– Роды начались… – прошептал взволнованный Веслав и крикнул: – Несите, несите её скорее в дом!
Но и без него пара женщин покрепче и постарше уже подхватила роженицу под локти и повела неспешно в сторону жилища. Девушки помоложе забегали, и каждая проговаривала вслух, что собирается делать: кто принесёт воды, кто растопит очаг, кто соберёт травы и окурит жилище, дабы облегчить боль. Мужчины вернулись за стол, но от былого веселья не осталось и следа. Все затихли, притаились в ожидании. И лишь когда женщины скрылись в одном из домов, мальчишки-музыканты возобновили игру. Но на лицах их читались сомнения, а в движениях – неловкость и скованность. Щёки некоторых из них розовели от смущения и стыда. Веслав опустился на лавку последним и обратился к Морену:
– На сегодня праздник окончен. Советую и вам отойти ко сну. Вея наверняка уже приготовила постель.
– Я ведь сказал, что намерен ехать сейчас.
– Прошу вас, – молвил Веслав устало, – мне сейчас не до вас. Пожалейте лошадь, вы не найдёте дорогу в темноте. А своих, провожать вас, я в ночь не отпущу. Вея?
– Да, папенька, – отозвалась она из-за спины Морена.
Тот обернулся и увидел, что она стоит в двух шагах от него, и невольные мурашки пробежали по спине. Как давно она воротилась и стояла там в ожидании наказов отца? Он ведь даже не услышал шагов, не почувствовал её присутствия рядом.
– Проводи его. Захочет уехать – покажи, где конь.
Вея подошла к Морену, наклонилась, пробежалась пальчиками по плечу вниз и, найдя искомое, обхватила двумя руками его ладонь, потянула за собой. Будь на её месте кто другой, Морен обязательно бы вырвался, избежал прикосновений, но сейчас послушно поднялся, оправдав поведение Веи её слепотой. Да и в дымном облаке тумана, что всё ещё окутывал поляну сизой пеленой, и в темноте, что таилась за ним, она ориентировалась лучше, чем Морен, полагающийся на глаза.
Вея отвела его в пустующий дом из одной-единственной комнаты. Затхлый запах выдавал, что она нежилая, но внутри оказалось чисто, а постель – лавка у стены подле маленького столика – уже была застелена мягким тюфяком со свежим ароматным сеном внутри. Вероятно, дом этот предназначался для гостей. Уже у самого порога Морен заметил и стойло во дворе, в котором стоял его конь. Музыка долетала сюда лишь отголоском, звучала приглушённо, и даже удавалось расслышать тихое лошадиное фырканье за стеной.
«Любят же они принимать гостей», – отметил Морен удивительную, чрезмерную заботу. Неспроста его пытались удержать здесь, определённо неспроста.
Кто-то – вероятно, Вея – заранее принёс и поставил на скоблёный стол кувшин с чистой водой. Когда они вошли, Вея отпустила руку Морена, уверенно прошла к столику и наполнила кружку до краёв.
– Вы просили воды, но я услышала крики Веселы и позабыла обо всём. Однако ваш голос всё ещё хрипит. Я подумала, вы захотите промочить горло, – оправдалась она, протянув кружку Морену.
Тот принял её со словами благодарности, но, поднеся к носу, поморщился и отставил в сторону.
– У вас нет просто воды?
– Нет, – искренне удивилась Вея. – У нас нет колодца, мы набираем воду в реке и бросаем в неё веточку черёмухи, иначе её никак нельзя пить.
Она взяла со стола кувшин и продемонстрировала Морену его содержимое. Там и в самом деле плавал совсем свежий зелёный стебель. Но хоть Вея и не признавалась, в эту воду точно добавили что-то ещё, помимо черёмухи.
«На вкус и запах оно не ощущается, так что будет странно, если я обращу на это внимание. Сложно будет объяснить, как именно я понял, что с водой что-то не так», – решил для себя Морен и сказал вслух:
– Хорошо. Спасибо за заботу.
Помолчал немного, терзаясь сомнениями, и всё же поинтересовался:
– А кто отец ребёнка?
Губы Веи приоткрылись от удивления.
– Все, – молвила она просто. – Все мы друг другу мужья и жёны, матери и отцы. Нет у нас ничего своего.
– А твой отец, значит?..
– Он всем нам родитель, не только мне одной.
Морен едва слышно хмыкнул, молчаливо принимая чужой уклад. Вея не спешила уходить. Они были совсем одни, где-то вдалеке всё ещё приглушённо звучала музыка, но здесь она казалась тенью их разговора, а не чем-то давящим и утомляющим. Вея молчала и словно бы размышляла о чём-то, а Морен ждал, что́ именно она хочет сказать. Он видел, что она мнётся и не решается, поэтому не настаивал и не торопил, хотя неловкость сковывала и угнетала. Отставив кувшин, Вея вдруг опустилась на лавку и, сжав в пальцах тюфяк, обратилась к Морену:
– Вы ведь странник, верно?
– Да, пожалуй.
– Я думаю, вы мне снились. Несколько ночей подряд я видела во снах странника в тёмных одеждах… Лица у него не было, лишь чернота, но он был добр и обещал перемены.
«Не удивлюсь, если она говорит так всем путникам, захаживающим к ним», – подумал Морен, но вслух произнёс иное:
– Вы видите сны? Прям видите?
– Да. Это странно? Только во снах я и могу видеть. Не знаю, может быть, мир совсем не такой, каким я вижу его во сне, ведь наяву мой мир – одна лишь чернота. Но во снах есть свет, и он разный. И привычные предметы, которые прежде я лишь трогала, обретают форму. Я смотрю на них, не касаясь, и точно понимаю, что это они. Во снах я знаю, как выглядят деревья, цветы, куры… А наяву мне известно лишь как они пахнут, как ощущаются под руками, как звучат, когда их касается ветер…
Сквозь глухую из-за стен музыку прорвался женский крик. Роженица готовилась разрешиться от бремени, и её голос воем разносился по всей деревне. Морену казалось странным, что праздник и музыка не унимались, а словно наоборот, пытались заглушить её боль, укрыть завесой шума от остальных.
– Вы не могли бы рассказать мне, – продолжила Вея, когда плач беременной стих, – о мире за пределами леса?
Морен растерялся. Никто и никогда не просил и не спрашивал его о подобном, хотя люди, не занимающиеся торговлей, могли всю жизнь провести на одном месте, не выбираясь даже в соседнее село, и их это вполне устраивало. В Радее не было стен, не считая тех, что защищали, а не удерживали, и любой желающий мог свободно бросить всё и отправиться в путь за лучшей жизнью.
Но вряд ли на это способна слепая девушка, привязанная к общине недугом. Они жили в уединённом, закрытом мире. Жили, судя по всему, счастливо, но выбора жить по-другому им не давали. Лишённый зрения в момент рождения уже никогда не покинет селение, разве что отправится на тот свет. Морен вдруг проникся сочувствием к этой девушке. Ему стало ясно, что она липнет к нему не из женского интереса, а из детского любопытства, и утолить этот голод ему куда как проще. Опустившись на лавку рядом с ней, он улыбнулся под маской и спросил:
– Что именно вас интересует?
– Всё.
– Вы хотели бы увидеть мир?
– Нет. Сложно тосковать по тому, чего у тебя никогда не было. Но мне нравится слушать истории путников, что забредают к нам. Я бы хотела побывать в городах, полях, других поселениях… Но я хочу услышать, как они звучат. Хочу узнать, чем они пахнут. Один путник рассказал мне о море, о морском бризе. Сказал, что на море так ощущается ветер – прохладно, колюче, словно во время дождя, но иначе. Однако он так и не смог описать мне, как оно звучит. Большую воду я себе представить могу, но, кажется, это так скучно… А он говорил о нём с таким восторгом!
– Что с ним стало?
– С тем путником? – Вея словно удивилась. – То же, что и с большинством. Они покидают нас, мало кто задерживается. Чтобы остаться, надо пожертвовать зрением, не многие готовы пойти на это. Они не хотят отдавать то, чем владеют с рождения.
Морен тихо хмыкнул, прекрасно понимая их выбор, и призадумался – ему в голову пришла одна идея.
– Я не могу отвести вас к морю, – произнёс он, – но могу показать, как оно звучит. Будет очень похоже. Доверитесь мне?
– Д-да! Да, конечно!
Вея так разволновалась, что лёгкий румянец коснулся её щёк. Морен же медленно снял перчатки, протянул руки к Вее и зажал её уши ладонями.
– Не двигайтесь и ничего не говорите. Прислушайтесь. И услышите, как звучит море в непогоду.
Они замерли, и звуки за пределами дома стали казаться далёкими и чужими, будто сама тьма за границей факелов окутывала их и оберегала от мира. Все чувства и мысли отражались на лице Веи, Морен мог читать её, как открытую книгу. Собранность и сосредоточенность сменились непониманием, затем удивлением, а следом радость и восторг овладели ею. Она будто засветилась изнутри, как утреннее солнце. Открытая улыбка озарила её губы, сделав черты лица краше, и Морен невольно улыбнулся. В груди просыпалось тепло при взгляде на эту девушку, такую искреннюю в своей радости и такую открытую ко всему.
– Я словно слышу ветер! – воскликнула Вея.
– Это и есть море. Вода и ветер. Запах соли и шум волн.
– Но здесь же нет ветра. Я не чувствую его на коже.
– Считайте это ловким трюком. Вы легко повторите его, просто закройте уши в тишине.
Когда Морен убрал ладони, она широко улыбнулась – уже по-другому, чуть смущённо – и протянула руки к нему.
– Позволите?
Морен не совсем понял, что́ она хочет сделать, но по привычке кивнул, не сразу вспоминая, что Вея не увидит этот жест. Лишь по её заминке он понял, в чём дело, и дал разрешение вслух. Только тогда она позволила себе дотронуться до его лица.
Но руки её замерли, когда кончики пальцев ощупали шероховатую ткань, и прозвучал вопрос:
– Что это?
– Маска.
– В нашей деревне нет зрячих. Здесь вам не от кого прятаться и ни к чему её носить.
Но Морен промолчал на это. Не дождавшись ответа, Вея мягко огладила его щёку, провела подушечками пальцев ниже и выше, изучая черты лица – брови, ресницы, горбинку носа… Но когда она коснулась губ, Морен поймал её руку и отвёл от своего лица.
– Достаточно.
– Вам неприятно?
– Это ни к чему.
Оба замолчали. Смущённая Вея не находила слов, возможно, также испытывая неловкость. В тишине Морен различил, что музыка таки прекратила звучать и по деревне пронёсся очередной вопль измученной родами женщины.