Клинок вонзился точно в пасть, но угол оказался неудачным, и остриё прошло насквозь, пробив нижнюю челюсть. Лихо взвыло, да так громко, что Морен поморщился от боли в ушах и обеими руками вцепился в меч – он буквально повис на нём и только так избежал падения с огромной высоты. Ноги старались найти опору, и ею стало плечо чудовища. Вот только Морен не успел подтянуться и вытащить меч – лихо схватило его поперёк живота. Потащило, стараясь оторвать, и Морен, приложив все силы, провернул лезвие меча. Взвыв громче прежнего, лихо отдёрнуло руку, решив, что само себе причиняет боль.
Морен силился подтянуться, но не вышло – ноги не нашли опоры, ведь чудище размахивало руками, стараясь скинуть его, – и он не придумал ничего лучше, как уцепиться за тонкую шею лиха. Обхватив её одной рукой, второй он продолжал держаться за меч. Попробовал вытянуть, но не тут-то было – клинок не поддавался, даже когда он упёрся ногами в грудь чудовища, да и положение оказалось неудобным. Бросив тщетные попытки, Морен оставил меч и хотел уже потянуться за ножом, когда лихо вновь схватило его, но на этот раз только сжало, не спеша тянуть или отрывать от себя. Осознание происходящего пришло к Морену слишком поздно.
«Оно меня сейчас раздавит, как то дерево!»
– Осторожнее! – раздался голос Веслава за спиной.
Лихо повернуло голову на шум, и Морен тоже обернулся, но вместо старосты увидал Куцика, сидящего на земле. Он снова и снова кричал: «Осторожнее! Осторожнее, олухи!» – но лихо почти сразу же потеряло интерес: что-то здесь было не так.
«Догадалось?» – у Морена холодок прошёл по коже. Он снова попытался провернуть меч, но лихо сжало его тело до боли, а едва он перестал налегать на оружие, хватка ослабла. Ему словно дали понять: не дёргайся. Затихнув, Морен во все глаза уставился на лихо, судорожно пытаясь сообразить, как быть дальше. А то потянулось свободной рукой к своему сросшемуся глазу.
Когти вонзились в кожу и, в отличие от меча Морена, легко справились с ней. По лицу лиха потекла чёрная кровь, а то, будто не замечая боли или не испытывая её вовсе, потянуло кожу вверх. Разорвав её, оно открыло свой единственный кроваво-красный глаз и впилось взглядом в Морена.
«Теперь мне уже не уйти!» – с ужасом осознал он.
А лихо подняло к нему свободную руку. Тонкие острые когти потянулись к глазам, и, видимо, лишь поэтому его до сих пор не убили – боялись испортить главное блюдо. Куцик снова оказался рядом, с криком бросился на открытый глаз, целясь в него когтями, но лихо отмахнулось, едва не зашибив, и Морен крикнул ему:
– Куцик, прочь!
Отпустив меч и шею лиха, он вскинул руку с арбалетом и выстрелил. Чудище прикрыло глаз свободной рукой, а Морен тут же вцепился обеими ладонями в рукоять меча. Отвернув голову и прикрыв веки, он упёрся ногами в грудь лиха и потянул оружие на себя со всей силы, используя держащую его руку как опору. Лихо сжало пальцы на его торсе так крепко, что грудь и бока отозвались острой болью и дышать стало тяжелее, но сталь начала поддаваться. Когда лезвие почти выбралось из плоти, Морен вдруг понял, что он полный олух. И вонзил его глубже, по самую рукоять.
Лихо взвыло одурью, оглушая его, – слишком близко и громко, так, что боль в ушах сменилась глухим шумом. Меч вошёл так глубоко, что острые клыки лиха разорвали ткань перчаток и оцарапали Морену руку, но зато рукоять теперь не давала чудищу закрыть пасть. Держась на одной руке, но продолжая упираться в грудь лиха ногами, Морен выхватил из-за пояса охотничий нож. Не обращая внимания на боль в рёбрах из-за сжимающих его пальцев, он вонзил оружие прямо в пасть, остриём вверх.
Клинок пробил нёбо, белок единственного глаза окрасился тёмной кровью – она словно залила его изнутри. Лихо захрипело, отступило, пошатываясь, и ноги его подкосились. Глаз закатился, и чудище повалилось наземь, так и не выпустив Морена из рук.
Тот упал вместе с лихом, но, отбив бока об узловатые пальцы, подумал, что лучше бы рухнул на землю – листва и земля смягчили бы падение лучше. Впрочем, хоть ноги не переломал, и то хорошо. Выбравшись из сжимающих его когтей и поднявшись с огромным трудом, Морен едва устоял на своих двоих – торс болел нестерпимо, каждый вдох отдавался болью, и не приходилось сомневаться, что несколько рёбер сломано. Ещё и руки после пережитого нещадно ныли – Морен ощущал их слабость и дрожь, такой же отзывались ноги. Давно он не чувствовал себя так паршиво.
Доковыляв до жертвенного дуба, Морен завалился на него спиной, держась за бок и пытаясь отдышаться. Потянулся к бутылькам в поясных сумках, но те оказались пережаты и раздроблены в крошево, а те, что повытаскивал Куцик, были растоптаны. Значит, и без лекарств остался. Постепенно тёмная кровь сделает своё дело и он восстановится, но до тех пор нужно подождать и не дёргаться. Главное, не уснуть.
Куцик опустился на землю рядом, в пару прыжков приблизился к нему и клювом дёрнул за отворот сапога. Морен невольно улыбнулся и хрипло произнёс:
– Я в порядке, просто дай мне время.
Прикрыв глаза, он замер, прислушиваясь к ощущениям. Шум в ушах уже совсем отпустил, дрожь тоже ослабевала. Ещё немного, и утихнет боль в рёбрах, станет легче дышать, и он вновь сможет двигаться.
И тогда нужно будет вернуться в поселение.
Оклемался он лишь к рассветному часу. Солнце ещё не показалось из-за леса, но небо уже окрасилось сизым, светлело на глазах. Когда Морен воротился, в деревне никто не спал. Казалось, вся община вышла встречать его из леса. Напуганные дети жались к бледным от страха матерям, мужчины отступали, пропуская его. Неужто слышали шум в лесу и заранее знали, чем всё кончится? Но Веслав выглядел оскорблённым до глубины души – он явно не ждал его.
Едва увидав старосту, Морен ускорил шаг, направляясь к нему. Он всё ещё чувствовал себя неважно, но злость из-за случившегося гнала вперёд. Куцик, проникнувшись настроением хозяина, взлетел с плеча, приземлился на ближайший столп-ориентир, украшенный птичьим черепком, и гаркнул голосом Веслава: «Осторожнее! Осторожнее, олухи!» Тот побелел, и все краски отхлынули от его лица, словно ничего ужаснее он никогда не слыхал.
Толпа ахнула, отпрянула, люди вжались друг в друга. Морен же почти подбежал к Веславу, ощущая, как злость подступает к горлу, застилает глаза. Толкнув старика на стену дома, он надавил локтем на его шею. Ноги Веслава оторвались от земли. Он захрипел, и Морен чуть ослабил хватку, но не отступил. От него разило чёрной кровью, коей он был покрыт с головы до ног, и Морен видел, как Веслав морщится, пытается задержать дыхание, чтобы не чувствовать этот запах, хватает воздух ртом, и всё тщетно. Слишком близко он стоял к нему, и никто из мужчин не решался вмешаться, то ли тоже чувствуя этот запах, то ли догадываясь, что обнажённый меч всё ещё зажат в его свободной руке.
– Как давно?! – прорычал Морен сквозь стиснутые зубы. – Как давно вы поклоняетесь своему богу?!
– Я не… я не понимаю, – прохрипел Веслав.
– Лихом может стать лишь рождённый с уродствами ребёнок. Именно ненависть к тем, кто издевается над ними, зависть к тому, кто не похож на них, пробуждает в таких детях Проклятье! А раз лихо оставалось подле вашей деревни и требовало дань именно от вас, значит, отсюда оно родом. И либо вы, либо ваши предки были теми, кто сделал его таким!
Морен понимал – это тот самый случай, когда люди сами повинны в своих бедах. Они сами взрастили и создали чудовище, а затем и возвеличили его, выбрав своим божеством. Сколько путников пострадало от их рук? Морен боялся даже представить.
– Бог защищает нас, сколько я себя помню! – ответил Веслав. – И мой отец, и мой дед поклонялись ему.
«Обряд этот когда-то давно придумал мой дед. Сам бог подсказал ему, что делать и как помочь людям. И вот уж сотню лет мы не сталкивались с нечистью», – вспомнил Морен, как Веслав рассказывал ему накануне.
«Значит, в живых нет уже никого, кто помнил бы, что случилось. Нет смысла спрашивать с этих людей за грехи их предков», – решил он, глядя на глазную повязку Веслава. Злость его отступила, как только стало ясно, что искать виноватых уже слишком поздно.
Веслав закашлялся, то ли от запаха, то ли от удушья, и Вея кинулась к Морену, вцепилась в его руку, пытаясь оторвать от отца. Но не из-за неё он отпустил старика, позволив тому упасть на землю.
– Сегодня я убил вашего бога, – как никогда холодно произнёс Морен. Раскрасневшееся от удушья лицо Веслава вновь побелело, а Морен обернулся к толпе и прокричал: – Нет больше вашего бога! Его тело осталось там, где вы приносили ему жертвы! Сходите и убедитесь сами, кому вы поклонялись и чего стоила ваша вера!
Грудь заволокло ноющей болью, сердце забилось быстрее. Не те слова он хотел бы сказать, совсем не те, они сами сорвались с языка, словно бы против воли. Злость и ярость говорили в нём, худшие из советчиков.
Тревожный шёпот словно единым вздохом прошёлся по толпе. Никто не решался выступить против него открыто, но голоса перепуганных селян свистели от страха и ужаса. Вея причитала над отцом, покуда тот не откашлялся, не отдышался и дыхание его не выровнялось. Убедившись, что он в порядке, она резко повернула голову к Морену. Крепко сжатые губы словно истончились, и дрожь их выдавала едва сдерживаемую ярость. Вскочив на ноги, она кинулась на Морена, замахнулась кулаком, но он поймал её руку и оттолкнул от себя. Слёзы побежали по её щекам, смочили повязку на глазах, но на этот раз сердце Морена не дрогнуло.
– Зачем вы это сделали?! – спросила она с надломом.
– Чтобы даровать вам свободу.
Вея отшатнулась от него, точно получила пощёчину, а Морен вытер меч, убрал его в ножны и прокричал вновь:
– Теперь вы сами по себе! Нет больше нужды слепить младенцев и приносить путников в жертву. Живите как все.
– Как все! – вторил ему Куцик.
Больше их здесь ничто не держало. Крики и плач, надрывные стоны разносились по лесу, звучали в спину Морена, пока он готовил коня, но никто не посмел его остановить. И он покинул лесное поселение не оглядываясь.