— А то я не знаю! — откликнулась Бледно-Зеленый Костюм. — Вчера у меня прямо посреди «Уэйтроуза» лопнула сумка.
Остальные прыснули, точно школьники.
— Надо же, — сказал Твидовый. — Ты можешь это как-нибудь объяснить?
— Нет. Я просто сбежала, бросив покупки. Не знаю, когда я еще осмелюсь там показаться.
Они в дружеском молчании занялись чаем.
— Так кто же? — внезапно спросил Тонкий Рубчик. — Если не Гарт.
Твидовый высказал предположение.
— Нет, Дональд, нет! — запротестовала Костюм В Стиле Шанель.
Твидовый пожал, извиняясь, плечами.
— Что за вопиющее дерьмо!
— Ну, быть может, то, что его ввели в игру, окажется довольно полезным ее развитием.
— Не понимаю, каким образом.
— Он пластилиновый.
— Ты хочешь сказать, устаревший?
— Не плейстоценовый, Хэмфри. Пластилиновый. Все мы видели в нем возможного игрока — на будущее, не так ли? Мы знаем, какая это скользкая душонка. Куда лучше иметь его во врагах, чем в друзьях. Все становится намного забавнее и сложнее, чем я ожидал. Интрига сгущается, как наилучшие девонширские сливки.
— Если Пирси намерен вести игру столь грязную, Дональд, не стоит ли и нам последовать его примеру?
— А знаешь, Хэмфри прав, — сказала Костюм В Стиле Шанель. — Почему бы не попросить помощи у Нэнси и Саймона?
— Битва лояльностей? — задумчиво произнес Твидовый. — Я к тому, что Саймон как-никак работает у Пирси.
— Мне хочется верить, — сказала Бледно-Зеленый Костюм В Стиле Шанель, — что подлинная лояльность Саймона коренится на уровне более глубоком.
— Что ж, хорошо. Завербуйте их и ознакомьте с основными правилами игры. Скоро в Англии появится Штефан. Привезет новости от Белы и о нем. Знаете, все это чрезвычайно занятно.
— А игра не может выйти из-под контроля? — спросил Тонкий Рубчик. — Я не уверен, что мне так уж понравится привнесение элемента убийства. Пирси, как тебе известно, поражений не переносит.
— Я тоже, — ответил Твидовый. — И потерпеть таковое не собираюсь.
Глава пятая
— Ты был его лучшим другом, — сказала миссис Троттер. — Он так много рассказывал о тебе, какой ты умный и занятный. Он был очень к тебе привязан.
— Что ж, миссис Троттер, — ответил Эйдриан. — Я тоже был привязан к нему. Как и все мы.
— Надеюсь, ты и… и другой мальчик… Картрайт… сможете приехать на похороны.
Плача, она становилась копией Свинки.
В этот вечер, после того как Тикфорд официально объявил на вечернем богослужении новость, весь пансион пребывал в состоянии слегка истерическом.
— Некоторые из вас, я не знаю… могут знать, — произнес Тикфорд, — могли уже услышать, я не знаю, что у нас случилась трагедия. Пол Троттер сегодня днем покончил с собой. Не имею представления почему. Мы не знаем. Просто не знаем. И не можем знать.
Пятьдесят пар глаз повернулись, точно на шарнирах, в сторону Эйдриана. Почему первым делом послали за ним? О чем он так долго совещался за закрытыми дверьми с Тикфордом и родителями Свинки?
С Картрайтом все еще никто не побеседовал. Он ничего не знал и тоже обратил глаза, большие и испуганные, на Эйдриана.
— Боюсь, он должен был чувствовать себя очень несчастным, — продолжал, обращаясь, судя по всему, к потолку, Тикфорд. — Не знаю почему. Но мы вознесем за него молитву и препоручим душу его Господу. Отче Всесильный…
Опустившись, чтобы помолиться, на колени, Эйдриан почувствовал прикосновение чьего-то бедра. Бедра Ранделла.
— Что?
— Я его видел, — прошептал Ранделл. — Вчера, на кладбище, он поднялся наверх и сел рядом с тобой.
— И что же?
— Укрепи его милосердием Твоим, очисти любовью Твоей…
— А потом вы вместе спустились, и он плакал.
— Это никак не связано со случившимся.
— Да что ты?
— Аминь.
Том вопросов не задавал, Эйдриан же не мог заставить себя рассказать ему что-либо.
На следующее утро Биффо прислал Эйдриану записку. «Какая ужасная, удручающая новость. Мы с Элен страшно расстроены. В прошлом году я был преподавателем Троттера, такой прелестный мальчик. Надеюсь, Вам не трудно будет прийти к нам и поговорить о случившемся. Если, конечно, Вы этого хотите. Элен и я будем очень рады, если в этом триместре Вы сможете почаще бывать у нас по пятницам. Со всем моим сочувствием в это ужасное время. Хэмфри Биффен».
После полудня, когда Том с Эйдрианом играли в криббедж, кто-то постучал в их дверь.
— Аванти!
Это был Картрайт, и вид он имел испуганный.
— Можно поговорить с тобой, Хили?
Том, увидев лицо Картрайта, потянулся за книгой и темными очками:
— Я, пожалуй, пойду, порасту над собой.
— Спасибо, Томпсон. — Картрайт стоял, глядя в пол и ожидая, когда Том закроет за собой дверь.
— Присаживайся, — сказал Эйдриан.
— Я только что был у Тикфорда, — сказал Картрайт, не то не услышав приглашения, не то не приняв его.
— Угу.
— Он говорит, что Троттер был вроде как… вроде как влюблен в меня. И что сказал ему об этом ты.
— Ну, так говорил мне Троттер.
— Но я его даже не знал!
Эйдриан пожал плечами:
— Мне жаль, Картрайт, но тебе ведь известно, какова наша школа.
Картрайт сел в кресло Тома и уставился в окно.
— Ох, черт побери. Теперь по всей школе разговоры пойдут.
— Ничего не пойдут, — сказал Эйдриан. — Тикфорд никому говорить не станет. Я уж тем более. Знаешь, я даже Томпсону не сказал, а ему я рассказываю все.
— Да, но Тик говорит, что я должен поехать на похороны. Что об этом подумают?
— Ну… — ответил, быстро шевеля мозгами, Эйдриан, — я тоже еду на похороны. Распущу слух, что твои родители дружат с родителями Троттера.
— Пожалуй, это сработает, — сказал Картрайт. — Но зачем тебе вообще было говорить что-то Тикфорду?
— Это же самоубийство! Он оставил записку. В ней значилось: «Хили все объяснит», — примерно так. Что еще я мог сделать, как не сказать правду?
Картрайт поднял на него глаза.
— А Свинка… Троттер говорил… говорил тебе, как давно с ним это, ну, эти чувства ко мне?
— По-видимому, с тех пор, как ты появился в школе.
Картрайт поник и уставился в пол. Когда он снова поднял голову, в глазах у него стояли слезы. И выглядел он рассерженным. Рассерженным и, на взгляд Эйдриана, прекрасным, как никогда.
— Почему он заговорил стобой? — воскликнул Картрайт. — Почему мне не мог рассказать? И зачем было убивать себя?
Гнев, прозвучавший в голосе Картрайта, поразил Эйдриана.
— Ну, полагаю, он боялся, что… что ты его отвергнешь, или еще чего-то. Я в этих вещах не разбираюсь.
— Боялся оказаться отвергнутым сильнее, чем смерти?
Эйдриан кивнул.
— Значит, теперь мне придется до конца жизни просыпаться каждое утро с мыслью, что я виноват в чьем-то самоубийстве.
Слезы покатились по лицу Картрайта. Эйдриан склонился и сжал его плечо.
— Ты вовсе не должен так думать, Хьюго. Не должен!
Никогда еще Эйдриан не называл его Хьюго, да и не прикасался к нему ни разу с тех пор, как они на скорую руку обменялись любезностями в уборной пансиона — а это было еще до того, как Эйдриан понял, что влюблен.
— На самом деле я ответственен не меньше твоего, — сказал Эйдриан. — Даже больше, уж если на то пошло.
Картрайт удивленно уставился на него:
— Как это?
— Ну, — произнес Эйдриан, — я мог бы посоветовать Троттеру поговорить с тобой, верно? Сказать, чтобы он не держал все в себе.
— Но ты же не знал, что может случиться.
— Как и ты, Хьюго. А теперь давай вытри глаза, а то ребята и вправду поймут, что с тобой что-то не так. Мы съездим на похороны и через пару недель обо всем забудем.
— Спасибо, Хили. Прости, что я так…
— Эйдриан. И прощения тебе просить не за что.
Между этим днем и тем, когда они поехали в Харрогит, Эйдриан с Картрайтом не обменялись ни словом. Эйдриан несколько раз замечал его в окружении приятелей — вид у Картрайта был такой, словно ничего и не случилось. Пансион изо всех сил старался побыстрее забыть о неприятном событии. О Троттере вспоминали с чем-то вроде того презрения и отвращения, какое здравомыслящие юные англичане приберегают для больных, сумасшедших, бедных и старых.
Похороны были назначены на десять утра, поэтому Тикфорд решил, что выехать следует вечером предшествующего похоронам дня и провести ночь в отеле. На протяжении всего пути Картрайт смотрел в окно.
Посмертная власть, которую возымел над ним Троттер, начинает раздражать беднягу, думал Эйдриан.
Тикфорды тоже молчали. Они исполняли долг, не находя в нем никакого удовольствия. Эйдриан, никогда не причислявший себя к числу путешественников опрятных и чистеньких, дважды просил миссис Тикфорд остановить машину: его рвало.
Эйдриану так и не удалось понять, чего ради он припутал сюда Картрайта. Своего рода месть, полагал он. Но месть за что? И кому? Призраку Троттера или живому и здоровому Картрайту?
Нет, он не Сладко-Горький Паслен, он Паслен Смертоносный. Всякий, кто имеет с ним хоть какое-то дело, получает смертельную дозу яда.
Так ведь они же не существуют, раз за разом повторял себе Эйдриан, пока машина неслась, дребезжа, по Большой Северной дороге. Других людей не существует. И Троттер вовсе не умер, потому что он и не жил никогда. Все это просто хитроумный способ испытать его, Эйдриана. И во всех легковушках и грузовиках, мчащихся на юг, никого нет. Не может существовать столько отдельных душ. Нет ни одной, подобной его. Для них попросту не нашлось бы места. Не может такого быть.
А что, если призрак Троттера наблюдает за ним? Теперь-то уж Троттеру известно все. Простит ли он?
Отныне надо начинать приспосабливаться.
Он мог бы и раньше догадаться, что Тикфорд снимет для него и Картрайта общий номер с двумя кроватями. В конце концов, расходы оплачивала школа.