Издали Буян виделся скалистым и неживым, но стоило ступить на его берег, как тебя укрывала сень древних деревьев: дубов, осин и лип. В сей час ветер их не тревожил – лес был спокоен и тих, – и окутанные инеем ветви казались паутиной на гранитных стенах дворца. От моста вела вымощенная плоскими камушками широкая дорога, и лошадиные подковы звонко цокали, ступая по ней. Тропа невысоким подъёмом вела через лес, и в её конце путников встречали распахнутые настежь железные ворота, что создавали обманчивый вид, будто войти во дворец может любой, кто пожелает.
А сразу за воротами раскинулся дивный сад, словно бы вышедший из сказок. Высокие вековые деревья скрывали небо и стены дворца; по земле тянулось множество тропок, что петляли и вели забредших путников вдоль клумб, фонтанов, через открытые переходы с резными фасадами и бесчисленное множество цветочных кустиков. Сейчас не было зелени, не было и благоухающих бутонов, но зато всюду мерцал нетронутый снег. Он заполнял пустующие ниши фонтанов, укрывал пушистыми сугробами клумбы и лежал ровной грядой вдоль дорожек, добавляя картинке ещё больше чудесности. Тут и там попадались невысокие, примерно по пояс, резные, на тонких ножках кормушки для птиц. В каждой было насыпано зерно, и пташки стайками вились вокруг них, наполняя воздух возбуждённым щебетом. У одной из кормушек, с еловым узором на ножке, сидела серая белка и вертела в лапах сосновую шишку. Она не испугалась, не дёрнулась, даже головой не повела в сторону проехавших мимо всадников, давая понять, что зверьё у царского двора совсем ручное.
Сквозь деревья проступило открытое парадное крыльцо дворца, и дружинники остановили лошадей, спустились на землю. Морен последовал их примеру, и тут же словно из ниоткуда выскочили молодые конюхи, поймали коней под уздцы и увели их. Морен невольно отметил, что даже конюшенные при дворце одеты в шерстяные кафтаны с золочёной нитью в узоре и выглядят куда богаче, чем он в своём поношенном плаще.
Скитальца повели по длинным коридорам дворца, словно желая показать всё его великолепие. Построенная из того же серого камня, что и весь остальной город, обитель царской семьи оказалась удивительно светлой и красочной внутри. По одну сторону каждого коридора и каждой комнаты тянулись высокие широкие окна, а стены напротив, как и потолки, украшали живописные рисунки. В причудливых орнаментах Морен узнавал мотивы из сказок, подвиги прошлых князей и памятные события в истории Радеи.
Двери меж палатами также украшала диковинная роспись, и у каждой стояли дружинники с копьями в правой руке. Собранные, с гордо поднятыми головами и прямой осанкой, все как на подбор в ярко-красных кафтанах с золотым узором. После серого, как слякоть, города и сонного заснеженного леса вокруг дворца все эти краски и цвета резали глаз, и Морен ощущал себя неуютно.
Его привели в царскую трапезную. Там за длинным столом, уставленным всевозможными яствами, которых хватило бы на пару десятков человек, обедали царь Радислав и его молодая супруга. Завидев гостя, они прервали беседу и обратили свои взоры на него. Царица разглядывала Морена с удивлением и любопытством, будто чудну́ю зверушку, а царь смерил его тяжёлым, вдумчивым взглядом. Но затем широко улыбнулся, поднялся и, раскинув руки, вышел из-за стола. Всё выглядело так, будто он хотел обнять его, но близко так и не подошёл.
– Дорогой Скиталец! Добро пожаловать! Пригласил бы тебя к столу, да знаю, что откажешься. Чем могу порадовать аль отблагодарить тебя?
– Рассказать, зачем понадобился, и, если дело только в благодарности, отпустить на все четыре стороны.
Царь громогласно, весьма наигранно рассмеялся.
– Говорили мне, что ты дерзок, да я не слушал.
В последний раз Морен виделся с царём Радеи, когда тот был ещё нескладным хмурым подростком. Теперь же перед ним предстал мужчина в летах, широкоплечий, крепкий и суровый, с серой проседью в тёмной бороде и свободно лежащих на плечах кудрях. Зелёные, болотного оттенка глаза его смотрели недобро, с плохо скрываемым неудовольствием. Символ царской власти, что он носил на голове, изображал солнце и его лучи, так похожие на языки пламени, о которые легко уколоться. Но Морен, как и вся остальная Радея, ещё помнил, что Велеслав и его сыновья никогда не носили короны.
Каменьград заложили вскоре после Дня Чёрного Солнца, и тогда же ему дали имя, но своё второе имя – Царский город, или Царьград – он получил значительно позже. Тогда, когда Радея перестала быть княжеством и стала царством. Именно Радислав присвоил ей этот статус и весь свой двор ныне величал царским. Каждый из сыновей и внуков Велеслава сделал что-то великое или значимое для Радеи, желая не посрамить память и кровь его, но Радислав, будучи уже далеко не молодым, не смог отметиться ничем, кроме царского титула. И по сей день для простого народа он оставался лишь жалкой тенью прославленных предков.
Однако внимание Морена то и дело обращалось к юной царице, что так и притягивала к себе взгляд. Чёрные, подобно безлунной ночи, волосы были собраны в тугую косу и перекинуты через плечо на грудь. Такие же тёмные, широко распахнутые очи беззастенчиво изучали его. Кожа её была светла, почти что бела, щёк касался лёгкий румянец, а пухлые губы казались удивительно яркими. Маленькая, тонкая, почти ещё ребёнок, но точно понять её возраст никак не удавалось. Она не могла похвастаться пышными формами, стан её был изящен и строен, но только дурак или слепец не посчитал бы её красивой.
– Пойдём поговорим с глазу на глаз, – обратился к Морену Радислав, отвлекая от любования своей супругой.
Но не успел тот сделать и шагу, как царица сама обратилась к нему.
– Это правда, – спросила она, не скрывая любопытства, и голос её звучал мелодично и томно, – что вы убили Ягу и принесли её голову жителям Закутий?
Морен не любил вспоминать об этом и жалел, что вести о его похождениях дошли до Каменьграда и царского двора, но врать не видел смысла.
– Да, так и есть.
Царица улыбнулась, и тёмные глаза словно озарились внутренним светом. Морен не мог точно прочитать её улыбку и взгляд, но было в них что-то нехорошее, близкое к торжеству. И улыбка эта, счастливая и несомненно прекрасная, заставила его похолодеть: ещё никто на его памяти так искренне не радовался чьей-то смерти.
– Я бы хотела выразить вам благодарность, – произнесла она. – За то, что очищаете наши земли от зла.
– Потом, – грозным, тяжёлым словом оборвал её царь.
Он указал рукой на створчатые двери за своей спиной, приглашая Морена пройти в них. Войдя следом, Радислав разогнал стражу, и комната, оказавшаяся очередным коридором, погрузилась в тишину. Царь не спешил начинать разговор. Будто подбирая слова, он расхаживал вдоль широких окон, что смотрели на заснеженный сад, и задумчивый взгляд его терялся в заледеневших ветвях. Наконец он остановился, опёрся ладонями на каменный проём окна и заговорил:
– Как давно ты не был на севере, Скиталец?
– Лет пять как, может, больше.
– Значит, о Кощее не слыхивал. – Царь кивнул каким-то своим мыслям.
И ведь в самом деле не слышал. Морен не лез с вопросами, терпеливо ждал, когда Радислав всё поведает сам, справедливо полагая, что больше, чем сочтёт нужным, тот ему всё равно не расскажет.
– Вот лет пять назад и завелась у нас эта тварь, – начал Радислав. – В Белых горах, у истоков Молочной, замок есть, его ещё мой дед строить начал, да в тех краях такой лютый мороз зимой, что всё живое бежит оттуда. Замок бросили, не достроив, старый он, почти рухнувший, пара башен да, может, двор, а Кощею сгодился. Там он и живёт по сей день. Проклятый, да уж больно разумный, это тебе не какой-нибудь там безмозглый волколак. И за каким-то лешим возомнил он себя царём и требует теперь отдать ему корону.
Радислав исподлобья глянул на Скитальца, видимо, надеясь прочитать по глазам, что думает он о подобной наглости. Но Морену было глубоко безразлично, кто сидит на царском престоле. Так и не увидав желаемого, Радислав продолжил рассказ:
– Когда он только появился, то в близлежащие города и поселения грамоты разослал, требовал признать его царём. Естественно, всерьёз это никто не принял, письма те в огонь кинули да и позабыли. Тогда он разослал новые, на этот раз всего в несколько деревень у самых гор, с требованием отправить к нему главных красавиц из каждого поселения в качестве дани. А не то, обещал, никого живых в тех деревнях не останется. Угрозам никто не поверил, а через три дня… деревни те опустели.
– Как это?
– А вот так! – Царь развёл руками. – Ни крови, ни следов борьбы – как в воду канули. Дома пустые, вещи брошены, людей нет. Искали их, даже с собаками, никого не нашли. Через год Кощей снова разослал письма, уже в другие деревни. Кто поумнее был да опыт соседей помнил, девок своих в горы отправил, как Кощей велел. А кто отказался… Догадываешься, что с ними стало? Я в те горы столько людей отправлял: лазутчиков, охотников, церковных псов, дружинников – никто не вернулся! Теперь твой черёд.
– Люди пропадали пять лет, несколько поселений опустело, а вы позвали меня лишь сейчас? Да и то когда я сам к вашему порогу явился. Чего вы ждали?
Радислав поморщился, и стало ясно, что, хоть отводить беду он не спешил, вопросов этих явно ждал. Помолчав немного, с неохотой молвил:
– У него моя старшая дочь.
Морен не нашёл слов. Лицо его оставалось беспристрастным, а взгляд не отражал ничего, кроме лёгкого удивления, но разум терзало бессчётное множество вопросов. Он не был знаком с Василисой лично и мало что знал о ней. В народе болтали: царь любит её больше всего на свете и именно потому до сих пор не выдал замуж, хотя та уж давно разменяла третий десяток. «Не родился ещё мужчина, достойный руки моей дочери», – говорил Радислав, но Морен считал, что дело скорее в ином: не родился ещё мужчина, достойный престола Радеи. Ведь только кровь от крови Велеслава мог таковым считаться.
Но даже будь это так, никто не сомневался в безмерной любви царя к старшей дочери. И как только Радислав мог упустить своё самое дорогое сокровище?