеленился, пена у него изо рта пошла, и велел слона изрубить мечами.
– Как изрубить?!
– А так, взять и изрубить.
– Но слон же огромный. Может растоптать.
– Может. Только царь наш не дурак был в казнях. Десять человек с мечами разом накинулись. Кто в живот меч воткнул, кто хобот стал рубить, кто в глаз мечом ударил. Слон заметался, двоих придавил как мух. Но истек кровью и умер. Иван Васильевич от радости пир закатил. Из слона котлеты делали.
Борис замолчал, потом продолжил:
– Я перед нашими боярами порой себя вот этим самым слоном чувствую. Хочется их, как мух, давить. Да вот зацепиться не за что.
Федор решил снова переключить отца:
– Отец, давай обо мне поговорим. Я в одном деле давно хочу разобраться.
– А что такое?
– Ты ведь хочешь, чтобы я вникал в государственные дела.
– Хочу.
– А когда я вникаю, мне твои ближние говорят: в это дело не лезь и в это тоже не лезь. Ни во что не допускают.
– Куда это тебя не допускают?
– Пожалуйста. Семен Никитич говорит: «В следственные дела не лезь. Ни за кого не проси. Я и отцу твоему отказываю».
– Он и мне отказывает, – согласился Борис.
– Щелкалов Василий говорит: «В посольские дела не лезь. Ты ничего не знаешь. Одним неосторожным словом можешь многолетнее дело испортить».
– Можешь, – сказал Годунов.
– В какой я приказ не приду, ни одного повеления сделать мне нельзя. Все-все, все дела в тебя, отец, упираются.
– К сожалению, ты прав. В нашем государстве так уж установилось, что все на одном гвозде висит. Ну, а что ты хочешь сделать? Что изменить? Скажи, например.
– Мне городские воеводы жалуются: присылают их служить обычно на год. Всего лишь на один год. Только войдут в дела города, поставят своих людей, только начнут с кровососами разбираться, стены башни строить, их уже в другое место переводят. Надо бы срок удлинить.
– Хороший пример, – сказал Борис Федорович. – И просьба правильная. При том условии, что воевода хорош, и становые, и приставы, да и дьяки в городе не жулики. А то бывает, воевода неграмотен, да пить горазд. Посади такого на пять лет. Его грамотные дьяки окрутят, взятками запутают. И из города такую вотчину сделают, в такой клубок сплетутся, что никакой государь не разведет. А новый воевода на каждый год – это все-таки свежий взгляд.
– А ты знаешь, отец, какие взятки твоим приказным дают за назначение на воеводство?
– Знаю. Из пыточного приказа ко мне все их признания приходят. Только этот порядок на сегодняшний день лучший.
– Хорошо, давай о купцах поговорим.
– Давай поговорим.
– Почему английские купцы всю страну вдоль и поперек исходили, пошлины не платят, а нашим русским от каждого рубля половину отдавать приходится, и за рубеж им выезжать нельзя. И своих кораблей у них нет, не разрешаются.
– Ну, кое-кому разрешаются. Кое-кто ездит. Это раз. Во-вторых, не все англичане привилегиями пользуются, а только из одной кампании – Московской. Я по личной просьбе посла королевского такое разрешение дал.
– Почему? Зачем?
– А затем. Английская Елизавета ох как может нам понадобиться. Не зря даже царь Иван с ней заигрывал, хотел бежать туда в случае чего. А потом, выпусти наших купцов за границу – они все там останутся. Сами не останутся, так капиталы оставят. Там возможностей меньше, зато жить безопасней. Вот на прежних годах отправил я в Европу восемнадцать человек учиться. Сколько из них вернулось?
– Сколько? – спросил царевич.
– Ни одного.
– Почему иностранные гости у нас своего производства не строят? Нельзя их заставить?
– Нельзя. Ты не помнишь, случаем, как царь Иван у нас с иностранцами обращался? Как любил с мучениями казнивать? Они на много лет запомнили.
– Отец, – решил закончить разговор Федор, – люди думают, что ты ничего не знаешь, а ты абсолютно в курсе. Кто же им поможет?
– Бог поможет, – ответил Годунов и перекрестился.
Он вышел из библиотеки и тут же вернулся:
– Там приехали казаки из Сибири порох просить. Они до Амура дошли. Возьми у них описания для своей карты.
Пыточных дел мастера мало чего добились в Пишалине. Юрия Копнина пытали долго, не торопясь. Жгли железом, подвешивали на крюк.
Старик кричал на всю деревню, бился, дергался, дрался, откусывал пальцы стрельцам. Наконец его прикончили, понимая, что ничего от него не узнают.
Так же поступили с Жуком.
Единственно, что удалось узнать от дворни, что какого-то ребенка привозили в Пишалину много лет назад и тут же увезли куда-то в сторону Литвы. И кажется, этот ребенок там сгинул, потому что был больной и никаких разговоров о нем ни у кого ни с кем не было.