Из-за двери донеслась приглушенная ругань.
– Дональд, это я, Адриан. Не впустишь меня? Послышался вздох, скрип половиц, дверь отворилась.
– Ну ей-богу, ты что, дуба признать не способен?
– Прости, я подумал…
– Я знаю. Знаю, что ты подумал. Входи, входи. Я записываюсь.
– О, извини.
Нерегулярные выступления Дональда по радио, «беспроводные эссе», как он их называл, в последнее время принесли ему скромную славу, лишь распалявшую обиду людей, подобных Гарту Мензису. Адриану трудно было поверить, что после всего случившегося прошлой ночью и этим утром Трефузис способен хотя бы помыслить о продолжении своих выступлений. Однако тот уже перематывал магнитофонную ленту.
– Присядь, – сказал Трефузис. – Там на столике есть довольно занятное «Батар-Монтраше», можешь налить пару стаканов.
Разлив вино по стаканам, Адриан тронулся по либраринту к кабинету, вмещавшему Дональда, его письменный стол, компьютер и магнитофон. Кабинет этот находился в середке комнаты и представлял собой внутреннее святилище площадью не более чем в шесть квадратных футов и футов восьми в высоту, построенное исключительно из книг, большинство которых было, судя по всему, на румынском языке. Имелась даже дверь. Когда-то она составляла часть декорации в студенческой постановке «Травести»,[86] очень понравившейся Трефузису. Режиссер-постановщик, Бриджит Арден, ученица Трефузиса, преподнесла ему дверь в подарок. Поначалу ее удерживали в стоячем положении – как и на сцене – особые противовесы, но потом выросшие вокруг штабеля книг придавили дверь, и теперь она стояла на месте так прочно, что лучше и не придумаешь.
Одно из преимуществ этого странного внутреннего помещения, как уверял Трефузис, состояло в том, что оно образовывало великолепную звуконепроницаемую камеру, в которой очень удобно записывать выступления по радио. Адриан же считал, что оно потворствует присущей Трефузису агорафобии или, по меньшей мере, клаустрофилии, в наличии коих у него Дональд никогда бы не признался.
Когда Адриан на цыпочках вошел с двумя стаканами вина в кабинет, Трефузис говорил в микрофон:
– …а поскольку это затруднение, во всех его благородных, монументальных пропорциях, теперь уже известно вам благодаря достойным усилиям прессы, я до поры до времени избавлю вас от описания его безвкусных подробностей, хоть и надеюсь поделиться с вами оными – непредвзято, прямо и мужественно – еще до того, как закончится год. А пока я, если позволите, прерву эти беспроводные эссе и отправлюсь посмотреть мир. Когда же мне станет ясно, что он собой представляет, я, будьте уверены, дам вам об этом знать – тем, кому сие интересно, разумеется; прочим останется лишь строить догадки. Тем временем если вы были с нами, то продолжайте быть и даже не думайте с этим покончить.
Трефузис вздохнул и положил микрофон.
– Да, все это очень печально, – сказал он.
– Куда пристроить вино? – спросил Адриан, оглядываясь в поисках свободного места.
– Я бы попробовал в горло, милый юноша, – ответил Трефузис, забирая стакан и отхлебывая из него. – Ну-с, полагаю, ты пришел рассказать мне о заседании?
– Это было возмутительно, – сказал Адриан. – Мензис жаждал твоей крови.
– Миляга. Как глупо с его стороны, ее там и не было вовсе, все время оставалась здесь, струясь в моих жилах. Пришел бы и попросил. Он сильно страдал?
– Во всяком случае, моя тактика ему удовольствия не доставила.
Трефузис в тревоге взглянул на Адриана:
– Ты ведь не сказал ничего лишнего? Адриан описал ход заседания. Трефузис покачал головой.
– Ты вел себя как очень глупый мальчишка. Полагаю, письмо мое Клинтон-Лейси зачитал?
– Да, оно, пожалуй, выбило почву из-под ног Мензиса. Однако в нем не было необходимости, Дональд, никто не хотел твоей отставки. Зачем ты его написал?
– У сердца свои резоны.
– И будь поосторожнее с Мензисом. Готов поспорить, на следующий год он постарается помешать твоему возвращению.
– Глупости, нас с Гартом просто-таки переполняет любовь друг к другу.
– Он твой враг, Дональд.
– Ничуть не бывало, – сказал Трефузис. – И не будет им, пока я его так не назову. Он может страстно желать этого, может встать предо мной на одно колено и молить об открытой враждебности в самых насильственных ее проявлениях, однако для стычки, как и для случки, необходимы двое. Я сам выбираю себе врагов.
– Ну, если ты так говоришь…
– Я так говорю.
Адриан отпил вина.
– Маслянистое, верно? И ваниль, как запоздалый сюрприз.
– Да, да, великолепно… м-м…
– Ты хочешь что-то спросить?
Момент был довольно трудный.
– Дональд?
– Да?
– Насчет прошлой ночи…
Трефузис смерил Адриана печальным взглядом.
– О боже, ты же не собираешься задавать мне неудобные вопросы, правда?
– Нет, – ответил Адриан. – Если тебе они кажутся неудобными, то нет.
– Я подразумевал тебя, – сказал Трефузис. – Ты ведь не хочешь попасть в неудобное положение?
Адриан безнадежно махнул рукой:
– Просто это выглядит так… так…
– Так гадко?
– Да нет же! – воскликнул Адриан. – Я не это имел в виду, я хотел сказать, это выглядит так…
– Так не похоже на меня?
– Ну…
Трефузис потрепал его по плечу.
– Давай отправимся в «Лопатку», – сказал он. – Уверен, у Боба найдется для нас симпатичный и тихий столик.
В «Бараньей лопатке» яблоку было негде упасть. В одном углу хоровики из колледжа Св. Иоанна, уже успевшие набраться «Пимза» на каком-то устроенном по случаю начала мая садовом приеме, исполняли a capella версию «Послания в бутылке», в другом яростно пихали друг друга в грудь двое компьютерных разработчиков, обладателей миллионных состояний. Адриан вспомнил, как два года назад один из них стрелял у него сигареты в «Орле». Ныне его компания стоила шестьдесят миллионов фунтов.
Хозяин заведения живо приблизился к ним и подмигнул.
– Профессор Трефузис, сэр, и юный мистер Хили! – сказал он и откинул голову назад, точно получивший солнечный удар старшина на плацу. – У нас нынче немного шумно, сэр.
– Вижу, Боб, – ответил Дональд. – Можем мы где-нибудь?..
– Я размещу вас наверху, сэр.
Боб повел их через бар. Один-два посетителя, увидев Трефузиса, прервали разговоры. Адриана поразило блаженное спокойствие, с которым Дональд приветствовал их.
– Добрый вечер, Майкл! Мне страшно понравился ваш сержант Мазгрейв.[87] Один в один. А сапоги какие! Саймон! Видел в почте ваши результаты. Третье место! Вы, должно быть, вне себя от восторга.
Вместе с Бобом они поднялись наверх.
– Мы все преисполнились гордости, прочитав в газете о ваших подвигах, сэр.
– Да ну? Спасибо, Боб.
– Это напомнило мне моего давнего начальника личного состава, когда тот попадал в дворцовый караул. Тогда мы, разумеется, называли это место Ебукингемским дворцом.
– Не сомневаюсь.
– Боже, боже, в те дни Сент-Джеймсский парк был просто клоакой, сэр. Ни единого куста, в котором нельзя было бы обнаружить по меньшей мере одного караульного с клиентом. Вы, конечно, помните полковника Брамолла, сэр?
– Благодарю вас, Боб, эта комната нас более чем устроит. Вы не попросите Найджела принести нам пару бутылок «Грюо-Лароз»?
– Определенно, сэр. Как насчет хорошего пирога с телятиной и ветчиной?
– До смехотворного идеально.
– Я мигом, сэр.
Когда они покончили с телятиной и ветчиной – но не с чатни, каковая приправа, как предупредил Трефузис, совершенно губительным образом действует на вкусовые окончания, – последний разлил по бокалам вино.
Адриан проглотил свое с жадностью, решив, что только опьянение позволит ему совладать с ощущением неловкости. Раз уж Волшебнику страны Оз предстоит обратиться в печального, смущенного старика, Адриану не хотелось быть трезвым, когда это произойдет.
Хотя, если говорить честно, Дональд, потягивавший кларет и одобрительно кивавший, выглядел примерно таким же печальным и смущенным, как «Смеющийся кавалер».[88]
– Пурист мог бы порекомендовать еще год старения, который сгладил бы резкость танинов, – сказал Трефузис. – Однако я думаю, оно уже достигло высшей степени качества.
– Хорошее вино, – отозвался Адриан, наливая себе еще бокал.
Трефузис с довольным видом наблюдал за ним.
– Доброе вино похоже на женщину, – сказал он. – За тем исключением, конечно, что у него отсутствуют груди. Равно как руки и голова. Ну и говорить или вынашивать детей оно тоже не способно. На самом деле, если вдуматься, доброе вино и отдаленно-то женщину не напоминает. Доброе вино похоже на доброе вино.
– Я тоже немного похож на доброе вино, – сообщил Адриан.
– Ты улучшаешься с возрастом?
– Нет, – ответил Адриан, – просто стоит мне появиться на людях, как я оказываюсь хмельным.
– С той только разницей, что тебя укладывают на хранение после распития, а не до.
Адриан покраснел.
– О господи, в сказанном мной не было никаких сексуальных аллюзий. Просто фривольный каламбур на тему порождаемого спиртным бессознательного состояния. Мне особенно нравится «укладывают на хранение». Тебя так и будут приводить в замешательство возможные эротические истолкования каждого моего слова?
– Прости, – сказал Адриан. – Похоже, я – представитель не самого удачного урожая.
– Это глупость, хоть и очень любезная. Мы говорили о винопийстве, – я всегда верил в права молодежи на пьянство. Не до алкоголизма, конечно, это пассивное состояние бытия, а не позитивное действие. Однако пить сколько душа принимает – дело хорошее. Это походит на тост. За излишества.
– За излишества, – сказал, поднимая бокал, Адриан. – За «ничто не слишком».
– Ну что ж, ты раздавить сумел плод Радости на нёбе утонченном[89]