Птица тотчас взметнулась, загорланила, но улететь не смогла – Иван крепко держал её. Подтянув к себе, он скинул птицу на землю и навалился сверху. Та затрепетала пуще прежнего, закричала протяжно, будто кошку в силки поймали, оперение её на миг стало ярче, слепя глаза, и начало затухать. Нещадно билась она в сети, и Иван с трудом мог удержать её.
Теперь-то Морен кинулся на подмогу. Птица сопротивлялась рьяно, кричала, пару раз больно клюнула, золочёные пёрышки летели во все стороны. Но вдвоём им удалось повалить её на землю, и Иван ловко обернул золотую сеть вокруг крыльев, прижав их к телу.
– Я просил тебя не вмешиваться, а охранять меня, – бросил Иван вместо благодарности, ловя птицу за клюв и пытаясь связать его.
– Лучше бы спасибо сказал. От чего, нечисть тебя задери, охранять?
Ответ он получил куда раньше, чем рассчитывал. Затрещали кусты вокруг них, зашумел и будто ожил лес, раздвинулись склонённые к земле ветви. Воздух наполнился гулом, сучья затрещали под десятками ног. Из леса как один выступили вооружённые луками ратники. Тетива у каждого была натянута, и наконечники стрел смотрели на них двоих. Морен бегло насчитал не менее дюжины облачённых в медные шлемы и серо-голубые кафтаны. Учитывая, на чьих землях они сейчас пребывали, несложно было догадаться, кто именно перед ними: стража царя Долмата, правителя Визарии. Но, к удивлению Морена, Иван не отдал приказ, а просто смотрел в упор на ратников своего отца.
– За кражу и порчу царского имущества полагается смертная казнь, – заговорил с ними старший из стражников, не опуская лука. – Освободите птицу, и у вас будет шанс на помилование.
«Царского имущества?..» – и пока Морен пытался осознать, что происходит, Иван на его глазах распутал сеть и выпустил жар-птицу, а затем поднял руки, сдаваясь на чужую милость. Морену ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру.
Естественно, они не могли отделаться так просто. Страже царя Долмата было наплевать, что перед ними Скиталец, а Иван и вовсе не пожелал представляться. Он упрямо молчал, лишь единожды потребовал отвести их прямо к царю. Ратники, неожиданно для Морена, охотно согласились, но отобрали все вещи, оружие и коня, а руки каждому связали за спиной. Повели их во дворец пешими, заверив, что путь предстоит близкий. Птица к тому часу уже улетела, и в общей суете все позабыли о ней.
– И какое у тебя объяснение случившемуся? – шепнул Морен Ивану, едва они оказались подле друг друга на пути во дворец.
– Никакого, – прямо ответил тот. – А где Лука? Сбежал?
– Не знаю, но вполне возможно.
– Мог бы вмешаться и помочь нам, – зашипел от злости Иван.
– Думаю, он решил, что даже для него их слишком много.
Один из стражников сделал им замечание, для порядка ткнув Морена древком копья меж лопаток, и разговоры пришлось оставить на потом.
На счастье, путь и в самом деле оказался близким – ещё не забрезжил рассвет, когда над кронами деревьев замелькали каменные шпили и стены дворца. Теперь Морен начал понимать, почему птица, имевшая, как оказалось, хозяина, прилетала именно к этому озеру – дом её был совсем рядом, всего лишь из леса выйти. Иван наверняка знал об этом и намеренно скрыл.
Их не повели к царю сразу, а посадили в темницу под дворцом – дожидаться утра. Камеру для них выбрали одну на двоих, запрятанную в катакомбах неглубоко под землёй, – маленькие оконца под самым потолком, куда выше человеческого роста, выходили наружу, а другого света здесь не было. Когда решётчатая дверь закрылась за ними, Морен попытался ещё раз разговорить Ивана, но тот упрямо хранил молчание, иногда огрызаясь, и пришлось оставить попытки. В тишине и темени дожидались они утра, пока за ними не пришли вновь, дабы отвести на поклон к царю.
Через двор и крытые переходы их проводили в палаты, что оказались похожи скорее на сад, чем на тронный зал. Потолок представлял собой высокий купол, украшенный сине-зелёными витражами, и такого же цвета окна были раскиданы вдоль стен и тянулись ввысь под самый свод. Море дневного света лилось сквозь стёкла и давало жизнь бескрайнему изобилию буйной зелени и цветов. Белоснежные колонны обвивала лоза, тут и там встречались необъятные каменные кадки, в которых росли молодые деревья, готовые вот-вот подарить плоды, а вдоль мощёной дорожки, в кадках поменьше, благоухали цветущие кусты. Среди них било множество фонтанчиков в форме кувшинов, украшенных скульптурами рыб, и вода в них шумно журчала, давая прохладу и играя бликами утреннего солнца. И как завершение дивной картины – множество мелких пташек, что порхали под потолком и среди цветов, наполняя воздух глухим эхом песенных переливов.
Царь Долмат сидел на выкованном из меди и серебра троне в самой глубине сада. Низенький, широкий в кости, он был облачён в роскошный бархатный халат синего цвета. Лицо его казалось плоским, нос большим, глазки маленькими и тёмными, а дополняли образ пышные усы и длинная остроконечная борода. На голове его покоилась чалма, украшенная поникшим пером жар-птицы, тусклым и оттого невзрачным, но узор на нём угадывался безошибочно. Волосы его были черны, редки и прямы, и Морен не мог углядеть в нём ни единого сходства с Иваном. Уже казавшееся очевидным подтвердилось теперь окончательно: мальчишка не тот, за кого себя выдавал.
А подле Долмата, за правым плечом, стояла прекрасная царевна. Стройная девушка едва ли семнадцати лет, наряженная в голубое платье с серебряной нитью и жемчугами в узоре. Такие же нити с жемчугами украшали её чёрные волосы, собранные в свободную широкую косу, и казались россыпью звёзд на ночном небе. В кольцах на её руках, в колье и ожерельях, что притягивали взгляд к женским прелестям, сверкали сапфиры, и подобно этим камням сияли ярко-синие глаза. При виде Ивана она распахнула их шире, поражённая до глубины души, – наверняка узнала его. Но затем царевна почему-то зарделась и отвернулась. Иван тоже глядел на неё не отрываясь. Лишь когда Долмат ударил посохом о каменный пол, царевич вспомнил о нём и повернул голову.
И его, и Морена заставили встать на колени перед царём, но ни один из них не склонил голову, несмотря на всё ещё связанные за спиной руки. Долмат было вспыхнул, оскорблённый, но взгляд его вдруг сделался внимательным, а лицо задумчивым. Оглядев их, он уверенно произнёс:
– Я знаю, кто вы.
Царевна бросила на отца испуганный взгляд, но не сказала ни слова.
– Неужто самого Скитальца я вижу перед собой? – протянул Долмат. – Или ты самозванец, что выдаёт себя за него? Надеюсь, второе – не хочется верить, что Скиталец заделался вором.
– Меня зовут Морен. – И лишь теперь он медленно склонил голову, выражая своё почтение. – И я действительно тот, кого называют Скитальцем. Надеюсь, мне не придётся снимать маску, чтобы доказать вам это.
Долмат ещё раз оглядел его, махнул рукой и приказал:
– Встань! Развяжите его.
Приказ тотчас же был исполнен. Морен выпрямился, растирая кисти, ещё раз поклонился, выражая благодарность. Но, несмотря на поклоны, он продолжал глядеть прямо в лицо царя, не пряча взгляда, давая понять, что считает себя равным правителю.
– Коли ты в самом деле тот, за кого выдаёшь себя, – заговорил с ним Долмат, – объясни мне: зачем великому Скитальцу приходить ко мне как вору?
– Полагаю, вышло недоразумение. – Морену очень хотелось бросить гневный взгляд на Ивана, но он сдержался. – Я не знал, что у этой птицы есть хозяин. В моих краях она считается выдумкой. Меня наняли как провожатого через лес.
– Кто нанял? – резко, визгливо выпалил царь.
Морен смолчал. Долмат хмыкнул и повернулся к Ивану.
– А ты? Что скажешь, сучий сын?
Но тот упрямо держал рот на замке. Иван стоял на коленях с гордо поднятой головой, глядя прямо в глаза царю, словно не он был пойман на воровстве, а его самого оскорбили, связав по рукам и принуждая кланяться. Морен украдкой наблюдал то за ним, то за Долматом и всё больше убеждался, что они не родня друг другу.
Царь затрясся, теряя терпение от такой наглости, и, не дождавшись ответа, рявкнул, словно сорвавшийся на лай пёс:
– Я знаю, кто ты! И спрошу лишь, известно ли отцу, что ты здесь и позоришь его?! По наказу его иль по своей дурости ты решил обокрасть меня?!
– Отец не знает, – подал голос Иван. – Он болен, и от хвори его нет лекарства. Знахари сказали, что жар-птица может исцелить любой недуг.
– Ложь! – гаркнул Долмат. – Я знаю, что он изгнал тебя, как нерадивого пса, за пьянки и распутство. Он лишил тебя права на престол, лишил царской милости и своего покровительства. Потому ты и проник ко мне, как вор, – думал, что, если принесёшь отцу жар-птицу, он простит тебя? Знаю я, что Выслав давно точит зуб на моё сокровище.
– Всё не так!
– Посмотри на него, Скиталец. – Долмат обернулся к Морену. – Он стискивает зубы, скрежещет ими и испепеляет меня взглядом, потому что правду я о нём говорю. Вот каково истинное лицо царевича Ивана, сына Выслава, правителя Литавы!
– Отец правда болен!
– Тогда ты мог попросить! – Долмат вновь обратил взор к Ивану. – Прийти ко мне на поклон и попросить о милости! Но ты предпочёл украсть. Ты слишком горд и спесив, так же как твой отец. Такое унижение, как просьба, не для царского сына, верно? За гордыню свою ты и поплатишься. Позором, что падёт на твой род, когда я разнесу весть о том, что ты обманщик и вор.
Иван молчал, только крепче стискивал зубы да тяжело дышал, задыхаясь от гнева и бессилия. Морену не было его жаль, но злость его на царевича поутихла. Долмат вновь обратился к нему:
– Я знаю, что этот мальчишка обманул тебя, такова уж его суть. Поэтому, а ещё из уважения к твоему ремеслу, я отпускаю тебя. Ты свободен, Скиталец, можешь вернуться в Радею.
– Благодарю за милость, – проявил Морен учтивость. – Но он мой заказчик, я не могу уйти без него.
– Какая глупость! Даю тебе последний шанс.
Но он упрямо замотал головой.
– Что ж, твой выбор. Я не обеднею от ещё одного пленника. В тюрьму их! Обоих, пожизненно.