— Ты хочешь сказать, это единственное место на мили вокруг, куда принимают тех, кого выставили из школы?
— Дорогой, это не…
— Как бы там ни было, я не хочу держать экзамен повышенного уровня и не хочу поступать в Кембридж.
— Ади, ну конечно же хочешь! Только подумай, как ты будешь потом жалеть, если не воспользуешься этой возможностью.
Возможностью Эйдриан не воспользовался, и лекциями тоже. Их заменили кинотеатр «Эй-би-си» и кафе «Стар», где он играл в пинбол и три листика.
«Обсудите использование Лоуренсом в „Сыновьях и любовниках“ внешнего пейзажа в его отношении к внутренней драме».
«Только о связи… Как связаны в „Говард-Эндс“ Шлегели и Уилкоксы?»
«Сравните и противопоставьте различное использование пейзажа и природы в поэзии Шеймаса Хини и Теда Хьюза».
Неожиданно его увертливый ум оказался бесполезным. Неожиданно мир стал тусклым, липким и недобрым. Будущее лежало за спиной Эйдриана, впереди же он видел одно только прошлое.
Прощай, Глостер, прощай, Страуд.[109] По крайней мере, он последует литературному примеру. Когда Лори Ли[110] летним утром покинул свой дом, то унес с собой гитару и благословение родных. У Эйдриана же имелся экземпляр «Антигоны» Ануйя, которую он намеревался почитать во время ланча в виде слабенькой подготовки к послеполуденному экзамену по французской литературе, и пятнадцать фунтов из сумочки матери.
В конце концов его согласился подвезти направлявшийся в Станмор водитель грузовика.
— Могу сбросить тебя, если хочешь, где-нибудь на Северной кольцевой.[111]
— Спасибо.
Северная кольцевая… Северная кольцевая. Это, надо полагать, какая-то дорога?
— Э-э… а до Хайгейта от Северной кольцевой далеко?
— От Голдерз-Грин можно быстренько доехать автобусом.
В Хайгейте жили Хэрни. Может, удастся напроситься к ним на пару ночей, пока он будет решать, что делать дальше.
— Кстати, меня зовут Джек, — сказал водитель.
— Э-э… Хэрни, Хьюго Хэрни.
— Хэрни? Занятная фамилия.
— Я был знаком с девушкой, которую звали Джейн Клиттор. Могли бы и пожениться.
— Правда? И что у вас не сложилось?
— Да нет. Я к тому, что ее звали Клиттор. Вроде как женский хер.
— А, ну да, ну да.
Дальше ехали в молчании. Эйдриан предложил Джеку сигарету.
— Нет, спасибо, друг. Пытаюсь бросить. Добра от них в моем деле мало.
— Да, наверное.
— Так ты чего, сбежал, что ли?
— Сбежал?
— Ага. Тебе сколько?
— Восемнадцать.
— Иди ты!
— Ну, скоро будет.
Мать Хэрни застыла в дверном проеме, подозрительно оглядывая Эйдриана. Видимо, волосы у него были длинноваты.
— Я друг Уильяма. По школе.
— Он в Австралии. Отдыхает перед Оксфордом.
— А, да, конечно. Я просто… ну, знаете, подумал… Не беспокойтесь. Просто проходил мимо.
— Я скажу ему, что ты заглядывал, если он позвонит. Ты в Лондоне остановился?
— Да, на Пикадилли.
— На Пикадилли?
— А что с ней не так?
— Да просто не самое лучшее место.
Автоматы для игры в пинбол, обнаруженные им на Пикадилли, оказались снабженными более чувствительными механизмами качания, чем те, к которым Эйдриан привык в Глостере, так что повторных игр он получил не много. При таких темпах больше часа ему не протянуть.
Мужчина в синем костюме подошел к нему сзади и скормил машине монету в пятьдесят пенсов.
— Играйте, — в отчаянии сказал Эйдриан, со щелчком отпуская кнопку управления, пока последний его серебристый шарик выкатывался из игры. — Я закончил. Похоже, мне эту чертову штуку не одолеть.
— Нет-нет-нет, — сказал мужчина, — это я за тебя заплатил. Попробуй еще раз.
Эйдриан удивленно обернулся:
— Что ж, очень мило с вашей стороны… но вы уверены?
— Безусловно.
Скоро подошли к концу и эти пятьдесят пенсов.
— Пойдем выпьем, — предложил мужчина. — Тут за углом есть бар.
Они покинули звякающую, погуживающую, полную напряженной, затравленной сосредоточенности игровую аркаду и, пройдясь по Олд-Комптон-стрит, зашли в маленький паб на боковой улочке. Бармен не стал интересоваться возрастом Эйдриана, что было для того непривычным облегчением.
— Не видел тебя здесь раньше. Всегда приятно встретить кого-то нового. Безусловно.
— Я думал, в Лондоне никто никого не знает, — сказал Эйдриан. — Ну, то есть, здесь же все больше туристы вертятся, верно?
— О, не уверен, — ответил мужчина. — Тебя еще ждут сюрпризы. На самом деле это большая деревня.
— Часто играете в пинбол?
— Я? Нет. У меня офис на Чаринг-Кросс-роуд. Просто заглядываю в аркаду почти каждый вечер, по дороге домой. Безусловно.
— Понятно.
— Я сначала принял тебя за девушку — волосы… и прочее.
Эйдриан покраснел. Он не любил напоминаний о том, как долго еще ему дожидаться бороды.
— Не обижайся. Я не в осуждение… тебе это идет.
— Спасибо.
— Безусловно. Безусловно-но.
Эйдриан поставил в памяти пометку: завтра надо будет пойти подстричься.
— Сдается, ты захаживал в частную школу. Я не ошибся?
Эйдриан кивнул:
— Харроу. — Так вернее, решил он.
— Харроу, говоришь? Харроу! Так-так, похоже, ты здесь станешь хитом. Безусловно. У тебя есть где остановиться?
— Ну…
— Если хочешь, могу приютить. Просто квартирка на Бруэр-стрит, зато рядом.
— Вы ужасно добры… понимаете, я ищу работу. Вот так просто все и произошло. Сегодня ты нерадивый студент, завтра — безумно занятая проститутка.
— Штука в том, Хьюго, — сказал Дон, — что, едва увидев тебя, я сразу подумал: «Этот не из козликов, он настоящий». Я на Дилли пятнадцать лет, так что засекаю их сразу, будь уверен. Так вот, не хочется тебя огорчать, но уже на следующей неделе я бы в твою сторону и не поглядел. Моя специальность — неощипанные курочки, а ты бы уже к четвергу надоел мне до чертиков. До здоровенных чертей, это более вероятно. Однако подрежь немного волосы — не слишком сильно, — держи наготове выговор из Харроу — и ты будешь зарабатывать две тонны в неделю. Безусловно.
— Две тонны?
— Две сотни, солнышко.
— А что я должен делать?
И Дон сказал ему — что. В окрестностях имелись две главные игровые аркады: одна при «Мясной кормушке» — расположенном рядом с парком «Плейлэнд» заведении, в котором жарили прямо на улице мясо и продавали его прохожим, — тут было наиболее людно; другая — на платформе подземки.
— Но там будь поосторожнее. Полицейские так и кишат.
Дон не был сутенером. Он работал в респектабельном музыкальном издательстве на Денмарк-стрит. Эйдриан платил ему тридцать фунтов в неделю, что покрывало проживание в квартире и использование таковой в дневное время для встреч с клиентами. По ночам место для встреч клиентам приходилось отыскивать самостоятельно.
— Главное, не начинай резинку жевать, не садись на героин да не поглядывай в сторону улицы, вот и все.
Поначалу дни тянулись медленно, каждая деловая операция дергала за нервы и казалась не похожей на другие, но спустя недолгое время их спокойный рутинный ритм ускорил течение дней. Юность способна с поразительной быстротой прилаживаться к самой нудной работе — вроде уборки картофеля или выполнения домашних заданий. Проституция имела, по крайности, то преимущество, что отличалась разнообразием.
С другими прокатными мальчиками Эйдриан ладил. Большинство было грубее и мускулистее, чем он, — бритоголовые, неприветливые, в татуировках и браслетах. Серьезным конкурентом они его не считали, а иногда так и рекомендовали потребителям.
— Вы знаете кого-нибудь не такого… крепкого? — мог поинтересоваться клиент.
— Попробуйте Хьюго, он в это время решает кроссворд из «Таймс» в баре «Италия». Расклешенные джинсы из серого вельвета и блейзер. Не проглядите.
Эйдриана озадачивало то обстоятельство, что большинство преуспевающих, облаченных в полосатые костюмы клиентов предпочитали склонных к садизму крепышей, а публика более беспутная и менее респектабельная интересовалась мальчиками не слишком мускулистыми — такими, как он. Противоположные полюса притягиваются. Иаковам требовались мужчины волосатые, Исавам — гладкие. А это означало, что он больше, чем прочие, нуждался в умении мгновенно различать садистов и психов, подыскивающих себе секс-раба. Эйдриану меньше всего хотелось, чтобы его заковывали в цепи, секли и поливали мочой.
Ему нравилось думать, что расценки его конкурентоспособны, но не оскорбительны. Отсос стоил десятку при пассивном его участии и пятнадцать фунтов при активном. После недели работы он решил анус свой никому больше не подставлять. Одним это дается легко, другим нет. Эйдриан пришел к выводу, что относится ко второй категории. Пара мальчиков попыталась, когда он после особенно трудной ночи ковылял по Ковентри-стрит, жалуясь, что задний проход его стал похож на ветровой конус, убедить Эйдриана, что он скоро привыкнет, однако Эйдриан уже решил — какие бы финансовые неудобства это ни доставляло, задняя его секция будет отныне украшена табличкой «Вход воспрещен». Таково было условие, о котором он уведомлял клиентов в самом начале переговоров: между ляжек пожалуйста — в конце концов, подобное применение промежности рекомендовалось источником столь авторитетным, как сами древние греки, — но пусть ему вставят в зад, если он позволит кому-нибудь вставлять себе в зад. Против того, чтобы активно предаваться с клиентом содомскому греху, Эйдриан ничего не имел, однако собственный его бронзовый глаз оставался для посетителей закрытым.
Когда в работе наступал спад, он вместе с другими мальчиками затесывался в компанию журналистов и профессиональных пьянчуг из Сохо, собиравшуюся в заведении «Французский дом» на Дин-стрит. Гастон, называвший себя хозяином заведения, хоть ему и мало кто верил, не возражал против их присутствия, поставив, однако, условие, что они не будут предлагать себя посетителям. Для этого существовал расположенный по соседству «Золотой лев». Тем не менее завсегдатаи — озлобленные художники и поэты, для которых семидесятые были нежеланным вакуумом, каковой надлежало заполнить водкой и дрязгами, — бывали иногда безобразно невежливыми.