– Ну, полно! Неужели у тебя такие грехи, что Господь их не простит?
– Ах, весь я во грехах, кругом! И не хочу, да грешу. И нет часа мне спокойного – мучусь я, терзаюсь! – говорил в волнении Белый-Туренин.
Ни он, ни Щербинин не замечали, что сидевший напротив них маленький худощавый старик внимательно вслушивается в их разговор.
– Бедный ты, – промолвил Алексей Фомич.
– Не бедный, а богатый милостями Божьими! – прозвучал старческий голос, и старичок подошел к Белому-Туренину. – Не бедный, а богатый милостями Божьими! И грехи твои приведут тебя ко спасению. Если ты чувствуешь тяготу их – значит, сердце твое все же чисто, помыслы твои все же светлы. Чистое сердце, светлые помыслы – это ли не Божий милости? И обретешь ты счастье… Мир ти, чадо!
И старик отошел от Павла Степановича и вернулся на прежнее место.
– Кто это? – тихо спросил Щербинин.
– Это?.. Я встречал его на поле после битв. Праведник… Ходит, помощь раненым подает всем, ляхам, русским… С ним девица хаживает… Чудная такая. Волосы всегда распущены, и на голове венок. Сама ликом – что ангел. Слыхал я, звать его Варлаамом.
– Вот кто! Юродивый?
– Нет. Просто муж святой жизни. Что это? Слышишь? – добавил Павел Степанович, прислушиваясь.
– Да, да. Крики, шум… Слышь, стреляют…
– Крови! Крови! – кричал чей-то неистовый голос все ближе, ближе к ним.
Вскоре они увидели освещенную пламенем костров бегущую толпу людей и мчавшегося впереди всех огромного размахивающего саблей человека, вопившего: «Крови! Крови!»
Казалось, он бежал прямо к тому костру, где сидели Алексей Фомич и Белый-Туренин. Они с изумлением смотрели на бегущих.
– Крови! Крови! – прозвучало перед ними, и сабля бешеного занеслась над головою князя Щербинина.
Какой-то человек, уже давно сидевший неподалеку от бояр и украдкой посматривавший на Алексея Фомича, вскочил и во мгновение ока очутился перед безумцем. Он поймал руку Гонорового, вырвал и далеко отбросил его саблю.
Пан Феликс заревел от ярости и охватил заступника своими руками, ломавшими подковы, как черствые калачи. Противник встретил его грудью.
– Батюшки! Да ведь это – Никита кабальный! – вскричал князь Щербинин, узнавая в своем неожиданном заступнике бывшего отцовского холопа Никиту-Медведя.
Между тем, поединок на жизнь и смерть начался.
XXV. Смертельный бой и после боя
Почувствовав себя в объятиях «бешеного» словно в тисках, Никита-Медведь, в свою очередь, охватил его руками. Два тела сплелися и замерли. Казалось, это была высеченная из камня группа борцов-атлетов, так неподвижны были они. Но в этой неподвижности чувствовалась сила, дошедшая до высшей степени напряжения.
Кто победит? – Этот вопрос задавал себе столпившийся люд.
На него трудно было ответить. Колосс Гоноровый выглядел Голиафом, но малорослый в сравнении с ним Никита не уступал ему в ширине плеч, и даже надетая на нем рубаха не мешала разглядеть узлы мускулов.
Бледное лицо пана Феликса стало багровым, бычья шея покраснела и вздулась, пальцы огромных ладоней, казалось, впились в тело противника. Руки Никиты, как две змеи, оплелись вокруг стана «бешеного» и гнули пану спину. Скуластое простоватое лицо Медведя покраснело, и на висках вздулись и бились синеватые жилки.
Вдруг неподвижная группа борцов точно дрогнула.
Вместе с нею дрогнули и зрители, у которых от напряженного внимания холодный пот покрыл лоб.
Но нет, борцы снова неподвижны, только спина Гонорового едва заметно вогнулась.
Зрители притаили дыхание. Костры потрескивали, и трепетное пламя их ярко освещало бледные лица смотревших на борьбу и фигуры борцов.
Новая и новая дрожь…
Группа колеблется, подается. Теперь она уже не неподвижна. Подбородок пана Феликса глубже врезается в плечо Никиты, руки, кажется, скоро вырвут ребра вместе с мясом. Лицо его еще более багровеет; видно, что он хочет сбросить со своей спины кольцо рук Медведя. А Никита по-прежнему неподвижен, только жилы на висках вздулись веревками.
Гоноровый хочет подмять противника под себя, он весь в движении. Никита не шелохнется, и руки его все по-прежнему соединены на пояснице пана Феликса, и с каждой попыткой Гонорового сбросить их они сжимаются крепче, а спина пана все больше сгибается.
Крик дикого зверя пронесся и потряс толпу, и Феликс в бессильной ярости впивается зубами в плечо противника, а руки, как два молота, колотят бока Никиты.
Тут произошло что-то необычайное. Руки Медведя шевельнулись, и спина Гонорового моментально вогнулась. Послышался звук ломаемой кости, и «бешеный» пластом протянулся на земле.
– Пане! Пане! Добрый пане! – с горестным воплем кинулся Стефан к своему господину.
Но тот его вряд ли слышал. Он силился приподняться. Руки действовали, но ноги бессильно протягивались по земле. «Вампир» с невероятными усилиями полз к Никите. Он сыпал проклятия, богохульствовал, скрежетал зубами от боли и ярости. Он прополз немного и упал обессиленный, умирающий. Он царапал, грыз землю… Потом великан вдруг вытянулся всем телом.
– Помер! Что за страшная смерть! – говорили в ужасе в толпе. – Смотрите, он так и умер, закусив землю.
– Жаль, что не мне его пришлось убить! – промолвил, выходя из толпы и обращаясь к Никите, какой-то человек.
– Побойся Бога! Что ты говоришь? Жалеешь, что не убил человека! – укоризненно, покачав головой, сказал старик Варлаам.
– Максим?!
– Павел!
Такими восклицаниями обменялись вышедший из толпы человек и боярин Белый-Туренин.
– Голубчик! А ведь говорили, что ты погиб в пожарище. Как это мы до сих пор не встретились? Обнимемся, – говорил Павел Степанович, подходя к Златоярову.
Лицо того вдруг омрачилось. Протянутые было для объятия руки опустились.
Белый-Туренин заметил это и побледнел.
– Ты все еще не можешь простить мне «того»? Да, я виновен… Ты прав… Но знал бы ты, сколько страдал я за то! – с тоскою промолвил боярин.
Златояров-Гноровский посмотрел на измученное лицо своего бывшего друга, на его рано поседевшую бороду, подошел и обнял его.
– Твой грех не мне судить… Бог рассудит… Обнимемся, друг.
Павел Степанович сжал его в объятиях.
– Первая радость во все время… – сказал он погодя. – А вторая сейчас будет: знаешь ты, куда запрятали твою невесту?
– Нет! Если б знал!
– Она в монастыре кармелиток… Он недалеко от вотчины Влашемских.
– Вот радость мне – так радость! – бросаясь обнимать приятеля, воскликнул Максим Сергеевич. – Теперь я вырву ее из их когтей. Ну, Афоня, завтра же в путь обратно в Литву! – добавил он, обращаясь к хлопцу, стоявшему за его спиной.
Афоня едва его расслышал. Он смотрел на плачущего над трупом пана Феликса Стефана и жесткое выражение лежало на его лице.
За истекшее время Афоня изменился до неузнаваемости. Теперь это уже не был робкий, слабый мальчик – это был молодой парень, видавший виды, способный постоять за себя.
Своему господину Афоня ответил не сразу.
– Добрый пан! Позволь мне не ехать с тобой.
– Что так? – удивился Златояров.
– Мне прежде надо отплатить за отца вон тому, – сказал парень, указывая на Стефана.
– А! Ну что ж, твое дело! Оставайся с Богом.
В то время как у Павла Степановича происходил разговор с Максимом Сергеевичем, князь Щербинин беседовал с Никитой.
– Ты как здесь очутился, Микита? Я думал, ты в Москве с женой.
– Нет у меня жены, боярин.
– Умерла? Неужели?
– Да, померла, – глухо ответил бывший кабальный, не глядя на князя.
– Кто думать мог! Такая молодая… Царство ей небесное! Ты ведь с нею счастливо жил, кажись?
– Да, счастливо, – нехотя отвечал Медведь.
– Значит, с горя из Москвы ушел?
– С горя, княже, с великого горя! – воскликнул Никита.
– Сбежал мне на благо: не случись тебя сегодня здесь, верно, не быть мне уже в живых: зарубил бы он меня, ей-ей! Ведь уж и саблю занес. Спасибо тебе – жизнь мне спас. Век буду за тебя Бога молить с женой своей вместе.
Никита слушал и то бледнел, то краснел.
– Полно, княже… – смущенно пробормотал он.
– Как полно? Наградить тебя надо. Чего хочешь? Денег? Земли? Иного…
– Ничего мне не надо.
– Да ведь за дело даю, не из милости. Чего же не берешь?
– Если хочешь мне добро сделать, то… – с волнением промолвил Медведь и вдруг бухнулся на колени перед князем. – То сними с души моей один тяжкий грех… Прости… Ведь я тогда, на охоте, батюшку твоего, Фому Фомича… к медведю в лапы…
Князь Щербинин вздрогнул, побледнел и закрыл рукою Никите рот.
– Ладно… Понимаю… Не досказывай… Прощаю… Бог тебя простил бы… – взволнованно проговорил он.
– Спасибо, княже! Все на сердце легче, – сказал Медведь, поднимаясь с колен.
– Бог простит, Бог простит… – бормотал Алексей Фомич, отходя от него.
Никита посмотрел ему вслед и пробормотал:
– Словно гора с плеч свалилась – простил.
Стефан по-прежнему сидел над трупом Гонорового, но уже не плакал. Он угрюмо смотрел на Никиту и шептал:
– Погоди же! Отплачу!
Толпа любопытных вокруг тела «бешеного пана», вначале густая, мало-помалу начинала редеть. Стефан поднялся с земли.
– Помогите, добрые люди, зарыть покойника, – промолвил он.
На него поглядели косо, и никто не шевельнулся.
– Помогите… – повторил Лис.
Маленький старичок и Никита подошли к нему.
– Погребем его, – сказал Варлаам.
– Коли хочешь, я подсоблю, – промолвил Медведь.
– Спасибо тебе, добрый человек, – проговорил Стефан, обратись к старику. – А от тебя помощи не приму! – кинул он Никите, злобно смотря на него.
– Как хочешь!.. Я тебе не со зла, а по-христиански… Не хочешь – твое дело, – молвил Медведь и отошел.
XXVI. Неповинные жертвы
– Матушка! Ты все тоскуешь. Перестань, родная! Выпьем чашу нашу… Примем венец мученический! – и красавец юноша, сам бледный от волнения, наклонился к матери и целует ее.