идании.
Заоравший было на коней, колесничий удовлетворенно крякнул, по ошибке решив, будто совладал со скакунами сам. Стоявший за спиною солдата, держась за борт золотой колесницы, юный красавец в столь же роскошной кирасе и латной юбке, подался вперед, высматривая виновника едва не свершившегося столкновения. Взгляд его ярких, темно-карих глаз остановился на асценийце посреди мостовой.
Заинтересовавшийся Ульдиссиановой персоной куда как меньше, колесничий взмахнул кнутом, дабы отогнать прочь незнакомца, которого, несомненно, счел попрошайкой или безумцем, однако хозяин ухватил его за запястье.
– Принц… Принц Эхмад, – пробормотал Ульдиссиан, покачиваясь из стороны в сторону.
– Да, это я.
Сильный, звучный голос принца был исполнен юношеской уверенности в себе.
– Мастер Фахин… советовал отыскать тебя…
Разум Ульдиссиана начинал проясняться, однако тело обессилело напрочь.
– Мастер Фахин? – Принц призадумался. – Сехкар, помоги ему сесть в колесницу.
– Мой повелитель, – проворчал колесничий, – выезжать без эскорта – само по себе затея крайне неосторожная, а уж подпускать этого, кто б он там ни был, так близко к твоей особе…
– Делай, что велено, Сехкар.
Не прекращая ворчать, колесничий передал господину вожжи, спрыгнул на мостовую и направился к Ульдиссиану. Сын Диомеда насторожился, но затем вновь поднял взгляд на принца. Учтивый кивок Эхмада отчего-то его успокоил.
– Шевелись! – велел Сехкар, схватив Ульдиссиана за плечо.
К этому времени вокруг собралась изрядная толпа народу.
Заносчивость солдата пробудила в душе нешуточную ярость. Уставившись на него, Ульдиссиан инстинктивно сосредоточился… но тут принц Эхмад воскликнул:
– Сехкар, держись с ним повежливее!
Колесничий послушно разжал руку, а Ульдиссиан смирил гнев, может статься, едва не обернувшийся немалой бедой.
С Сехкаром во главе оба они подошли к Эхмаду, и принц сам помог Ульдиссиану взойти на подножку.
– Спасибо тебе, – устало выдохнул Ульдиссиан.
– Ты не из попрошаек, – решил Эхмад, оглядев его с головы до ног. – Синяки, ссадины… да, тут кто-то над тобой от души постарался. Так что, говоришь, мастер Фахин? Ты его знал?
В этот миг Ульдиссиану почудилось, будто на плечи его легла тяжесть целого мира.
– Я был с ним, когда он… когда он погиб.
Юный аристократ улыбнулся, не разжимая губ.
– Вот как… Похоже, сегодня удача мне благоволит. Волею случая наткнуться на тебя посреди улицы…
– Дело не в случае. Я хотел отыскать тебя.
Принц Эхмад огляделся вокруг.
– В самом деле? Пожалуй, разговор лучше продолжить у меня во дворце. Сехкар, вези нас туда.
– С радостью и во весь опор, – проворчал колесничий.
Повинуясь щелчку кнута, кони тронулись с места, а Сехкар что было сил натянул вожжи, заворачивая их назад.
Собравшиеся раздались в стороны, освобождая путь разворачивающейся колеснице. Принц Эхмад помахал людям, и толпа разразилась восторженными криками. Восторги их показались Ульдиссиану искренними. Выходит, в народе этого юношу действительно любят…
Интересно, что бы они подумали, кабы узнали, кого принц пригласил к себе в колесницу?
Сехкар вновь щелкнул кнутом, пронзительно завопил, кони ускорили бег, и вскоре колесница с ездоками оставила толпу далеко позади.
Однако прежде Ульдиссиан успел мельком заметить среди толпы знакомое лицо – лицо, коего вовсе не ожидал когда-либо увидеть снова.
Мрачное, задумчивое лицо Зоруна Цина…
– ОН…
– ОН…
Сидя в шелковом кресле среди непроглядного мрака покоев, принадлежавших ему как Пророку, Инарий смотрел наружу, за стены. Смотрел на земли, которые много столетий назад перестал называть родным домом.
– ОН… ЭТОТ ПОДОНОК, ОБОЛЬЩЕННЫЙ ЕЮ…
Сбросивший обличье Пророка, сейчас он более-менее походил на себя самого. Разоблачения Инарий не опасался: сквозь двери сюда не прорваться и целой армии его адептов, а всякий подслушивающий снаружи не услышит ни звука, обладай он хоть слухом летучей мыши.
– УЛЬДИССИАН… ОТРОДЬЕ ГЛУПЦА ПО ИМЕНИ ДИОМЕД… ПОСМЕЛ… ПОСМЕЛ…
Вернувшись к себе после вторжения в сновидения смертного, Инарий сохранял неподвижность, но тут вскочил, в блистательной ярости расправил крылья, воздел руки к небу, охваченный праведным гневом. Нет, этот последний грех – уже чересчур.
– ОН… УЛЬДИССИАН… ПОСМЕЛ ПРИЧИНИТЬ МНЕ БОЛЬ!
Этого не могло, не должно было произойти, однако произошло. Проникнув в сон человека, Инарий без труда направлял мысли смертного в нужную сторону, внушал ему, будто никаких сил у него больше нет. Затеял он это, чтоб дать Ульдиссиану шанс опомниться, взмолиться о прощении, о позволении примкнуть к пастве ангела…
Но вместо того, чтобы внять гласу разума, грешник посмел напасть на него! Мало того: сколько бы Ульдиссиан ни воображал себе, будто удар пропал впустую, на самом деле ток пламени, пронесшийся сквозь Инария, нарушил тончайшую гармонию колебаний звука и света, самого его существа.
Да, всего лишь на миг… однако по меркам рода людского в течение этого краткого мига ангел был мертв.
Конечно он, Инарий – не какой-нибудь смертный, но пережитое ощущение пустоты мироздания, оставшегося без него, потрясло ангела невероятно. Столь близко к подобной участи ему не довелось бывать даже в битвах с ордами Преисподней. О да, боль он испытывал не раз, особенно во время схваток с демонами, однако на сей раз ему пришлось куда хуже – хотя удар нанес всего-навсего человек.
Такой тяжкий грех надлежит покарать. Грешник должен быть сокрушен, деяния его – прокляты всеми на свете, и, наконец, все воспоминания о его даре – позабыты, стерты из памяти прочих смертных. Меньшего наказания за содеянное Ульдиссиан уль-Диомед не заслуживает.
А следом за ним отправятся и его эдиремы. О том, чтоб, усмирив Ульдиссиана, тем или иным образом вернуть остальных в лоно собственного учения, Инарий думал, и не раз, однако их поразила та же самая скверна, та же самая мерзкая порча, что и Линариана, и даже хуже. Проделки Лилит с Камнем Мироздания породили на свет нечто еще более нечестивое, чем их сын.
Вдобавок, после нее Камень Мироздания изменил и Ульдиссиан, причем совершенно немыслимым, невероятным образом. Вспомнив об этом, Инарий заколебался. Привлечь смертного на свою сторону ему, кроме прочего, хотелось и ради того, чтоб Ульдиссиан исправил собственные же изменения в кристаллической структуре чудесного камня. Тут без этого дурня было не обойтись: собственные манипуляции ангела, не только неразрывно связанного с реликвией, но и черпающего в ней свои колоссальные силы, обернулись ничем.
– НЕТ… ОН ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ… КАМЕНЬ НАВЕРНЯКА МОЖНО ИСЦЕЛИТЬ КАК-ТО ИНАЧЕ… ДАЖЕ ЕСЛИ ПРИДЕТСЯ НАЧИНАТЬ ИМЕННО С ЭТОГО И НИ С ЧЕГО ДРУГОГО…
В голове Инария замелькали тысячи способов должным образом покарать преступного человека, но в каждом из них имелся кое-какой изъян. Все они подразумевали столкновение с Ульдиссианом лицом к лицу, а для этого ангел не видел причин. Этот Ульдиссиан настолько ниже него, что… червь земляной – и тот был бы достойнее! Нет, унижаться до новой столь близкой встречи Инарию незачем. Ни к чему. И та нежданная боль здесь совсем ни при чем: дело только в достоинстве ангела.
Однако ж… если эта задача недостойна его самого, то…
Устремив взгляд на запертые двери, Инарий взмахнул рукой.
Створки дверей распахнулись настежь.
– ГАМУЭЛЬ, ДРАГОЦЕННЫЙ СЛУГА МОЙ, МНЕ УГОДНО С ТОБОЙ ГОВОРИТЬ…
Занятый чтением, могучего сложения жрец выронил свиток и в спешке покинул личные покои. По завершении разговора с Орис он принялся усерднее прежнего следить за событиями, касающимися столицы: казалось, именно этого Пророк от него и ждет.
К еще большему собственному изумлению он обнаружил резные створки дверей в покои Пророка распахнутыми. Увидев его, караульные, заметно воодушевленные «пробуждением» господина, бодро отсалютовали.
С другой стороны в коридор стремглав выбежала Орис.
– Гамуэль! Стражи мне только что сообщили. Когда же…
– Я не могу сейчас говорить. Пророк призывает меня!
– Призывает тебя? – в замешательстве переспросила Орис. – А как же я? Меня он не известил ни о чем!
– Одно могу сказать: он призвал меня для разговора, причем безотлагательно, – со всем возможным терпением отвечал Гамуэль. – Право же, Орис, я должен спешить!
Против этого жрица не возразила ни словом, но и шага ничуть не замедлила. Очевидно, она вознамерилась присоединиться к аудиенции, и Гамуэль не стал ей препятствовать. Если Пророку ее присутствие не угодно, он сам велит ей удалиться.
Гамуэль подошел к порогу. Тут Орис, следовавшая за ним по пятам, остановилась, будто наткнувшись на незримую стену, снова шагнула вперед, но вместо этого отодвинулась прочь, назад.
С сочувствием взглянув на нее, жрец двинулся дальше. Пророк явил свою волю: аудиенции удостоен лишь Гамуэль.
Створки дверей сами собою захлопнулись перед носом ошеломленной Орис, и Гамуэль велел себе выкинуть ее из головы. Нет, вряд ли она чем-то оскорбила Пророка: просто у господина возникла некая мысль, которую он почел за лучшее обсудить с Гамуэлем наедине.
Вот только о чем может пойти речь, жрец даже не догадывался.
Златокудрый юноша ждал его не на изящной покойной кушетке, где нередко отдыхал, а прямо посреди зала. Странно, однако в осанке, в позе Пророка не чувствовалось обычного умиротворения. Будь это кто-то другой, Гамуэль решил бы, что стоящий перед ним чем-то весьма озабочен. Заложив руки за спину, Пророк с нетерпением следил за жрецом, быстрым шагом спешащим к нему.
Гамуэль преклонил перед Пророком колено и, покаянно склонив голову, пробормотал:
– Прости мое нерадение, о великий Пророк! Я старался мчаться, как ветер, но потерпел неудачу…
– Все мы не без греха, сын мой, – отвечал блистательный юноша, – но, впав в грех, стремимся как можно скорей искупить его, не так ли?