Морен не противился, а вот Иван вырвал руки из захвата и бросил сквозь зубы, что дойдёт сам. Несмотря на бушующую в нём ярость, уходя, он кинул взгляд на царевну, и лицо его смягчилось, точно он чувствовал вину перед ней. В её же широко распахнутых глазах плескались тревога и страх.
Их посадили в ту же камеру, почти спрятанную под землёй. Едва двери темницы закрылись за ними, Иван в бессильной злобе ударил по железным прутьям и повис на них, склонив голову, опустошённый. Морен дал ему немного времени, коротая его за осмотром камеры и попыткой разглядеть что-либо в окнах. Но когда кто-то снаружи проходил мимо, он видел лишь обувку. И только когда изучил каждый угол, осторожно обратился к Ивану:
– Так это правда? Что отец изгнал тебя?
– Я не стану отпираться, – подал голос Иван. – Всё, что сказал он о моём прошлом, – всё правда.
– И когда ты собирался признаться, что выдаёшь себя за другого? – Морен сощурился, пристально глядя в спину царевича.
– Никогда. Мне нужен был провожатый через лес, нужен был кто-то, кто сможет прочесть указующий камень и найти обходной путь в Визарию через Верию и Врановы пущи. Если б нас не поймали, ты помог бы мне найти обратную дорогу, защищал от волков и нечисти, и уже к утру мы б разошлись на все четыре стороны. А скажи я правду, никто не стал бы помогать мне.
– Ещё бы, – бросил Морен со злостью. – Ты втянул меня в историю! Я с самого начала чувствовал: что-то нечисто в той песенке, которую ты напел, но и подумать не мог, что всё закончится так.
– Я не во всём соврал, – молвил вдруг Иван чуть тише, склоняя голову ещё сильнее. – Отец в самом деле болен и умирает. Он сказал, что отдаст царство тому из сыновей, кто найдёт лекарство от его недуга. В Литаве ходит молва, что тепло от перьев жар-птицы способно исцелять. Но Долмат – лжец: даже приди я к нему на поклон, он не поделился бы с моим отцом и её помётом, вот и оставалось лишь одно. Для меня это был шанс…
– Спасти отца или восстановиться в правах на престол?
– Думай что хочешь, – резко ответил Иван. Он обернулся к Морену, и глаза его горели недобрым огнём, а щёки пылали от гнева. – Я не обязан оправдываться пред тобой. Но я знаю, что́ ты обо мне думаешь, и я вовсе не чудовище, каким ты меня считаешь.
– Думай я так, не остался бы с тобой добровольно. – Он, напротив, сохранил спокойствие. Ещё раз оглядел камеру и добавил в задумчивости: – К ночи я придумаю, как нам выбраться.
Заскрежетали замки, заскрипел засов, и отворилась ведущая в темницы дверь. Кто-то направлялся к ним – зазвучали тихие, лёгкие шаги, шорох ткани по каменному полу. День был в самом разгаре, но из-за нехватки света в камерах, что прятались под землёй, властвовали тени, и фигура человека, пришедшего навестить их, едва угадывалась в полумраке. Глубокий капюшон плаща скрывал лицо, но Морен всё равно догадался, кто перед ними, всё по той же лёгкой поступи и тоненьким ручкам, что скинули капюшон. А затем узнал и ярко-синие, словно ягоды черники, глаза царевны. Иван тут же бросился к решётке и вцепился в неё.
– Что вы здесь делаете? – спросил он, глубоко поражённый.
Царевна улыбнулась ему. Она одарила Морена лишь одним беглым взглядом, и всё её внимание вновь приковалось к Ивану, будто она любовалась им. И Иван точно так же не мог отвести от неё глаз.
– Я пришла проведать вас. Отец не знает, что я здесь, и вы не выдавайте мою тайну.
– Что вы, конечно, нет! – спешно заверил её Иван. – Но зачем, почему вы здесь?
– Вы не помните, царевич Иван? – Лёгкий укор и обида прозвучали в её голосе. – Мы часто виделись с вами в детстве и были обручены, покуда вас не изгнали.
– Что вы, Елена, конечно, я вас помню! Но поверьте, никогда в жизни я б не возжелал, чтоб встреча наша случилась вот так!
Добрая усмешка тронула её губы.
– Я хотела ещё раз взглянуть на вас. Посмотреть, как вы изменились и изменились ли.
– Вряд ли теперь ваш отец одобрит наш брак, – с горечью и невесёлым смешком произнёс Иван.
– Не одобрит, – кивнула Елена. – Но мне всё равно хотелось взглянуть на вас и увидеться снова.
Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, позабыв о времени и о том, что кто-то ещё, кроме них, есть в этой комнате. Морен чувствовал себя неловко и потому старался не смотреть в их сторону, разве что украдкой, хоть и внимательно слушал. И вот на губах царевны отразилась грустная улыбка.
– Вы очень красивы, – молвила она с тоской. – Жаль, что всё сложилось вот так. Я буду скучать по вам и по нашему будущему, которое не случилось.
Она отвернулась было, но Иван вскинул руку, схватил её за запястье и удержал.
– Стойте! – с жаром воскликнул он. – Мы ещё можем всё переиграть! Помогите мне. Если я принесу жар-птицу отцу…
– Ваш отец правда умирает? – спросила она вдруг, глядя прямо на Ивана.
Тот будто сник, и хватка его на её руке ослабла, но он продолжил гладить её оголённую кожу большим пальцем, словно это могло утешить его.
– Правда. Знахари бессильны, только чудо может его спасти.
– Боюсь, вы зря себя сгубили, – произнесла Елена, и столько тоски и жалости было в её взгляде. – Жар-птица не способна никого исцелить. Отец сам сочинил эту сказку, чтобы пустить пыль в глаза соседям: мол, сам Единый Бог одарил его, признавая избранность. Но это всего лишь редкая красивая птица. Мне очень жаль.
Рука Ивана разжалась сама собой и поникла. Взгляд его опустел, он был бледен, потерян и, кажется, перестал видеть, кто перед ним. Царевна смотрела на него так, будто хотела разделить с ним его боль. Но когда она вновь попыталась уйти, Иван вдруг вскинулся и опять схватил её за руку, и, судя по тому, как Елена поморщилась, сделал он это куда сильнее, чем следовало.
– Помогите нам сбежать! – жарким шёпотом попросил её Иван. – Вы можете бежать с нами!
Она распахнула глаза и натянуто улыбнулась.
– Что вы, нет! – сказала она едва ли не со смехом. – Мне кажется, вы не так меня поняли. Вы нравитесь мне, я сочувствую вашему горю, и в детстве я даже любила вас, но я совсем вас не знаю. Я не покину отца и не загублю свою жизнь ради вас.
Иван отпустил её руку, точно отбросил от себя, явно разочарованный.
– Мне правда очень жаль, Иван, – повторила она. – Через пару дней, когда отец остынет, я поговорю с ним и попробую убедить, чтобы он отпустил вас. А пока прощайте.
Иван не проронил ни звука, и она покинула темницу, не обернувшись.
Когда Елена ушла, он ещё раз ударил по решётке, теперь с куда большей силой. Морен отвёл взгляд, не желая смущать его своим присутствием, – если б мог, и вовсе предпочёл бы уйти. Он уже и не думал, что услышит от царевича хоть слово, но тот вдруг спросил:
– Зачем ты остался со мной?
Морен дёрнул плечом, но размышлял над ответом недолго.
– А почему бы и нет?
– Сидя в темнице, я всё равно не смогу заплатить тебе.
– Дело не в деньгах. – Морен тихо вздохнул. – Расскажи ты сразу всю правду, я, может, и пытался бы отговорить тебя от дурной затеи… Но в итоге всё равно бы помог. Я убиваю проклятых не только из-за денег. Это мой способ помогать людям – так, как умею. Если я могу помочь кому-то, не проливая кровь… тем лучше.
Благодарности он уже и не ждал, но когда отвернулся, до него долетело тихое:
– Спасибо.
Больше они не сказали друг другу ни слова и, разбежавшись по разным углам, размышляли каждый о своём. Морен – пытался придумать, как им выбраться.
В ночи их потревожил шум. Иван не спал и тут же вскочил, кинулся к прутьям, просунул в них голову, пытаясь разглядеть, что происходит, а Морен наблюдал за ним и внимательно вслушивался. Шум был странный: топот ног, приглушённые, но полные страха и тревоги голоса, то и дело – глухой стук, будто кто-то падал замертво, и снова разговоры, гомон, беготня. Затем, словно достигнув наивысшей точки, шум начал затихать, пока не прекратился вовсе. Томительная тишина тянулась нестерпимо долго, и вот в темницу ворвался белый дым. Он струился по земле, проникал сквозь щели под дверью и клубился густыми завитками, постепенно заполняя собой всё пространство.
– Прикрой нос и рот, немедленно! – громким шёпотом приказал Морен Ивану.
Тот, к его удивлению, подчинился и сразу же зажал нижнюю половину лица ладонью, отступая к окну. А Морен, наоборот, встал подле решётки и горящими во тьме глазами наблюдал за дверью темницы в ожидании, когда та распахнётся. Рука нервно и по привычке то и дело тянулась к поясу, и пальцы сжимались в кулак от досады, что меча при нём нет.
Ждать оказалось недолго. Засов поддался не сразу – кажется, его разломали, – и дверь с грохотом отлетела к стене, а на пороге появился Лука. В зубах он сжимал тлеющий букет засохших фиолетовых цветов, и именно от них шёл белёсый дым. Молочно-серая пелена клубилась вокруг морды и лап волколака и заполняла собой всё помещение за его спиной, не давая ничего разглядеть в нём. Но Луке, похоже, дым от цветков нисколько не мешал.
– Что это за дрянь? – прокричал Морен, едва увидав волколака.
Лука выплюнул цветы из пасти и затоптал их, но дым из коридора уже обволакивал темницу.
– Сон-трава. Я разжёг её, чтобы к вам пробраться. Стража уснула, а кто покрепче оказался, с теми я сам управился.
– Что ты сделал?
Но волколак не ответил ему. Подойдя к решётке, он передал ключи, а ещё – смоченную водой тряпицу, что достал из сумки. Последнюю Морен протянул царевичу, и тот, хоть и поморщился, повязал её на лицо без споров и возражений. Всё это время он продолжал держаться у окна и только потому ещё оставался на ногах. На проклятых же сон-трава не действовала, и Морен даже запаха её не ощущал.
Когда они выбрались из камеры, Лука отдал и их вещи, что нашёл в темницах: Ивану – лук и колчан со стрелами, а Морену – его меч и поясные сумки. Пока они наспех крепили их, Морен вновь попытался спросить про стражу, но Лука и сейчас ушёл от ответа:
– Лучше б спасибо сказал.
– Спасибо, Лука, – отозвался Иван. – Как я могу отблагодарить тебя?