— Как по-твоему, какие чувства ты испытываешь к Джо в этой сцене?
Эйдриан заслонил глаза от света.
— Ну, отвращение, пожалуй. Ужас, жалость, негодование… сама знаешь. Все сразу.
— Это-то да. А как насчет желания?
— М-м…
— Знаешь, мне кажется, тут подразумевается, что Питер с самого начала испытывает сексуальную тягу к Джо.
— Вообще-то, я не…
— По-моему, Диккенс очень ясно дает это понять.
— Но это же его племянник! Не думаю, что у Диккенса бродили подобные мысли в его диккенсовской голове, а ты?
— А я не думаю, что мы можем быть так уж уверены в этом.
— Да почему же не можем?
— Посмотри на Джо. Он стоит перед тобой, полуголый. Думаю, мы должны ощутить… должны ощутить… своего рода подспудное, подавленное желание Питера.
— Ладно! Будет тебе подспудное, подавленное желание. Может, добавить на гарнир еще и отвращение к себе или обойдемся без него?
— Эйдриан, нам через три часа выходить на сцену, пожалуйста, не начинай говниться.
— Хорошо. Не буду.
— Так, Хьюго, что насчет тебя?
— Ну…
— Каково твое отношение к Эйдриану, как ты считаешь?
— Ну, он просто еще один мужчина, так?
— Я не знаю, как любить его, — запел Эйдриан. — Что делать, чтобы привлечь его. Он всего лишь мужчина, а у меня их было так много. И он всего лишь один из них.[60]
— Мне кажется, здесь Эйдриан прав, — сказала Дженни. — Не считая того, что он сфальшивил на четверть тона. Вообрази все те странные вещи, которые тебе приходилось проделывать с другими твоими клиентами. То, что тебя искупали и приодели, не кажется тебе таким уж новым и необычным. Тебя учили доставлять удовольствие. Твоя услужливость — это услужливость шлюхи, твоя улыбка — улыбка шлюхи. Думаю, ты можешь позволить себе чуть больше самоуверенности. Пока же ты довольно скован.
— Он всего лишь плоть и кровь, — сообщил Эйдриан. — Глянь-ка, кто стоит с ним рядом.
— Эйдриан, прошу тебя!
— Извините, мисс.
Миссис Твимп внесла поднос с завтраком.
— Сэр, паренька нигде не найдут… о-ох!
Она в изумлении уставилась на голову Джо, покоившуюся на голой груди Питера Флауэрбака.
— Сэр! Сэр!
— О… доброе утро, миссис Твимп…
— Господи помилуй! Отродясь такой распущенности не видела! Мистер Флауэрбак, сэр, я не могу поверить правоте моих глаз. Чтобы вы — да выставили себя напоказ, как искусатель детей, нет, как потаскун откроков, как педестал! Как прародитель порока, распутанник! И чтобы я взирала на такую голую бесстадность, такую утрату иллюзий!
— Успокойтесь, миссис Твимп. Это дитя прокралось сюда ночью, пока я спал. Я до сей минуты и понятия не имел, что оно рядом со мной.
— Сэр! Прошу простить меня… но воззрить его здесь… Я могла прийти только к одному злоключению.
— Оставьте нас, миссис Твимп.
— Может, попробуете возбудить его, сэр! Я думаю, его следует возбудить сию же минуту.
Эйдриан ощутил, как при вызванных этой репликой смешках публики Хьюго напрягся.
— Я разбужу его и пошлю к вам вниз, миссис Твимп.
— А я приготовлю воду для его осквернения.
И она удалилась под одобрительные аплодисменты.
Эйдриан сел и уставился перед собой.
— О Господи! Что я наделал? Что, во имя Божие, я наделал?
— С добрым утром, сэр.
— Ах, Джо, Джо! Зачем ты пришел ко мне этой ночью?
— Вы же мой спаситель, сэр. Миссис Твимп сказала, что мне всегда следует помнить об этом. А вы говорили, что я должен спать только с моим спасителем.
— Дитя, я подразумевал…
— Я что-то сделал не так, сэр? Вам не понравилось?
— Мне снилось… Не знаю, что мне снилось. Скажи, что я спал, Джо. Скажи, что проспал всю ночь.
— Вы были со мной очень ласковы, сэр.
— Нет! Нет! Нет!
Свет погас, гром аплодисментов отметил конец акта, и они полежали еще немного, пока кровать ехала за кулисы, где подпрыгивала от волнения Дженни.
— Чудно! — воскликнула она. — Ты только послушай! Здесь люди из «Граниад»[61] и из «Файненшиал таймс» тоже.
— «Файненшиал таймс»? — переспросил Эйдриан. — Это что же, Тим Андерсон задумал основать компанию «Флауэрбак Лтд.»?
— Нет, здесь их театральный критик.
— Не знал, что у них такой имеется. Кто, к черту, читает театральную критику в «Файненшиал таймс»?
— Если рецензия будет хорошая, все прочтут, потому что я собираюсь увеличить ее и вывесить на стене театра.
— Когда заканчивается антракт? — спросил Хьюго.
Никто на последующей вечеринке не спорил с тем, что это была лучшая постановка за всю историю театрального Кембриджа, что Хьюго и Гэри, в частности, предстоит на многие недели стать темой разговоров в Вест-Энде, что Эйдриан проделал отличную работу, адаптировав Диккенса для сцены, и что он должен написать новую пьесу для Дженни, как только ту возьмут в Национальный, до чего остались считанные дни.
— Мой дорогой Хили! — Чья-то рука легла на плечо Эйдриана. Он обернулся и увидел улыбающегося Дональда Трефузиса.
— Здравствуйте, профессор. Ну, как вам?
— Триумф, Эйдриан. Подлинный триумф. Чрезвычайно похвальная адаптация.
— Сойдет за мою оригинальную работу?
Трефузис принял озадаченный вид.
— Ну, помните, задание, которое вы дали мне в начале триместра?
— Адаптировать чужой роман? Это и должно было сойти за оригинальную работу? Вы меня, должно быть, не поняли.
Эйдриан был немного навеселе, и хотя он сто раз прокручивал в голове этот миг, все и всегда происходило в квартире Трефузиса и, конечно, без звучащей где-то на заднем плане песенки «Врежь мне твоей ритмической палочкой».
— Да нет же, профессор. Я не об этом. — Эйдриан откашлялся. — Я спросил, сойдет ли в качестве оригинальной работы роман «Питер Флауэрбак»?
— О, разумеется, разумеется. Всенепременно. Я-то на минуту подумал, что вы…
Бриджит Арден, пышнотелая актриса, с таким успехом сыгравшая миссис Твимп, подошла к ним и поцеловала Эйдриана в губы.
— Джулиан скрутил в нижней гримерной косячок, Эди. Присоединяйся к нам.
— Ха! Отлично! Скрутил косячок! Ну, великолепно! Как мне это нравится… она, э-э, просто… ну, вы понимаете, — пытался объяснить Эйдриан, пока оба они смотрели, как Бриджит шустро сбегает по лестнице.
— Разумеется, дорогой коллега! Так вот, я на минуту подумал, как я уже говорил, будто вы ожидаете, что я сочту удовлетворительным выполнением задания адаптацию вашего романа. Но сочинение его я принимаю, и с удовольствием. Превосходная концепция. Он превысил самые оптимистические мои ожидания.
— Вы хотите сказать, что знаете?..
— Помимо трехсот сорока семи анахронизмов, которые еще предстоит обнаружить доктору Андерсону и его группе, мне выпал счастливый случай побывать однажды под вечер у вас на квартире. Как я сумел перепутать лестницы А и Г, представить себе не могу. Обычно я не настолько рассеян. Однако, еще не успев сообразить, что ошибся, я споткнулся о вашу рукопись.
— Споткнулись о пачку бумаг, завернутых в одеяло и спрятанных наверху книжного шкафа?
— Когда я в ударе, я обо что только не спотыкаюсь. Еще первокурсником я ухитрился споткнуться о Кембридж.
— Не сомневаюсь.
— Нелепая небрежность с моей стороны, я знаю. Впрочем, это недуг не одной только старости. Насколько мне известно, ваш друг Гэри Коллинс тоже как-то споткнулся и упал прямо в мою квартиру. А в ней, сколько я понимаю, не успев понять, куда он попал, споткнулся о телефон. Такие недоразумения случаются чаще, чем кажется многим.
— О господи. Но если вы знали все с самого начала, почему же вы…
— Не поднял шума? У меня имелись на то свои причины, и ваша рукопись образцово им соответствовала. Английское отделение Святого Матфея никогда еще не получало так много новых исследователей и такого притока субсидий. Одно только Диккенсовское общество Чикаго… впрочем, вам это не интересно. Я искренне восхищен. Вот уже второй раз вам не удалось разочаровать меня. В наши дни так трудно найти хорошего плута. Вы сокровище, Эйдриан, подлинное сокровище. Хотя одно мне не ясно. Почему вам пришла в голову счастливая мысль сделать местом нахождения рукописи Святого Матфея, а не университетскую библиотеку?
— Ну, я хотел, чтобы она стала собственностью колледжа. В то время я предполагал, что именно вы ее опубликуете.
— И, когда выяснится правда, тухлые яйца полетят в меня? Примерно это я и подозревал. Нет, вы слишком великолепны. Я уверен, мы с вами подружимся.
— Нет, я не совсем это имел в виду…
— Вы оказали своему колледжу великую услугу. Теперь я оставлю вас, уступив место предстоящим увеселениям, бесчинству, наркотикам и плотской разнузданности. Силен с его злобными морщинами не нужен на игрищах юности. О, смотрите, вон — тот молодой человек из Нарборо, которого вы при первой нашей встрече обставили на крикетном поле. Превосходное исполнение, мой дорогой Картрайт. Не стыжусь признаться, что я плакал, не таясь.
Хьюго неуверенно кивнул и подошел к Эйдриану, раскрасневшийся, пошатывающийся, бутылка в одной руке, сигарета в другой.
— И кто это к нам пришел? — поинтересовался Эйдриан. — Аллегория Разгула и Падения?
Хьюго радостно рыгнул и ткнул пальцем в прощавшегося с Дженни Трефузиса.
— А я откуда-то знаю этого старого пердуна, — выговорил он.
— Ты говоришь о старом пердуне, которого я люблю. Этот старый пердун — гений. Этот старый пердун выиграл тысячу фунтов, поставив на Чартхэм-Парк против Нарборо-Холл. Уж крикетный-то матч ты помнить должен.
— Ах да, верно. Ты тогда смухлевал.
— Смухлевал?
— Дональд Трефузис. Дядя Филипа Слэйттери. Друг старины Биффо Биффена из нашей школы. Я все помню. Мнемозина, не следует этого забывать, была матерью всех муз.
Эйдриан удивленно вгляделся в него.
— Совершенно верно.
— По крайности, согласно Гесиоду. Так что он здесь делает, этот старый пердун?