Эйдриан набрал в грудь побольше воздуха.
— Прошу меня простить, магистр, — сказал он, прихватывая со стола карандаш, — все дело в том, что я не стану сидеть тут и слушать, как оскорбляют моего друга, даже если обвинения ему предъявляют главный государственный обвинитель, страдающий недержанием мочи и речи, местный прокурор и похотливый охотник до ведьм, вместе взятые.
Эта неслыханная выходка заставила неверяще залопотать что-то пожилого ориенталиста.
— Дональда назвали преступником, — продолжал, все больше входя во вкус, Эйдриан. — Если я бегу по улице, пытаясь поспеть на автобус, делает ли меня это спортсменом? Если вы, магистр, распеваете под душем тирольские песни, делает ли вас это певцом? У доктора Мензиса язык, что твой дырокол.
— Извращение моих слов ничему не поможет.
— Зато поможет возвращение им нормального смысла.
— Что ж, в таком случае попробуйте возвратить нормальный смысл вот этому, — произнес Мензис, ткнув Эйдриану под нос номер газеты.
— Ради чего вы суете мне в нос эту желтую надувную давалку? — поинтересовался, отталкивая газету, Эйдриан. — Если я захочу высморкаться, я воспользуюсь ерзанным утиральником.
— Хили, вы спятили? — прошипел Кордер, теолог, сидящий рядом с Эйдрианом.
— Засуньте все это себе в еретическую задницу.
— Ну, знаете!
— Потом все объясню, — негромко сказал Эйдриан.
— А, так это игра!
— Тсс!
— Отлично! — прошептал Кордер и пропел: — Ну давай же, Гарт, давай, делай свой говенный ход.
— Ладно, — сказал Мензис. — Я не имею представления, какие ребяческие побуждения заставляют вас осыпать меня оскорблениями, мистер Хили. Возможно, вам это представляется забавным. Рискуя показаться человеком, лишенным чувства юмора, я тем не менее готов предположить, что даже на аудиторию первокурсников студент, оскорбляющий человека, вдвое превосходящего его годами, не произвел бы хорошего впечатления. Что касается доктора Кордера, мне остается предположить только одно: он пьян.
— А пошел бы ты, титька жирная, — чопорно ответил Кордер.
— Господин президент, им что же, так и позволено будет продолжать в подобном духе?
— Доктор Кордер, мистер Хили, прошу вас, дайте доктору Мензису высказаться, — произнес президент.
— Вы охеренно правы, господин президент, — отозвался Эйдриан, вскакивая на ноги и тут же садясь. Он заметил, что стрела микрофона находится лишь на несколько дюймов выше его головы. Если он будет вскакивать, реплики его прозвучат как выстрелы и испортят всю запись.
— Ну давай, пердун, твое слово, — подзуживал Кордер.
— Полагаю, мне, с моей стороны, следует отметить, — произнес Тим Андерсон, — что вопреки каким бы то ни было…
— Спасибо, — рявкнул Мензис.
Эйдриан громко рыгнул и нащупал ступней протянутый под столом телевизионный кабель.
— Так вот, если кто-то из вас еще не видел ее, — продолжал Мензис, выуживая из кармана пиджака очки, — в местной вечерней газете имеется статья, которая представляет исключительный интерес для нашего колледжа. Я вам ее зачитаю.
«Профессор Дональд Трефузис, — начал он нараспев, тем кошмарным тоном декламатора, который политики приберегают для публичного исполнения 13-й главы „Первого послания к коринфянам“, — руководитель королевской кафедры филологии и старший тютор колледжа Св. Матфея, предстал этим утром перед кембриджским мировым судьей по обвинению в грубой непристойности…»
Мензису пришлось прерваться. Пока он читал, в углу комнаты начала раскачиваться долговязая лампа-софит. Нога ее поскрипывала, а сама она никак не могла решить, грохнуться ли ей на пол или все же вернуться в вертикальное положение. Ко времени, когда осветитель, заметив непорядок, опрометью кинулся к ней, она отдала окончательное предпочтение полу. Именно взрыв десятикиловаттной стеклянной колбы и прервал истекавший из Мензиса словесный поток.
— О боже, — вскакивая, смятенно воскликнул Эйдриан. — Похоже, моя нога случайно запуталась в ваших кабелях. Мне так жаль…
Режиссер Би-би-си улыбнулся ему, не разжимая стиснутых зубов.
— Если мистер Хили сможет спокойно просидеть всего три минуты, — сказал Мензис, — я возобновлю…
— Вы дошли до грубой непристойности, — подсказал Эйдриан.
— Благодарю вас. «…По обвинению в грубой непристойности. В три часа предыдущей ночи профессор был арестован в мужском туалете „Паркерз Пис“. Юноша, которому было по описанию лет 15–16, скрылся после схватки с полицией. Профессор (66 лет) признал себя виновным. Получить сегодня утром комментарии президента колледжа Св. Матфея нам не удалось. Дональд Трефузис, хорошо известный своими статьями и выступлениями по радио, сообщил корреспонденту „Ивнинг ньюс“, что жизнь на удивление странна».
— Да, хорошо, спасибо, Гарт, — сказал президент. — Думаю, всем нам прекрасно известны подробности драмы, которая разыгралась нынче утром в суде. Насколько я понимаю, вы считаете, что мы должны предпринять что-то в связи с этим?
— Предпринять? — воскликнул Мензис. — Разумеется, мы должны что-то предпринять!
Эйдриан снова вскочил.
— «Хувер», «Риглиз», «Маджикот», «Бенсон энд Хеджез», «Персил», «Шейк энд Вак», молочный шоколад «Нестле», — отрапортовал он и снова сел.
У него имелись смутные представления о том, что упоминать имена торговых марок в передачах Би-би-си не разрешено.
— Спасибо, Эйдриан, — сказал президент, — этого довольно.
— Да, сэр, господин президент, сэр! — откликнулся Эйдриан.
Снова заговорил Тим Андерсон:
— Не думаю, что я ошибся, заметив…
— Если бы студент скомпрометировал себя подобным образом, — произнес Мензис, — мы без колебаний отчислили бы его. Профессор Трефузис такой же член колледжа, как и любой студент. Я заявляю, что устав колледжа от 1273 года, а также последующие статуты от 1791 и 1902 требуют от нас, чтобы мы предпринимали меры дисциплинарного воздействия против любого коллеги, запятнавшего доброе имя колледжа. Я вношу предложение, чтобы наше заседание незамедлительно потребовало бы от профессора Трефузиса освободить пост старшего тютора, и далее, я вношу предложение настоять на том, чтобы он воздержался бы от любого активного преподавания в этом колледже на срок в один год. По меньшей мере.
— Умелое использование сослагательного наклонения, — пробормотал Эйдриан.
— Нет, подождите, Гарт, — сказал президент. — Я уверен, все мы не меньше вашего потрясены тем, что Дональд… Дональд… в общем, его поведением. Но не забывайте, где мы с вами находимся. Это Кембридж. Здесь существует традиция мужеложства.
— Задомиты, они, знаете ли, повсюду, — запел дискантом девяностолетний заслуженный профессор в отставке Эйдриан Уильямс. — Мне говорили, Виттгенштейн был задомитом. А недавно я прочитал, что и Морган Форстер, вы помните Моргана? Сосед мой по Королевскому. Он еще «Путешествие в Индию» написал и «Говардс Энд». Заявился однажды в столовую в шлепанцах. Так я прочитал, что и этот был задомитом. Поразительное дело! Ну да теперь-то, по-моему, все такие. Просто все и каждый.
Краснолицый статистик разгневанно ударил кулаком по столу.
— Только не я, сэр, только не я! — громко объявил он.
— Не думаю, что мы вправе безбоязненно не обсуждать диалектику геев в качестве проявления энергического начала, а гомофобные ограничения, кои стимулируют маргинализацию, как функционально реактивный дискурс, — поведал всем Тим Андерсон.
В углу оператор, совершенно не способный решить, на ком следует задержаться, переводил камеру с одного конца стола на другой.
— Если позволите, — сказал Эйдриан.
Он только что вскрыл пачку сигарет и теперь смял целлофан с таким треском, что стрела микрофона, как раз подъехавшая к нему, отскочила, будто напуганный жираф, в сторону и долбанула Мензиса по башке.
Помощница режиссера, сжимавшая в руках пюпитр с зажимом, хихикнула и получила от президента взгляд, преисполненный кромешного презрения.
Однако Мензиса так просто было не сбить:
— Факт остается фактом, магистр. Существуют законы. Гомосексуальные акты могут совершаться только между взрослыми людьми, по обоюдному их согласию и в местах индивидуального пользования.
— Доктор Мензис, разрешает ли закон публично испражняться? — спросил Эйдриан.
— Разумеется, нет!
— То есть если я проделаю это, мне предъявят обвинение?
— В грубой непристойности. Вне всяких сомнений, дело графа Оксфорда…
— Вот именно. Но арестуют ли меня, если я пристроюсь гадить в общественной уборной?
— Не говорите глупостей.
— Другими словами, по закону общественная уборная является местом индивидуального пользования?
— Вы опять извращаете мои слова, Хили.
— И опять-таки, они уже были извращенными. Городской сортир либо является местом индивидуального пользования, либо таковым не является. Если он — место индивидуального пользования, в котором разрешается гадить, то почему же он не является таким местом индивидуального пользования, в котором можно совершать феллатио?
— А, так это было феллатио? — Президент, похоже, удивился.
— Да все что угодно.
— Интересно, и кто же кого обслуживал?
Мензис чувствовал, что терпение его иссякает.
— Либо закон есть закон, либо нет! Если вы намереваетесь вести кампанию за изменение закона, Хили, желаю вам всяческой удачи. Факт остается фактом: профессор Трефузис запятнал доброе имя колледжа.
— Вы ведь всегда его не любили, верно? — не удержался Эйдриан. — Ну вот и получили шанс. Он оступился. Пинайте его посильнее ногами.
— Господин президент, — сказал Мензис, — я внес на рассмотрение коллег предложение лишить Дональда Трефузиса места старшего тютора и обязать его провести полный год за пределами колледжа. И я требую поставить мое предложение на голосование.
— Господин президент, — вмешался Эйдриан, — доктор Мензис, разумеется, не забыл, что никакое предложение не может ставиться на голосование, за изъятием тех случаев, когда лицо, внесшее его на основании положения nem con, ne plus ultra