Ульдиссиан без раздумий направил в нее ток силы, веля земле сомкнуться, и от натуги едва не лишился сознания. Мало этого: пока он приходил в себя, дрожь становилась сильней и сильней, яростнее и яростнее. Чувствуя нарастающий страх соратников, он старался угомонить окружавшую их землю, как мог, однако земля упорно колыхалась вверх-вниз, трескалась, трескалась, рвалась на куски.
Под бешеный стук крови в висках Ульдиссиан вложил в наведение порядка всю волю до капельки, но снова добился в точности противоположного. На сей раз земля расступилась прямо под ним, и он едва-едва успел вовремя отскочить в сторону.
Еще миг, и все, что осталось от Собора Света, на глазах Диомедова сына кануло в недра земли. Вместе с руинами земля поглотила и сферу Инария. Падая в бездну, навстречу гибели, плененный ангел, все это время безмолвно, бездеятельно взиравший на Ульдиссиана, даже не шевельнулся.
Ошеломленный, Ульдиссиан замер, не зная, что тут еще предпринять. Санктуарий вокруг рассыпался на части, а он ничего не мог с этим поделать… и даже не понимал, в чем причина. Его потрясающей мощи хватило, чтоб без труда прогнать прочь воинства Небес и Преисподней, но вот какая-то страшная сила вознамерилась сделать то самое, чего он ожидал от их схватки. Однако, если дело не в Инарии, то в ком же? Великих магических сил, способных учинить все эти новые бедствия, Ульдиссиан нигде поблизости не чуял.
Превозмогая одолевающий его страх, Ульдиссиан продолжил борьбу с назревающим катаклизмом и накрыл очищающими чарами все сущее на Санктуарии. Порядок в своем мире он наведет. Наведет во что бы то ни стало.
Однако, к немалому его ужасу, луга на юге поднялись дыбом. Поднявшийся над землею холм вспух, точно громадный пузырь, и с неистовством, достойным вулкана, лопнул, разлетелся на части. Тучи в небе закружились стремительным водоворотом, и коловращение их положило начало смерчу колоссальной величины. Над джунглями, над столицей засверкали, потянулись к земле голубоватые молнии.
Только тут Ульдиссиан и сообразил: да это же он, он во всем виноват! Не Инарий, не сонмы Небесного Воинства, не кровожадные орды демонов из Преисподней…
В неминуемом уничтожении Санктуария виноват только он, Ульдиссиан уль-Диомед.
Теперь он понимал все. Сердце его забилось как бешеное, кровь застучала в ушах. Казалось, в его теле обитает не один – разом два человека. Один из этих двоих что было сил старался мыслить последовательно, искал цель и пути ее достижения.
Вторым же был глубинный, куда более примитивный Ульдиссиан, повидавший истребление родных и разорение не одного края. Поддавшийся искушению демонессы и из-за нее утративший веру во все, что ни возьми. Стремившийся только к покою и миру для всех живущих, однако на каждом шагу сталкивавшийся с предательством да обманом…
Сколько же раз он в недавнем прошлом позволял ярости затмевать разум? Сколь часто ходом событий управлял не сам Ульдиссиан, а его мощь? И вот она, вскормленная самыми низменными, первобытными из его чувств, одержав верх над разумом, обрушилась на Санктуарий – на мир, не пожелавший стать таким, каким Диомедов сын всей душою желал его видеть. Ну, а чего ожидать от бездумного, бесцельного выплеска магической мощи, кроме нового хаоса и разрушений?
Всякий раз, стремясь навести порядок, он по незнанию вскармливал, взращивал в душе страх, и досаду, и злость… все темные чувства до одного. Боролся с самим собой – и с каждой новой атакой проигрывал все безнадежнее.
Ульдиссиан замер. Как теперь быть? Спасая мир, он уже выпустил на свободу такие силы, что новая попытка вполне может покончить с ним вовсе… однако к тому же трагическому концу приведет и бездействие.
Он чувствовал: эдиремы ждут жуткой гибели. От Кеджана тоже повеяло ужасающей безысходностью: стремительно надвигающуюся беду заметили и в столице. Ужас охватил весь мир – и уроженцев джунглей, и асценийцев (так назывались Ульдиссиановы земляки), и жителей далеких-далеких стран. И люди, и звери готовились к неизбежному.
«Если б я только знал! – в отчаянии думал сын Диомеда. – Если б только послушал Мендельна и остальных, то мог бы с ней совладать, загнать поглубже да похоронить! Ну, а теперь…»
И тут Ульдиссиана осенила столь сумасбродная мысль, что он невольно вытаращил глаза. Все эти разрушения учинены его силой. Не чьей-нибудь – его собственной. Может, с ней еще можно хоть как-нибудь сладить? Тогда он бы…
Подгоняемый стремительным ходом событий, Ульдиссиан потянул выпущенное на волю назад, но сразу же обнаружил, что освобожденная мощь усилилась тысячекратно и даже более. Смешавшись с природными силами, его силы принадлежали Санктуарию в той же мере, что и ему самому. Пусть даже он сумеет вернуть назад все, что выпустил – этого уже не хватит, чтобы спасти хоть что-нибудь.
Однако пойти на попятную Ульдиссиан не мог. Исправить содеянное любой ценой – ничего иного для него в эту минуту не существовало. Он вберет все, сколько бы ни потребовалось. Другого выхода нет. Он должен, обязан…
Некогда, в прошлом, сын Диомеда задавался вопросом, как далеко простираются возможности дара эдиремов. Сейчас он молился о том, чтобы его возможностей, если им есть предел, хватило для завершения столь небывалого дела.
Собравшись с духом, поглубже вдохнув, Ульдиссиан повелел обезумевшим силам вернуться…
И не сумел сдержать крика под натиском первой волны: ведь жгла она жарче любого огня. Однако Ульдиссиан вспомнил о брате, и о Серентии, и об Ахилии, и обо всех, кто беззаветно верил в него, представил себе их лица и потребовал от разгулявшихся сил повиновения. Все прочее отодвинулось на второй план – и для ума, и для сердца.
Тело Ульдиссиана засияло ярче самого яркого золота, и чем больше вбирал он в себя грозящих покончить с Санктуарием сил, тем ослепительней полыхал окружавший его золотой ореол. Окрестные земли источали немыслимую, невероятную магическую мощь, и вся эта мощь хлынула к человеку со всех сторон. Под натиском неудержимых токов энергии в воздух взвились огромные валуны, и вырванные с корнем деревья, и многое, многое прочее.
Однако Ульдиссиан ничего этого не замечал. Сейчас для него существовало только одно – завершение начатого, и видел он лишь нескончаемый поток магии, переполняющей и тело, и душу. Каждый прожитый миг казался последним, так как большего ему наверняка не вместить, но бывший крестьянин держался, терпя тысячу раз по тысяче мук, и каждая – куда хуже всего, что когда-либо выпадало на долю любой живой души от начала времен.
Откуда-то издали донеслись едва различимые голоса, однако уверенный, что все это – предсмертные крики, Ульдиссиан постарался к ним не прислушиваться. Отвлекаться нельзя, нельзя ни за что. Сейчас ему нужно одно: целиком сосредоточиться на деле, на последней надежде, иначе все пойдет прахом.
Ток магии не ослабевал. От боли Ульдиссиан вопил, не смолкая, но каким-то чудом держался, терпел. Распрощавшийся с жизнью заранее, он молился только о том, чтобы гибель его помогла хоть кому-нибудь уцелеть.
Энергия струилась в него подобно бурной реке раскаленной лавы. Под напором ее Ульдиссиан упал на колени, но все еще не сдавался, однако и поток, не зная устали, тек, тек, тек…
Но вдруг…
Но вдруг разом иссяк.
И все? Нет, тут что-то нечисто, иначе и быть не может. Ульдиссиан попытался вобрать в себя еще толику силы… но тщетно.
Сын Диомеда едва не зарыдал от радости – не за себя, разумеется, но оттого, что совершенное чудо сулило надежду всем остальным. Однако дело на том еще не закончилось. Ульдиссиан чувствовал: все, что он вобрал в себя, вновь рвется на волю. Сдерживать силы внутри стоило немалых трудов, и надолго ли его хватит, бывший крестьянин не знал.
Тут-то для него и настал момент истины: тут-то Ульдиссиан и понял, что должен сделать, дабы покончить с угрозой. Решение далось ему легче легкого, так как было не только единственным, но и верным – верным со всех сторон.
Поднявшись на ноги, сияя ярче самого солнца, с виду – куда более, чем простой человек, сын Диомеда обвел взглядом родной мир, заглянул в каждый его уголок. Реки, леса, моря, горы – все это внушало подлинное восхищение. Глядя на множество населявших Санктуарий народов, Ульдиссиан не уставал дивиться их разнообразию… но, что еще поразительнее, во всех до единого таился тот же дар, то же подспудное величие, что и в нем самом.
Одна беда: Ульдиссиан и его последователи познакомились с этой силой слишком, слишком рано. Род людской – и, в частности, сын Диомеда – попросту забежали вперед, поспешили навстречу судьбе, а все из-за Лилит. Не хватило демонессе терпения подождать, пока людей не приведет к тому же самому время, и посему Ульдиссиану не представилось возможности дорасти до собственного дара, как подобает.
Слишком рано пришло в мир подобное Ульдиссиану создание. Слишком уж преждевременно.
– Теперь ты понял…
Говорящего Ульдиссиан узнал сразу.
– Траг’Ул?
– Я пытался дотянуться до твоего разума… но задача оказалась непосильной, – признался дракон. В голосе небожителя чувствовалась нешуточная усталость, однако ходом событий он явно остался доволен. – Я знал, что ты победишь.
– Нет… победу праздновать рано… Я… я ведь еще опасен для Санктуария!
Дракон, очевидно, держался того же мнения.
– Я могу показать, куда все это выпустить, но расплачиваться – тебе.
– Плевать! Показывай!
Траг’Ул так и сделал, и Ульдиссиан в изумлении уставился на открывшуюся картину.
– Так, значит… значит…
– Да.
Вдаваться в подробности дракону не потребовалось.
Ульдиссиан улыбнулся и воздел руки к небу. Все тревоги его развеялись, будто туман поутру.
– И это все, что от меня нужно? Просто пожелать?
– Выбор, как всегда, за тобой.
С этим дракон и ушел. Помощь его человеку больше не требовалась.
Прибегнув к дару, сын Диомеда взглянул напоследок на тех, кто ему ближе, дороже всех прочих – на Мендельна, Ахилия и Серентию. Прежде чем продолжить задуманное, ему предстояла еще пара дел. Отмерив толику сил, которой мог распоряжаться без опаски, Ульдиссиан принялся исправлять, менять к лучшему судьбы друзей и брата.