Он снял с правой руки перчатку и протянул ладонь. Но Тихон схватил его и по-братски притянул к себе, заключая в объятия. Берег озера был пологий, не расчищенный от корней и веток, и от резкого рывка Морен запутался в ногах и валежнике – едва не нырнул в воду кубарем, когда его отпустили. А Тихон рассмеялся над его неуклюжестью, поймал за ворот плаща, не дав искупаться, и поставил повыше. Одёрнул и поправил на нём сбившиеся одежды, вот только силу не рассчитал, и от грубоватых хлопков Морена едва не сшибло с ног. Но он всё равно улыбался Тихону и его добродушию.
– Э-э-эх! – возмутился водяной. – Кожа да кости! Совсем есть перестал? Едва на ногах держишься. Рыбы для тебя наловить, что ль?
– Прости, Тихон, но я в этот раз по делу.
– Будто было когда иначе! – всплеснул руками водяной. – Ну, толкуй, чегой за дело?
– Сегодня на закате в твой лес вошли Охотники: трое мужчин и двое юношей. Служители Единой Церкви, их натаскивают убивать проклятых.
Тихон сплюнул в воду.
– Тьфу! Вот напасть, а! Всё никак не успокоются. Дочери мои на них уж не первый год жалуются – житья не дают. Повадились, как лёд сходит, чуть ли не каждую ночь в этот лес шастать. Чегой им тут надо?
– Они ищут огненный цветок.
– Чего? – не понял водяной.
– Цветок папоротника.
Тихон впился в Морена неверящим взглядом и вдруг расхохотался, держась за живот. Тёмные воды озера пошли волнами, словно дикий ветер тревожил их, а не один-единственный водяной, трясущийся от смеха.
– Вот уж удумали! – воскликнул он, едва успокоившись. – Ну, пущай ищут. А коли найдут, успокоются?
– Не знаю, – честно сказал Морен. – Может быть. А может быть, и нет. Ты знаешь, где он?
– Зна-а-аю, – сладко протянул Тихон.
А Морен распахнул глаза, не веря, что всё это взаправду.
– Так цветок действительно существует?
– Существует, существует. Стал бы я тебе врать? Да только беды́ от него больше, чем добра. А ты, собственно, зачем пришёл? – спросил он вдруг, сощурившись. – Тоже мне напасть, Охотники! Мы их каждый год гоняем, прогоним и сегодня. Ух, девочкам моим потеха будет! Симпатичные там есть?
Он подмигнул, но Морен остался серьёзен.
– В этот раз всё иначе, Тихон. Это далеко не мальчишки, а опытные воины. Не смотри, что их всего пятеро, их с детства учили убивать таких, как вы. Не лезьте на рожон, скажи дочерям, пусть затаятся и сидят тихо. И сам затаись. Не покажетесь им, и они уйдут без крови.
Тихон смотрел на Морена вдумчиво и внимательно, чуть сощурив красные рыбьи глаза. Он словно взвешивал, стоит ли верить ему на слово. Морен лишь надеялся, что Тихон распознал неприкрытое беспокойство в его голосе и достаточно доверяет ему. Помолчав немного и всё взвесив, водяной медленно кивнул.
– Ну-у-у, хорошо. Не считаю я, будто пяток ратников мне и дочерям вред причинить может, но раз ты так говоришь, прислушаюсь. Думается, конечно, ты не обо мне, а об них печёшься. А-а-а, да хоть бы и так, какая разница? Спасибо, что предупредил. Что-то ещё?
– Ты сказал, что знаешь, где цветок. Охотники наняли меня как провожатого, чтобы я помог им его найти. Если мы добудем цветок, они уйдут и больше не побеспокоят вас. Я обещаю, что сделаю всё для того возможное.
– Ха! – Тихон вскинулся, поднимая тучу брызг. – Так вот в чём дело. Ну хорошо… Дорогу не покажу, тут уж не серчай, неудобно мне в глубь леса шастать. – Он красноречиво похлопал себя по животу, от которого не отнимал ладоней. – Но путь укажу. Переплывёшь Тишью, ступай на запад, в глубь леса до оврага…
Он объяснял, а Морен кивал и запоминал, гадая про себя: сколь много правды сказал он Тихону? В самом ли деле Ерофим оставит этот лес в покое и перестанет посылать в него Охотников, губя и их, и мирно живших в нём испокон веков? Или скорее сровняет лес с землёй, предав деревья огню и обратив их в пепел, чем смирится с врагом у своего порога?..
Михей сидел у костра и затравленно оглядывался на каждый шорох и шум. Ухнет ли где сова, затянет ли противную песнь жаба, прыгнет ли из воды рыба, сверкнув чешуёй на боку, – от всего Михей вздрагивал и ошалело осматривался, точно вор в потёмках. Неправ был Скиталец, Михей знал наверняка – не станет Истлав их дожидаться и не выйдет к свету костра. Дальше пойдёт искать огненный цветок, потому что так ему епархий Ерофим велел. И его одного – да ещё, может, архиерея Родиона – он слушался.
Огонь грел руки, но тело пробирал озноб, и лес чудился неприветливым и злым. Михей не знал, чего ждать от теней и воды, но деревья, ожившие из-за ветра, казались чуть ли не страшнее русалок и чертей. Те хоть из плоти и крови, их убить можно, а они?.. Что скрывается в этой темноте? А если леший? Что сможет он один против исполина, чья шкура крепче молодых сосен? Михей думал об этом, и казалось ему, тополя и ели сходят со своих мест, клонятся к нему, тянут руки-ветви… Ан нет, то лишь ветер и тени. Треклятые тени.
Михея раздирал страх, что не давал покоя сердцу, и звуки леса заставляли то и дело хвататься за обнажённый меч, лежащий подле. Рукоять меча отчего-то грела лучше костра.
Михей глянул на небо, желая прикинуть, который нынче час. Растущая луна ещё не стала полной, но уже была пузата и светила ярко. Небо так и не почернело, сохранив голубичную синь. Летние ночи коротки, до утра бы дожить…
А ведь ещё и полночь не наступила. Чистое до сей поры небо подёрнулось дымными в свете луны облаками. Они неспешно текли по небосводу, и Михей наблюдал, ожидая, когда они набегут и закроют лунный лик. Когда это случилось, лес словно потонул во тьме. Стали гуще тени, и почернели воды Тишьи. Река осталась спокойной. Не обманул Скиталец – не показались русалки, не подступились к нему и не выбрались на берег по его душу. Даже чертей, и тех не слышно.
«Не обманул, а одного, паскуда, оставил».
«Может, и не намерен возвращаться».
«Поглумиться решил».
«Ждёт, когда ты от страха портки намочишь, как трусливый пёс».
«Или просто своим на потеху и трапезу бросил. Считай, скотину на убой привёл».
Злые мысли роились в голове, жужжали, точно пчёлы, жалили обидой, пробуждали затаённый гнев. Словно сухие сучья, подбрасывал он новые доводы в костёр, помогая разгореться ярости и злобе. Почто он сейчас здесь, один у кромки леса, дрожит от страха и не знает, как быть, когда мог бы пойти с ним? А может, плюнуть на всё и отправиться в деревню? А Истлаву потом сказать, что не дождался их, заплутал нечаянно, вот и воротился. Да только в ночи дорогу не найти, а вот утром… А что утром? Нечисть солнца не боится и с рассветом в норы не прячется. Не дойдёт он один до деревни, даже средь бела дня.
«И кто в этом виноват?»
Истлав. Этот одержимый Единым Богом изувер, готовый на всё, лишь бы услужить епархию и удостоиться чести лизать его сапоги. И эта проклятая тварь, нанятая ими в провожатые. Посланник Единого Бога, как же… Раз проклят, значит, было за что.
Злоба и гнев наполняли сердце, отгоняя страх, и Михей упивался чувством закипающей ярости, что разгоняла кровь и согревала изнутри.
«Они думают лишь о себе, собственной шкуре и наживе. Зачем епархию цветок? Что он будет с ним делать?»
«Цветок что-то да может, иначе зачем он им? Вот только что?..»
Он силился вспомнить все сказки, предания и байки, что слышал когда-либо об огненном цветке. И вдруг в сердце зародилась уверенность, словно забытое воспоминание:
«Он ведёт к золоту. Указывает на клады».
«А тот, у кого деньги, сам хозяин своей жизни».
«А порой и жизней других».
Сладкая-сладкая мечта о богатстве. А коли он сам найдёт этот цветок, покуда один? Раньше их всех, пока они думают, что он сидит здесь у костра и трясётся от страха. Пока не берут его в расчёт и не ждут, что он на что-то способен. Он ведь видел, как Истлав смотрит – считает его недалёким, тупым бараном. Нет, конечно, он не намерен драться со своими, всего лишь опередить.
«А справлюсь? Ежели не найду? Или сгину в этом лесу?» – голосок страха пробился, точно горный родник из-под камней, и охладил пыл.
Мороз пробежал по коже, но не добрался до сердца.
«А меч тебе на что? Нет, одному идти в лес никак нельзя. Нужно затаиться, дождаться других – Дария! – и пойти по следу. Подслушать, пока не расскажут, где прячется цветок. А коли кто-то из них найдёт его раньше… – Он оглянулся на остров и мысленно добавил: – Что ж, с одним как-нибудь управлюсь».
Усмехнувшись, Михей достал походный нож и резанул ладонь. Неглубоко, лишь немного окропил кровью землю вокруг костра и увёл дорожку от него в лес. Самодовольная, хищная ухмылка не сходила с его лица. Поглощённый мечтами о золоте и свободной жизни, он не замечал шепотки и смех, разносящиеся ветром среди ветвей.
Дарий вёл свой малый отряд вдоль реки, внимательно следя за лошадиным шагом. Милан и Неждан, ведя коней почти бок о бок, ступали позади и, чуть понизив голоса, переговаривались меж собой. А Дарий хоть и вслушивался в тихие слова, но не задумывался над ними. Будто комариный писк или пение птиц по утрам – вроде и есть шум, а ты его не замечаешь, если во слух не обратишься. Куда больше беспокоила дорога. Его рыжий конь то и дело утопал копытами в иле или раскисшей земле, ступал неуклюже, оскальзывался и вяз. Дарий уже не одним лихим словом помянул Истлава, заставившего их разделиться. По лесу идти всяко проще, там не преграждали путь сваленные паводками деревья и торчащие из оврага, становящегося по весне и в разлив реки новым берегом, омытые водой корни. Хочешь не хочешь, а с такими препятствиями отстанешь от отряда. Не единожды Дарий подумывал наплевать на приказ и увести молодших в лес, к тропе, но не решался. А всё потому, что помнил наказ, отданный Истлавом ещё в Предречье:
– Русалку нужно поймать. Ты с ними прежде дело имел, знаешь, чего они боятся и как сражаются, тебе и поручаю. Коли хоть одна у реки покажется – схватить живой. Не обязательно целой, но чтоб говорить могла. Вдруг хоть они расскажут, где искать цветок.