Весь оставшийся путь, до самого заката, Иван не разговаривал с ними, а Морен и Лука не нуждались в собеседниках. То ли Лука устал ворочать не привыкшим к людской речи языком, то ли сник, узнав об участи братьев по ремеслу, но и он не спешил заводить разговор. Когда закатное солнце окрасило чащу, словно покрыв ржавчиной листву, Лука ускорил шаг, и Морену пришлось пустить коня рысью, чтоб поспевать за ним.
Казалось, лес горит в лучах уходящего за горизонт светила. В этой части чащобы почти не было хвои, ели заменили берёзы и ивы, а дубы перемежались осинами и тополями. И на их зелёной листве да укутанных в мох стволах солнце играло всеми оттенками рыжины, будто желая ускорить окончание лета.
То ли причиной тому стал Лука, то ли лес этот был не так уж и страшен, но за весь день ни одного проклятого не встретилось на их пути. Однако средь золотящихся закатом деревьев начало мелькать нечто иное: куски рукотворного камня, руины обрушенных стен, стёсанные временем развалины. Их также покрывал вездесущий мох, но излишне резкая, прямая и гладкая форма выдавала в этих изувеченных временем камнях творение человека. Где-то Морен узнавал кусок обрушенной крепости, где-то развалины башни, а порой и высоченные поваленные арки преграждали им путь. Укрытые тенью деревьев и густой листвой, они казались чудовищами, затаившимися в лесной тиши.
– Что здесь раньше было? – спросил Морен, разглядывая очередные руины.
– Верия, – только и ответил Лука.
Постепенно лес стал редеть и наконец расступился вовсе, открывая их взору горящее в закатном огне озеро. Морен увидал его ещё издали – тревожимая ветром вода сверкала переливами солнечных бликов. А когда они вышли к берегу, у Морена перехватило дыхание от красоты. Небольшое озеро скрывалось средь каменных развалин, которые, как и во всём остальном лесу, поглотили деревья и кустарники. Но здесь таковыми стали ивы, что низко клонились к воде, утопая в ней тонкими ветвями, и когда ветер касался их, изумрудная листва трепетала. А идущая от них рябь оживляла озеро, будто покрывая его драгоценными камнями, сияющими в затухающих лучах. Солнце отражалось от чистейшей воды, окрашивая её в закатный алый, и словно живой огонь плясал на озёрной глади.
Язык не повернулся бы спросить, к тому ли самому, Закатному, озеру они вышли.
– До ночи можно уйти на привал, – сухо обратился Иван к спутникам.
Он слез с коня и без спросу и помощи начал снимать с него свои сумки. Морен терпеливо дождался, когда тот закончит, и лишь после расседлал скакуна. Подвёл было напиться, но тут же к озеру подошёл Лука, опустил морду и принялся по-собачьи лакать воду. Конь Морена так и попятился, не желая оставаться близ волколака, пришлось увести его и привязать поодаль.
Иван сказал, что разбивать лагерь и разбирать сумки нет никакого смысла, но свои всё равно перебрал, достав оттуда мешочек то ли зерна, то ли чего-то ещё, мелкого и сыпучего, да тонкую сеть, сверкающую золотом. Морен никак не мог поверить, что она и в самом деле из драгоценного металла, поэтому снял перчатки и пощупал искусно сделанную диковинку, но так и не сумел понять, из чего она. Тонкая и лёгкая, сеть оказалась куда прочнее знакомой ему золочёной нити.
– Что это? – спросил он прямо.
– Сплав лёгкого металла, покрытый золотом.
– Зачем?
– Эти птицы его очень любят. Мне сказали, другой материал для них всё равно что яд – перья тускнеют и осыпаются.
Он всё ещё казался недовольным – отвечал неохотно и будто сквозь зубы, но Морену было плевать на его обиду.
– Что же ты намерен делать? И что делать мне?
– Тебе, – Иван с нажимом произнёс это слово, – ничего делать не нужно, я всё сделаю сам. Просто следи, чтобы к озеру никто не подобрался. Птица прилетит к полуночи, не раньше.
Час заката почти отгорел: солнце уходило будто в спешке, тонуло в лесном массиве, окрашивая небо и отражающую его озёрную воду в чернильные оттенки. Лука подошёл к Ивану и Морену, отряхиваясь, будто пёс, и предложил:
– Может, костёр разведём? Я рыбу наловлю, отужинаем.
– Нет! – вскрикнул Иван, точно разозлившись или испугавшись чего-то. – Никакого огня! Он спугнёт её! И старайтесь поменьше шуметь.
– Что же ты хочешь? – поинтересовался Морен. – Чтобы мы схоронились в кустах и ждали полуночи?
– Именно так.
Взяв мешочек, Иван ушёл с ним к берегу. Высыпав содержимое на ладонь, он разбросал его, точно зерно на посеве. Вывел тонкую дорожку к утопающему корнями в воде поваленному дереву и оставил горсть на его стволе. Когда мешочек опустел, Морен подошёл ближе и вгляделся в приманку – ею оказались обыкновенные яблочные зёрнышки.
– Я сам буду её ловить, – предупредил Иван, и звучали его слова как приказ.
– А нам что делать?
– Не мешать, – холодно бросил царевич и ушёл обратно к кромке леса, к своим вещам.
Морен переглянулся с Лукой, и тот пожал плечами.
Ночь всё близилась, и луна разгоралась ярче. Темнело, и лес утопал в тенях. Тьма будто поднималась с самого дна озера, делая его воды тем чернее, чем холоднее становились оттенки неба, пока затухали багряные всполохи заката, ещё отражающиеся в редких, растянутых войлоком облаках. Но и они постепенно тускнели, сменяясь ночной синевой и серой дымкой, и вот уже золотая рябь на водной глади сменилась серебряной дорожкой – отражением лунного лика. Небо окрасилось звёздами, и голоса птиц в лесной чаще умолкли.
Пока Морен занимался конём – кормил его, поил и проверял подковы, – Лука подобрался к ужинавшему вяленым мясом царевичу и заговорил с ним:
– Ты на меня не серчай, Иван. Не хотел я смеяться над тобой. Вижу я, что мо́лодец ты благородный, сердцем чистый, да больно пылкий. Коли задели тебя мои слова, так ты меня извини.
– Принимается, – всё ещё будто с неохотой, но уже без холода ответил Иван.
– Мы ж одно дело делаем, – продолжил умасливать Лука. – Помочь тебе хотим. А уж из-за денег то иль по другим причинам – не столь важно. Ни к чему нам ссориться, покуда цель одна.
– Одна ли? – вмешался Морен, выдавая, что слышит их разговор.
Лука взглянул на него в упор.
– Раздор меж нас пустить хочешь? Недоверие посеять? – упрекнул он Скитальца.
– На кой оно мне?
– Вот и я взять в толк не могу.
– Не слушай его, Иван. Больно мягко он стелет, а зачем к нам пристал, до сих пор неясно. Не ведись на его речи, льстивый язык правды никогда не скажет.
– А ну хватит! – потеряв терпение, прикрикнул на них Иван. – Осточертело слушать, как вы собачитесь! Не веришь, что он нам искренне помочь хочет? А сам чем лучше? Только ради денег и согласился пойти со мной. Платить откажусь, так мигом в церквушку свою вернёшься и одного здесь бросишь.
– Я не… – начал было Морен, но Иван оборвал его:
– За дурака меня держишь? Думаешь, я сам не могу решить, как мне поступить и кого слушать? Обоим я вам не верю!
– Верно говоришь, Иван, – вставил слово Лука. – Своим умом жить надо.
– Сказал же: хватит! А ты, – он оглянулся на волколака, – спрячься куда-нибудь да не высовывайся. Больно много от вас шума, спугнёшь ещё жар-птицу своей мордой. Вижу я, как тебя кони шугаются. Чем дальше будешь от озера, тем лучше.
– Как скажете, ваше высочество, – молвил Лука, покорно склонив голову, и убежал в лес.
А Морен замер. Иван, конечно, проявлял время от времени царские замашки, явно забываясь, но не удалось припомнить, звал ли он его по титулу хоть раз. С тем же успехом зарвавшийся мальчишка мог быть молодым барином или сыном наместника. Сам Иван не придал никакого значения привычному для него обращению, и Морен решил не задавать вопросов.
«Быть может, Лука пошутил, а я из собственного недоверия надумал невесть что», – успокоил он сам себя.
Его самого Иван игнорировал. Прикончив скудный ужин, он ушёл в лес и устроился в корнях ветвистой ивы. Морен присоединился к нему чуть позже.
Ночь принесла с собой осенний холод. Без костра Иван то и дело ёжился и дышал на озябшие пальцы – перчаток он не носил. Морен же всматривался в лес, вслушивался в треск веток да шорох листвы, пытаясь понять: то сова тащит на дерево добычу или Лука неосторожно пробирается сквозь чащу, осматривая округу. И вдруг Иван вскочил, тряхнул его за плечо.
– Она! – шепнул он громко.
Морен обернулся к озеру да и обомлел: словно рассвет наступил раньше положенного срока. Небо вдруг посветлело, лес вновь озарился золотом, будто солнце поднялось из-за деревьев, знаменуя утро. Но слишком рано и слишком скоро бежало оно по небосводу, чтобы поверить в это. Морен зажмурился, пытаясь привыкнуть к слепящему свету, и краем глаза заметил, как Иван делает то же самое, прислоняя ладонь к бровям. Но тут сияние угасло, и источник света опустился к ним. Будто яркая ночная звезда мигнула на небосводе да упала на землю.
И лишь теперь, когда ослепительный блеск померк и глаза попривыкли к нему, удалось разглядеть, кто же явился к ним. Это и в самом деле была птица: большая, яркая, с золотисто-красным оперением. Размером чуть больше дворового петуха, но с вытянутой шеей и длинным пушистым хвостом, расширяющимся книзу. На маленькой голове её гребнем вздымались перья – один в один царская корона, – и такие же, закруглённые на концах, украшали роскошный хвост. Она светилась, точно жар костра, и лунный свет играл на ней переливами, заставляя оперение то вспыхивать ярче, то вновь меркнуть. Опустившись к озеру, птица сложила рыжие крылья и принялась клевать рассыпанные Иваном яблочные зёрна. Хвост волочился за ней и мигал жаром в такт её поступи.
Морен наблюдал за диковинной зверушкой, оторопев. Лишь заметив движение неподалёку, он точно очнулся и обернулся к Ивану, который уже был наготове и держал в руках развёрнутую сеть. Медленно, крадучись он подбирался к птице. А та, наклевавшись, вспорхнула невысоко и окунулась в воду. Будто воробей в лужице, принялась она купаться и чистить пёрышки, то встряхивая их и пуша, то вновь прижимая к телу.
Иван ступал осторожно, то и дело бросая взгляд под ноги, перешагивая ветки, что могли нечаянно хрустнуть. Как умелый охотник подбирался он к своей добыче, не спеша, выжидая момент. Морен хотел было помочь ему, но, вспомнив его наказ, остался на месте и только наблюдал. Иван уже подкрался к дереву, на котором оставил больше всего приманки, и схоронился под ним, за корнями. А птица, накупавшись и напившись вдоволь, вспорхнула, вновь озаряя озеро светом, да и перебралась на то же дерево, с радостью принимаясь за угощение. Тут-то Иван и кинул сеть.