Творение Инария обнаружил не просто один из ангелов. О мире сем стало известно, ни много ни мало, всем Небесам.
Вскоре Санктуарий станет полем очередного сражения вековечной войны… а Траг’Улу настрого запрещено хоть как-либо вмешиваться в ход событий.
– Совет недоволен, – объявила Амолия, появившись перед принцем Эхмадом. Похоже, мрачная мина ее вполне соответствовала расположению духа. – Подобное высокомерие со стороны Ульдиссиана уль-Диомеда его делу совсем не на пользу!
Принц отдыхал в тиши личных покоев за чашей вина. Комнату освещал лишь огонек одинокой свечи на небольшом столике. Туда-то, рядом с подсвечником, принц и поставил чашу при появлении гостьи.
– Напрасно, напрасно я ему доверял, – нахмурив брови, заметил Эхмад. – Один из моих соглядатаев буквально четверть часа назад донес, что он сговорился с Пророком объединить силы против кланов и гильдий, а после поделить страну между его приверженцами и Собором.
Светловолосая дама не слишком-то удивилась.
– Я с самого начала сочла его подлецом и подонком. У тебя есть этому доказательства?
– Да, но представить их совету я должен сам, – отвечал принц, поднимаясь с кресла. – И поскольку совет уже собран, тебе лучше всего немедля препроводить меня к ним.
– Твое появление перед советом оговорено не было. Если тебе есть, что сообщить им, передай все необходимое через меня.
– Так не годится. Я должен предстать перед ними лично. Иначе никак.
Однако Амолия отрицательно покачала головой.
– Храбрость твоя, принц Эхмад, общеизвестна, – сказала она, поигрывая одним из тех медальонов, что украшали грудь Кетхууса и прочих, подобно им служивших совету магов. – Как и твоя самоуверенность, растущая день ото дня. Однако истинной властью ты не наделен: любовь народа, в конечном счете, мало что значит. Не станет тебя – и о тебе забудут на следующий же день. Совету нет надобности удостаивать тебя аудиенции. Что бы ты ни желал сообщить, может быть передано через меня.
Эхмад сунул руку в карман.
– Что ж, как угодно. Быть может, в конце концов это и к лучшему. Такого они уж точно не ожидают.
– Чего не ожидают?
Принц протянул свободную руку к ней. Амолия отмахнулась, но не тут-то было: Эхмад крепко схватил ее за запястье.
– Удара со стороны своих же, – с мрачной улыбкой пояснил он. – Со стороны одной из членов совета.
– Ты не…
Более чародейке не удалось сказать ничего. Тело принца Эхмада съежилось, точно ком смятой бумаги, рука его выскользнула из кармана… и из обмякшей ладони выпал крохотный багровый кристалл.
На лице чародейки появилась в точности та же улыбка, какой только что одарил ее принц. Подобрав с пола бесценный камушек, она спрятала его в поясной кошель. Тут ее внимание привлекло позлащенное зеркало. Подойдя к нему, чародейка смерила взглядом собственное отражение.
– Да… да, на время сойдет. Сколько нужно, продержится, это уж точно.
– Пожалуй, сейчас не время без нужды восхищаться собою, чадо мое, – раздался позади необычайно мелодичный мужской голос.
Обернувшись, чародейка обнаружила над телом принца Пророка во всей его красоте. Лицо Амолии исказилось от злобы.
– Прежде чем действовать далее, не помешает освоиться с новым обличьем. Дабы как можно лучше сыграть новую роль.
– Твоя главная и единственная роль – окончательное уничтожение Ульдиссиана уль-Диомеда. Все прочее – вздор, – властно ответил Пророк. – А уж твои низменные склонности – тем более… Малик.
Скорее всего, ангел без труда мог бы отправить верховного жреца в могилу, и навсегда, однако дух Малика только глумливо осклабился.
– Низменные? Вот как? Но ведь я служу делу Собора! Служу его достославному господину!
– И только благодаря этому тебе еще позволено разгуливать по сему миру. Тебе поручено святое дело, так не упусти же ничтожного шанса на искупление грехов, превратив его в нечто нечистое.
Но Малик лишь громогласно захохотал.
– Да уж, настолько святое, что дальше некуда! Подобная резня достойна любого из орденов Церкви Трех! А Примас из тебя – все равно, что из владыки моего Люциона!
Вместо ответа прекрасный юноша простер к духу раскрытую ладонь, и Малик разом почувствовал, как его тянет прочь из новообретенного тела. Тело чародейки затряслось, закачалось взад-вперед, словно разрываясь надвое меж ангелом и духом, изо всех сил стремящимся сохранить связь с ним в целости. Увы, как Малик ни старался, его неудержимо влекло вперед.
Сомкнув пальцы, Инарий небрежно опустил руку.
Дух Малика отбросило назад, в тело Амолии. Изнуренный борьбой, призрак едва сумел устоять на ногах.
– Знай свое место, грешник, – назидательно заметил Пророк. – Знай и будь благодарен за то, что сочтен достойным служить мне.
– И еще… еще кой-кому, – прохрипел Малик голосом Амолии. – А именно – владыке Диабло.
Оставив сию ничтожную дерзость без внимания, Инарий устремил взгляд на принца.
– Добрый был человек, и я всей душою скорблю о сей неизбежной жертве. Как и о стражнике, погубленном тобой, дабы подобраться к нему, и даже о разбойнике, под чьей личиной ты подобрался к стражу. Как и обо всех своих чадах, вынужденных оставить Санктуарий, дабы спасти его. Всех их, погибших ради спасения мира, я неизменно буду вспоминать с любовью.
С этими словами ангел провел ладонью над трупом Эхмада. Подобно Гамуэлю, принц рассыпался в прах, развеявшийся без остатка.
Глядя на это, Малик не проронил ни слова – лишь шумно перевел дух. Просить Пророка о помощи с избавлением еще от двух упомянутых выше трупов ему не требовалось: заметать ненужные следы верховный жрец неплохо умел и сам.
Все это заставляло задуматься: что делать после того, как новая оболочка отслужит свое? Больше всего верховному жрецу хотелось бы поскорее завершить задуманное, заполучить тело, которое подойдет ему лучше любого другого… которое будет служить ему во веки веков.
– И все же, выполнив твою волю, труп его я заберу себе, – напомнил своему мучителю Малик. – Таков был предложенный тобой и Владыкой Ужаса уговор. Сделав дело, как сказано, я стану Ульдиссианом уль-Диомедом. Вы обещали!
– Да, без награды за оказанные услуги ты не останешься. Тут все без обмана.
Возможно, Пророк в самом деле не лгал (хотя сомнения на сей счет у Малика имелись), однако правда Пророка могла обернуться по-разному. С чего бы вдруг ангелу долго терпеть существование Малика? Нет, слово Инарий, разумеется, сдержит, но наверняка постарается сократить срок его пребывания в желанном теле, насколько сумеет.
Но у верховного жреца имелись на этот счет собственные соображения. О чем бы ни сговорились между собой ангел и владыка Диабло, Малик позаботится, чтоб их уговор обернулся для него благом, а не погибелью.
– Совет и гильдии ждут, – напомнил Инарий, начиная утрачивать определенность черт. Полупрозрачная рука ангела вывела в воздухе ряд огненных рун. – Начертав то же самое на медальоне, сможешь перенестись прямо к ним.
Об этом Малик уже знал без него, однако склонил перед ангелом голову. Довольно он проявил непокорства. Настало время раскаяния.
– Ступай, да смотри же, не оплошай.
С этим последним напутствием ангел исчез.
– Не оплошаю, можешь не сомневаться, – пробормотал дух в пустоту. – По крайней мере, в чем-либо, касающемся моих планов…
Оправившись от жестокого урока Инария, Малик вновь оглядел себя в зеркале и коснулся медальона. Руны на медальоне замерцали.
– Еще немного, – шепнул он, представив перед собою Ульдиссиана. – Еще самую малость, и…
Рой, наконец, отступил… однако победы над ним это вовсе не означало. Небо по-прежнему было полным-полно злобными насекомыми, но в тот самый миг, как эдиремы начали сдавать, богомолы снова взвились ввысь и полетели туда, откуда явились.
Не в силах сделать ничего более, изнуренные эдиремы осели наземь. Если б сейчас кланы магов или город выслали против них войско, еще вопрос, многим ли из сторонников Ульдиссиана удалось бы остаться в живых.
Уставшая не меньше других, Серентия вновь и вновь заставляла себя обходить лагерь, внушая уверенность прочим. На самом-то деле боевой дух ее пал – ниже некуда, и отнюдь не только из-за этой невообразимой атаки. Вслед за Ульдиссианом бесследно исчез Мендельн, и рой богомолов, на взгляд купеческой дочери, наверняка имел к сему самое прямое касательство.
«Все меня бросили», – думала Серентия, не забывая растягивать губы в фальшивой улыбке.
Сарон устало отсалютовал ей и вновь принялся наводить порядок среди остальных. Йонаса поблизости видно не было, однако Серентия не сомневалась: в эту минуту он по горло занят тем же самым. Конечно, их верности, их помощи она была искренне рада, но ни один из них не мог заменить ни Ульдиссиана, ни Мендельна, ни… ни даже Ахилия. Дочь Кира осталась одна и не на шутку опасалась, что это надолго, если не навсегда.
Столица была совсем рядом: отсветы несметного множества факелов и масляных ламп мерцали вдали, над частоколом деревьев. В силу жестокой необходимости Серентия выставила вокруг лагеря караульных, хотя всем сердцем надеялась, что нужды в них не возникнет.
Покончив с очередным обходом, в который уж раз показавшись всем до единого, дочь Кира подыскала себе укромный уголок у задней границы лагеря. Здесь она расправилась со скудным ужином, предложенным одним из эдиремов (самой ей готовить себе еду соратники не позволяли), и улеглась, молясь лишь о том, чтоб как следует выспаться, да о добрых вестях от Ульдиссиана с братом.
Увы, спокойно поспать ей было не суждено. Да, сны не заставили себя ждать, но в каждом из них она – так ли, иначе – навсегда расставалась с Ахилием. То заново переживала его гибель, то стояла на берегу, отделенная от него широченной морской губой, тщетно тянула к нему руки, но он исчезал, исчезал, уносился вдаль… Во снах девушка с черными как смоль локонами всякий раз, разлучаясь с возлюбленным, плакала, и в эти минуты по щекам спящей катились вполне настоящие горькие слезы.