ом, составил сам. Как ни ужасно, как ни отвратительно было проделывать подобное со старым другом, но предоставить Ахилию шанс на второй выстрел он не осмелился.
В то время как земля продолжала бурлить, Мендельн помчался к далекому лагерю. Конечно, таким образом он рисковал вновь вывести Ахилия на след Серентии, но всей душой надеялся, что нападения охотник не повторит. Правду сказать, Мендельн просто не понимал, как тут лучше поступить. Знал точно только одно: мешкать нельзя.
Мысль эту спустя пару секунд прекрасно подчеркнула вторая стрела, чиркнувшая по плечу. И мало того, что она глубоко впилась в ствол ближайшего дерева: ощупав рукав, Мендельн обнаружил в ткани оставленную стрелою прореху. Еще полдюйма, и наконечник вонзился бы точно в него.
Сие обстоятельство заставило снова вспомнить о Серентии. Что, если Ахилию вздумается еще раз попробовать с нею покончить? От последнего заклинания Мендельна лучник ускользнул без труда, а значит, за ним стоит некая могучая сила.
Насчет собственных шансов в столкновении с ангелом Мендельн вовсе не обольщался, однако решил рискнуть, только бы не подвергать дочь торговца новой опасности. Скрипнув зубами, сын Диомеда свернул в гущу джунглей. Может, лесная глушь Ахилию и дом родной, но темнота – царство Мендельна.
Отбежав еще на дюжину-другую ярдов подальше от лагеря и деревни, он прислонился спиной к стволу толстого дерева, прижал к груди кинжал и принялся составлять подходящее к случаю заклинание. Несмотря на заботу об Ахилии, сын Диомеда велел себе увидеть его таким, каков есть – ходячим трупом. Чар, позволяющих поднимать на ноги мертвых, существовало немало. Одним из этих заклятий Мендельн воспользовался, дабы пугнуть «ожившими» мертвецами ни в чем не повинных людей, павших жертвой козней Инария, а когда надобность в мертвецах миновала, попросту прекратил творить чары. А вот создание вроде Ахилия Ульдиссианов брат надеялся отправить назад, в посмертие, так сказать, вывернув это заклинание наизнанку.
Теоретически, получиться было должно, но вот как дело обернется на практике…
Приближение Ахилия Мендельн, скорее, почуял, чем услыхал, и был до глубины души поражен. Двигался друг совершенно беззвучно, а ведь живым Ахилий, крадучись по лесу, при всем своем охотничьем мастерстве кое-какой, пусть совсем пустяковый, шум все-таки создавал – взять хоть вдохи да выдохи…
Но вот с составлением заклинания было покончено. Шанс им воспользоваться имелся один и только один. Для этого следовало покинуть укрытие, выйти навстречу охотнику, однако тут Мендельн готов был рискнуть. Довольно. Пора с этим кончать. Да, стреляя по жертвам, Ахилий дважды дал промах, но на дальнейшие промахи рассчитывать не стоит. Новых промахов его господин наверняка не допустит.
Ради Серентии, ради Ульдиссиана (разумеется, если брат жив) Ахилию придется погибнуть… еще раз.
«Я поднял тебя из земли, я и отправлю обратно в могилу… и от всего сердца прошу: прости мне и то и другое!»
Вдруг справа что-то мелькнуло. Только сейчас Мендельн заметил, что рядом нет ни единого духа – оттого никто его и не предостерег. Очевидно, на сей раз хозяин Ахилия решил действовать наверняка.
Из мрака появилась смутная тень.
На шаг отступив от дерева, Мендельн направил в ее сторону кинжал, обращенный острием вниз. Неяркий свет его озарил припорошенное землей лицо Ахилия – бесстрастное, равнодушное… безжизненное.
И в этот миг лучник, к немалому ужасу Мендельна, спустил тетиву.
Мендельн понял: вот она, его смерть. Со столь близкого расстояния охотник при всем своем благородстве не сможет послать стрелу мимо цели и поразит его точно в сердце. Однако юноша в черном упорно продолжал выкрикивать слова заклинания, уж сколько успеет – ради брата с Серентией, ибо самому ему уже не спастись.
Стрела скользнула по горлу, вспоров кожу шеи, и полетела дальше. Осекшись на полуслове, Мендельн зажал ладонью вспыхнувшую болью, но неглубокую рану.
Наконечник стрелы с глухим стуком вонзился в то самое дерево, за которым он прятался.
Ахилий опустил лук.
– Сам знаешь… я промаха… не даю.
Услышав это, Мендельн заколебался. Охотник сказал чистую правду. Младшему из Диомедовых сыновей вновь вспомнилось, как Ульдиссиан настаивал на том, что промахнулся охотник нарочно. Да, Мендельну с самого начала очень хотелось в это поверить, однако покушение на убийство Серентии, с которым все обстояло далеко не так ясно, заставило его призадуматься. Ну, а затем Ахилий явился по его душу, и это уж точно означало: в третий раз на пощаду рассчитывать глупо.
Однако Ахилий пощадил его, на что сам только что и намекнул.
– Долго ж тебе удается удерживаться на грани, – помолчав, отважился заметить Мендельн. – Просто глазам не верю.
Неупокоенный лучник сухо, невесело хмыкнул.
– На одной только… силе воли… да немалом везении в тот… первый раз. А уж с ней… как мне с ней… повезло…
Если б светловолосый лучник, помянув о Серентии, мог прослезиться, то прослезился бы наверняка.
– А на тебя, Мендельн… понадобилось три… три выстрела… и только из-за твоего… дьявольского упрямства.
– О чем это ты?
Начать сотворение темных чар заново становилось трудней и трудней. Если бы не скрежещущий голос, если бы не крошки могильной земли на лице, да если бы Мендельн не знал, что ворот Ахилия прикрывает зияющую дыру в горле, пожалуй, сын Диомеда не отличил бы этого разговора с лучником от любого из множества прежних.
– Я пришел… только поговорить. Ты никак… не желал в это верить. Тогда я… выстрелил раз… чтобы ты понял… пожелай я убить тебя… убил бы легко… но ты… будто бы ничего… не заметил.
– На то, если помнишь, имелись причины. Прежде ты, появляясь, пытался вогнать стрелу сначала в Ульдиссиана, а после – в нее. Вот я и не поверил, будто что-то могло измениться.
Лучник покачал головой, отчего ворот его рубахи слегка распахнулся, открыв часть раны, зияющей в горле.
– Потому я и… выстрелил во второй… во второй раз… снова показывая… что мог бы убить тебя… или хоть ранить… если бы захотел.
Мендельн опустил кинжал.
– Должен заметить, и это получилось не слишком-то убедительно.
– Да… надо думать, не слишком…
Внезапно Ахилий окаменел лицом.
– Ты… ты, Мендельн… пытался меня… похоронить. Вот в эту минуту… мне вправду хотелось… убить тебя.
Кинжал вновь поднялся.
– А теперь?
– Нет… желание… сразу же и прошло… как видишь, ты еще… еще жив.
Голос его звучал столь убедительно, что Мендельн наконец-то убрал кинжал.
– Так ты на свободе? Оттого и вернулся?
– Нет… я не… на свободе. Он… он передумал.
– Что значит «передумал»?
– Я должен был… должен был убить всех вас… особенно Ульдиссиана с… с Серентией… потому что вы превращаетесь в… в…
Что-что, а это Мендельн понял без объяснений.
– Ну, и?..
– Теперь он… теперь он желает… поступить с вами… иначе.
– «Поступить иначе?» Как-то все это не внушает доверия! И, кстати, Ахилий, кто этот «он»? Ну, кроме того, что он ангел?!
– Возможно, наша… единственная надежда… на победу в схватке… с Инарием, – ответил неупокоенный лучник. Внезапно его взгляд скользнул Мендельну за плечо, и сын Диомеда почувствовал, как волосы на затылке поднялись дыбом. – Единственная надежда…
– ЕСЛИ ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО, – раздался за его спиной новый голос, очень похожий на голос Инария, – ТАК КАК В МИР СЕЙ ЯВИЛСЯ ОДИН ИЗ ТРЕХ.
Развернувшись кругом, Мендельн увидел ангела прямо перед собой. То был не Инарий, в этом младший из сыновей Диомеда отчего-то не усомнился ни на миг. Правду сказать, отца Ратмы ангел напоминал поразительно, однако Мендельн каким-то непостижимым образом понял: нет, это не он.
Однако куда важнее казалось другое – только что сказанное небожителем.
– Один из Трех?! – выпалил Ульдиссианов брат.
Мысли его пустились вскачь. Для Мендельна это могло означать лишь духов-покровителей Церкви Трех, на самом деле являвших собой…
– Нет! – вскричал Мендельн, отчаянно замотав головой. – Не может быть… ты ведь не о…
Безликое существо едва уловимо кивнуло.
– ДА. В САНКТУАРИЙ ЯВИЛСЯ ОДИН ИЗ ПОВЕЛИТЕЛЕЙ ДЕМОНОВ.
Нет, дело должно было обернуться совершенно иначе. С незапамятных времен все в этом мире шло, как Инарию было угодно. Если вдруг поднимала голову какая-нибудь пустяковая беда, ангел устранял ее, не чураясь самых суровых мер, что потрясли бы до глубины души даже его собратьев. Раз ошибившись, по глупости пав жертвой лживых речей возлюбленной, Инарий запомнил урок навеки и после сего неприятного происшествия власти над чем-либо из собственных рук не выпускал никогда.
До сих пор.
Подхлестываемый неодолимыми чувствами, ангел в обличье Пророка расхаживал из угла в угол своей святая святых. Неуверенности, подобной той, что охватила его в эту минуту, он не испытывал многие сотни лет.
Не ведая, что от собрата ее не осталось даже пылинки на полу, Орис явилась искать его в покоях Пророка. Инарий уделил жрице не больше минуты, да и в это недолгое время почти не слушал ее. Прямой ответ – о Гамуэле-де впредь надлежит забыть – заставил ее побледнеть, но что ему за печаль? Чего стоят тревоги людей в сравнении с его заботами?
Ночь уже близилась к концу. Пусть он и был вечен, однако последние несколько часов только усилили тревоги Пророка. В прошлом любое дело, любое положение требовало от него всего-навсего пары минут на раздумья. Сейчас в голове лишь снова и снова всплывали воспоминания о недавних поражениях.
– ВСЕ ЭТО ПРОСТО НЕДОРАЗУМЕНИЕ! – убеждал он себя самого. – ВСЕ ЭТО ПРОСТО НЕДОРАЗУМЕНИЕ! В ЭТОМ НЕТ МОЕЙ ВИНЫ!
Смертный по имени Ульдиссиан разделался с Церковью Трех, как и хотелось Инарию. Далее пешке ангела надлежало попросту пасть. Его доверенные настроили против эдиремов столько народу, что поражения этим выродкам в итоге не миновать.
Однако самого Ульдиссиана остановить никак не удавалось… и теперь он шел на Инария… шел на него…