«Сам я их в лесу никогда не найду, но коль в самом деле они – это мой шанс, другого такого не представится. Если ошибся, просто вернусь по той же дороге в Радею, но уже со спокойной совестью».
И, приняв решение, он спешно оседлал коня, торопясь нагнать их. Морен надеялся, что похищенную царевну он ещё успеет отнять у них и вернуть домой прежде, чем случится непоправимое.
Морен ступил в чащу вновь, и его окутал прохладный сумрак. Теперь, когда он был один, лес казался иным, нежели накануне ночью. Тьма поглощала его, и человеческие глаза не давали увидеть слишком далеко, а молодой подлесок казался рекой, что скрывала под собой таящее опасности дно. Валежник хрустел под копытами, пышные кусты цеплялись за одежду и царапались, окутанные мхом ветви опускались всё ниже, преграждая путь. Лес казался неприветливым, угрюмым и будто не был рад незваным гостям. Иногда из-под копыт вспархивали зазевавшиеся птицы или встревоженные его появлением сороки начинали голосить и браниться. Но к тому часу, как солнце скрылось окончательно, затихли и они.
И прежде угрюмый, лес теперь чудился опасным, мрачным и диким. Всё чаще путь преграждал бурелом, всё сильнее кривились стволы, всё теснее жались друг к другу деревья, сплетая ветви и не давая ходу. Колючие кисти елей казались когтистыми лапищами, что пытались задержать путника, а корни дубов – руками мертвяков, что выступали из-под земли. Лишь теперь Морен начал понимать, откуда взялись все эти предания о Врановых пущах. Но покуда он приближался к своей цели, вороний гомон становился всё громче. Служа маяком, он разгонял наваждение тёмного леса, однако и вселял в сердце всё большую тревогу.
Чаща чуть расступилась, и конь его вышел на одну из позабытых и почти заросших троп. Тут же несколько воронов с гневным карканьем поднялись в воздух, не желая оказаться затоптанными. Едва Морен проскакал мимо, они опустились на землю вновь и прыжками последовали за ним. Тропа вела к небольшой опушке, но разглядеть что-либо на ней не представлялось возможным – слишком плотно жались друг к другу деревья и кустарники. Морен видел, как с опушки то и дело взмывает вороньё, а конь его забранился, тряся головой и прядая ушами, отказался идти дальше. Спрыгнув на землю, Морен привязал его у ближайшей сосны, а сам достал меч и решительно пошёл вперёд. Глаза его светились алым от предчувствия дурного, а вороны следовали по пятам, будто видели в нём защитника.
Когда он подвинул склонённый над тропой сук, лишь одна мысль мелькнула в его голове, и она же с тяжёлым вздохом сорвалась с губ:
– Да твою ж мать…
Лука был на этой опушке, и Иван тоже, вернее, то, что от него осталось. Царевич лежал на земле в расчерченном, вырытом ритуальным ножом круге, и распахнутые глаза его смотрели в небо. Губы раскрыты, голубая радужка блеклая и неживая. Голова оторвана, руки-ноги по частям разложены вдоль круга, а в середине – цельный обрубок тела, лишённый конечностей. Грудная клетка была вскрыта, обломки рёбер торчали наружу, а сердце держал в лапах Лука и пожирал с нетерпеливой жадностью.
Вокруг – вороны, множество воронов, каркающих неистово и отчаянно. Они кружили над опушкой, сидели на ветках вокруг, иногда бросались на Луку и пытались клевать, но тот отмахивался от них с животным рыком. Не сразу Морен понял, в чём тут дело, – отвести взгляд от Ивана оказалось непросто. Но приглядевшись, увидел, что вырытая Лукой колея, как и в прошлый раз, заполнена кровью. Только теперь то была кровь разорванных на клочки воронят, которых волколак разложил по кругу, чередуя с частями Ивана. Не меньше дюжины птиц, и всех, как и царевича, он загубил голыми руками, без помощи ножа.
Услыхав мычание в стороне, Морен вскинул голову на звук и лишь теперь заметил Елену. Она тоже была здесь, вполне живая, только мертвецки бледная, словно старые кости. Царевна стояла, привязанная к дереву, и кляп во рту не давал ей говорить. Заметив Морена, она всеми силами пыталась привлечь его внимание к себе, а когда то удалось, пошевелила руками, давая понять, что не может вырваться. Растрёпанная, заплаканная, с красными опухшими глазами, она тем не менее казалась целой и невредимой. Морен приложил палец к губам, и она кивнула, затихла, лишь всхлипнула напоследок.
«Значит, и конь где-то неподалёку», – решил Морен, уверенно ступая на опушку. Он не прятался и не таился, но оголённый меч держал перед собой.
Лука будто и не заметил его. Доев сердце, он замер, низко склонив голову, и даже вороны не беспокоили его. А они продолжали каркать и нападать, клевать его уши и плечи. Тоской и унынием веяло от его фигуры. Будучи не в силах ударить в спину, Морен окликнул его, и лишь тогда Лука повернул к нему голову. А затем развернулся всем телом.
– Я чуял, что ты здесь. – И прежде чем Морен сказал хоть слово, произнёс чуть громче, с глубокой печалью в голосе: – Почему… почему не сработало?
– О чём ты?
– Обряд. – Он не говорил, а скулил, точно побитый пёс. – Я много раз его совершал, раз за разом, снова и снова… Но боги всё ещё глухи к моей мольбе. Я думал, царская кровь поможет, уж она-то угодит им…
– Как ты узнал?
– Я шёл за вами от развилки… Ещё тогда вас заприметил.
Морен едва не застонал. Лука спланировал всё с самого начала, вот почему он увязался за ними и помогал им столь самоотверженно. Но сколь бы сильны ни были подозрения, такого исхода Морен предположить не мог.
– Царевна тебе за тем же? Чтобы убить её, если с Иваном не выйдет?
Но Лука покачал головой.
– Нет, это я для себя. И коня для себя, чтоб, когда человеком стану, к людям вернуться, начать новую жизнь. – Он почти что хрипел, будто плакал, и капающая с морды кровь в самом деле походила на слёзы. – Почему не сработало? Неужто не заслужил?
Вид и голос его были такими несчастными, что Морену почти стало его жаль. Но он не позволил себе поддаться этому чувству и крепче сжал меч в руке.
– Это Проклятье Чёрного Солнца, от него нет лекарства. Порежь свою ладонь, и из неё потечет чёрная кровь. Такая же, как у того лешего, которого ты убил.
Волколак опустил взгляд на руки. Орошённые кровью, покрытые шерстью, с когтями, как у дикого зверя, – скорее волчьи, нежели человечьи. Уронив их к земле, он спросил, не поднимая глаз:
– Убьёшь меня теперь?
– Теперь – да.
Лука склонил голову и прикрыл её, принимая свою участь. Он не сопротивлялся, когда Морен занёс меч. Один удар – и голова волколака слетела с плеч, а вороны взметнулись в небо. Подняли гомон и тут же утихли, будто удовлетворённые свершённой местью.
Морен вытер меч о волколачью шкуру, спрятал в ножны и вернулся к Елене. Разрезал путы охотничьим ножом. Едва получив свободу, царевна рухнула на колени, и её вывернуло наизнанку. Тут же она зарыдала. Морен решил, что ей нужно время, поэтому ненадолго оставил одну, а сам ушёл на поиски златогривого коня. Последний нашёлся быстро – пасся неподалёку, стреноженный, посреди леса, в стороне от кровавого ритуала. Здесь же лежали оружие и поклажа Ивана – видать, хотели разбить лагерь на ночь. Забрав коня и вещи – всё, что сумел найти, – Морен вернулся на опушку.
Елена к тому часу оправилась, утёрла слёзы и даже пригладила волосы, очистила и расправила юбки. Она всё ещё была бледной, чумазой и опухшей от слёз, но царское воспитание сказалось на её выдержке. Высоко вздымалась её грудь, точно она задыхалась, но гордость не позволяла потерять лицо и показать слабость. Когда Морен подвёл к ней златогривого жеребца, уже осёдланного, она поблагодарила его, принимая поводья, и сама попыталась взобраться верхом. Да только дрожь колотила её тело, и ослабевшие ноги подвели, поэтому помощь Морена всё же пришлось принять.
– Спасибо, – повторила она ещё раз, вытирая с лица сухие слёзы. – Представить боюсь, что бы со мной без вас стало.
– Вы найдёте дорогу?
– Да. Я запомнила, как мы добирались, нужно ехать на восток. Да и леса эти… мне знакомы. Бывала здесь с отцом.
– Хорошо. И всё же я провожу вас хотя бы до тех мест, откуда видно дворец.
– Спасибо, – вновь произнесла она робко.
Пока Морен ходил за своим конём, она теребила поводья, ни разу не подняв головы. Ей было страшно взглянуть на Ивана. А вороньё всё кружило, не решаясь отчего-то подступиться к падали и начать пир. Когда же Скиталец вернулся, она первой пустилась в путь и первой же заговорила, спеша заглушить птичий гомон:
– Я расскажу отцу, что здесь случилось. И про вас расскажу, как спасли меня. И отцу Ивана… тоже напишу, пусть хоть тело заберёт.
– Напишете как было?
– Нет… пожалуй, нет. Вы осудите меня?
– Не посмею, – заверил её Морен мягко. – Просто скажите, что́ мне говорить при случае.
– Волколак похитил меня из постели. А вы с Иваном бежали и… спасли меня. Только Иван погиб, а вы загубили волколака, отомстили за него.
Морен про себя отметил, как хороша и стройна придуманная история: ни единого слова лжи, одни лишь недомолвки.
– Я вас понял.
– Спасибо. За это – тоже спасибо.
Она тронула коня в бока, подгоняя, и тот вскачь пустился по лесной тропе. Ей не терпелось оказаться дома, и Морен подстроился под этот бег. Вороны разлетались, уступая им дорогу, но не спешили покидать опушку. В ту ночь они так и кружили над ней, то ли пируя, то ли оплакивая загубленных птенцов.
Живая кровь, мёртвая кровь
330 год Рассвета
Лошадь зафыркала, выпустив из ноздрей белёсый пар. Морен подставил ладонь, и на неё легли слепленные в колючий комок снежинки. Те падали с неба пушистыми хлопьями, кружили в причудливом танце, подобно лебединому пуху, и медленно опускались на землю. Снег укрывал сухую траву под ногами, оседал на плечах, путался в лошадиной гриве и словно укутывал деревья и поля в серебристые меха. Куда ни брось взгляд, повсюду было белым-бело, снегопад будто бы окрасил воздух туманом, и стало невозможно разглядеть, что там, в неясной дали.
В Радею пришла зима.
Но сколь бы красиво ни было вокруг, для Морена это означало вовсе не радостные перемены. Радея была огромна, и в каждом её уголке зима ощущалась по-своему, но неизменным оставалось одно: ночи её холодны и суровы. Метель могла взять в плен, где бы ты ни находился, и если поблизости не нашлось тепла, то вскоре настигала смерть. Не было в Радее зверя страшнее стужи. Холод убивал всё живое, что не способно от него защититься, и зверьё пряталось по норам и в глубине лесов, лишая добычи охотников. А волки и другие хищники злели от голода и нередко выходили к деревням в поисках пищи, нападая на селян и случайных путников.