Меч Дмитрия пронзил медведя насквозь, и тот медленно слабел, но продолжал бороться, замахиваясь раненой лапой то на одного, то на другого человека. Дружинники отбежали подальше, но всё уже было кончено. Могучий зверь выдохся, лапы его подкосились. С хриплым стоном он повалился на бок, окрашивая снег кровью из ран. Ещё пара вздохов, и дыхание его остановилось.
Настенька осторожно спустилась с дерева и бесшумно подошла к Морену.
– Он… мёртв?
Только теперь, когда лес погрузился в тишину, они услышали раздирающий душу стон. Дружинник, придавленный лошадью, всё ещё был жив и страдал от боли. Морен подобрал меч, сделал было шаг к раненому, но остановился. Взглянул на Дмитрия и кивнул в сторону девочки.
– Не дай ей к нему подойти.
Дмитрий тут же оказался рядом с Настей, приобнял её за плечи. И пока Морен со старшим вытаскивали несчастного из-под мёртвого животного, он отвлекал её разговорами, усадив у костра спиной к ним.
– Плохо дело, – молвил старшой, разглядывая подчинённого – темнобрового парня, показавшегося Морену таким хмурым.
Морен тоже видел, что дело дрянь, а дружинник, скорее всего, это ещё и чувствовал. Правая его нога ниже колена оказалась практически раздроблена, и из-под рваных штанов торчала оголённая кость. Сам он был бледен и тяжело, загнанно дышал, явно потеряв много крови.
– До города… дотяну?.. – спросил он, жадно глотая воздух, словно задыхался от боли.
– Резать надо, – мрачно заключил Морен.
– У тебя вроде сила есть. – Старшой смотрел на него с надеждой. – И меч остёр. Справишься?
Морен бросил пустой взгляд на свой меч. Он никогда ничего подобного не делал, но раз силы хватало, чтобы сносить головы и отрубать конечности проклятым да зверям, должно хватить и на то, чтобы отсечь ногу живому человеку. С одного удара, это очень важно, иначе парень мог умереть от боли. Но были и другие но, кроме банального страха сделать что-то не так: зима, холод, дружинник уже потерял много крови и мог не дотянуть до утра, даже если всё пройдёт гладко.
«Ничего не делать – тоже не выход», – решил про себя Морен.
– Брага есть? – спросил он сухо, бесцветным голосом.
Старшой закивал и убежал к тюкам с провизией. Вернулся он не только с бурдюком, но и с кучей тряпья. Наспех обустроив парню тёплую лежанку в корнях ближайшего дерева, он помог Морену оттащить его туда и прислонил раненого спиной к стволу. Левая рука Морена всё ещё немела и временами отзывалась болью – его собственные раны хоть и заживали, однако делали это медленно, да и крови он потерял знатно. Но для других делал вид, что в полном порядке, и плевать, что одежда пропиталась насквозь. После драки с медведем все они были в крови, кто своей, кто зверя, так что никто не разбирал, чья именно это кровь.
Дружинника напоили – старшой заставил его выпить всё, что было в бурдюке, до капли, – и Морен дал ему сухую ветку, чтобы стиснул в зубах. Очистив меч и опалив лезвие в костре, он обхватил его покрепче, поднял повыше, заглянул в лицо парню и спросил:
– Готов?
Тот кивнул, сжимая зубы. Морен замахнулся, держа меч двумя руками, и нанёс удар над коленом. Дружинник взвыл от боли. Кровь потекла рекой, но зато кость перерубилась ровно с первой попытки. Морен прижёг рану раскалённой головешкой, и парень взвыл пуще прежнего, обливаясь потом и слезами. Ночной воздух наполнил невыносимый запах палёного мяса.
Когда всё осталось позади и обрубок ноги перевязали, а несчастного оставили отдыхать, пришла пора оценить нанесённый медведем ущерб. Из шести лошадей осталось только три: одну завалил медведь, на второй ускакал бросивший их Митька, а третья сбежала сама, поскольку Дмитрий не удержал её. Когда медведь напал, они с темнобровым бросились к лошадям, надеясь оседлать их и тем самым спастись, но не успели.
Теперь участок тропы, который они выбрали для ночлега, был густо залит кровью, и Морен опасался, что запах может привлечь волков. Но перемещать и тревожить раненого никто не хотел, поэтому решили остаться здесь, только костёр развели в другом месте, поближе к уснувшему под деревом темнобровому.
Дмитрию был дан наказ охранять девочку, которая прижалась к нему замёрзшей пташкой и большими глазами смотрела в костёр, бледная и напуганная. Иногда она переворачивалась на другой бок, трясла за рукав засыпающего темнобрового и, когда он открывал глаза, спрашивала, как тот себя чувствует, не холодно ли ему и не нужно ли чего. Пару раз она даже подносила воды и поила его, пока старшой не сказал оставить парня в покое и дать ему поспать.
Вскоре задремали и Настя с Дмитрием, лишь Морен и старшой поредевшего отряда оставались бодры. Последний вызвался нести караул, а Морен решил заняться собственными ранами. Отпарывая смятые пластины одну за другой, он тихо, чтобы не потревожить спящих, обратился к старшому:
– Как звать вас?
– Фома, – ответил он. – Того, что сбежал, трус малахольный, Митькой зови, чтоб не путать. Этого вот, – он кивнул на раненого, – Алёша. Последний – Дмитрий, ну а девочка…
– Настя. Младшая дочь царя, – закончил за него Морен.
Фома кивнул, и будто скорбь пробежала по его лицу.
– Назад её надо, да как? – спросил он с отчаянием.
Морен промолчал – он и сам размышлял об этом.
– Кто из вас двоих сможет провести меня к замку?
– Любой сможет, да дойдёте ли вы один аль вдвоём? Медведь ещё не самое страшное, что может вас там встретить.
– Поверьте, у меня одного шансов выжить больше, но один я дорогу не найду. Либо найду, но уже слишком поздно.
– Думаете, царевна ещё жива?
Морен не хотел об этом думать. Отбросив в сторону бесполезную теперь пластину, он снял плащ, скинул куртку и приспустил рубаху, чтобы разглядеть рану на плече. Борозды от когтей были глубокими и к сему часу ещё не затянулись до конца, так что по руке стекала чёрная в свете костра кровь. Фома распахнул глаза от ужаса и поднял их на Морена.
– У вас кровь тёмная.
– Я знаю, – сухо отозвался Морен. Зачерпнув горсть снега, он промыл им рану и очистил руку от крови и грязи. – А ещё глаза в темноте светятся.
Но Фома покачал головой, словно этот факт был само собой разумеющимся.
– Значит, правду говорят, – продолжил он, – что кровь ваша отравлена?
– Она у всех отравлена, ваша в том числе.
Но Фома снова с ним не согласился:
– У нечисти она мёртвая, даже из ран тяжело идёт. Я их убивал, сам видел.
Морен не стал, да и не желал спорить.
Он оценил ранение и решил, что можно оставить как есть: проклятая кровь сделает своё дело, и уже к утру рана затянется сама собой. Куртку и плащ было куда жальче, но сейчас он не сможет их подлатать. Закончив с плечом, Морен приподнял рубаху и осмотрел бок. Здесь, к счастью, даже кровоподтёка не нашлось – медведь лишь смял пластину, не повредив и куртки. Одевшись обратно, Морен взглянул на притихшего старшого. Он знал, что тот тоже ранен, – дышал Фома тяжело, хрипло и иногда морщился при движении, но ранение своё скрывал.
– У вас сломано ребро? – спросил Морен прямо.
Фома глянул на него удивлённо, но затем улыбнулся.
– Пустяки, само заживёт. Вы вообще никогда не спите?
– Нет, сплю. Хотел закончить с ранами. Я бы вызвался сам в караул, но сегодня мне нужно поспать – я потерял много крови.
Морен не лукавил – он чувствовал лёгкую слабость, да и по опыту знал, что, если поспит и восстановит силы, рана на плече затянется куда быстрее. Старшой кивнул, одобряя его решение.
– Выспитесь как следует. Вы нам нужнее будете.
Прежде чем отойти ко сну, Морен ещё раз проверил Алёшу. Тот слабо, но дышал.
Фома разбудил их с первыми лучами солнца, преодолевшими горную гряду. Морен открыл глаза, едва его тронули за плечо, словно и не спал вовсе, а вот Настенька долго и сонно хлопала глазками, силясь проснуться. Дмитрий спросил о завтраке, но все отказались – после пережитого ночью кусок в горло не лез. Только Алёша хранил тягостное молчание, до сих пор не пробудившись. Когда Фома обратил на это внимание, Настенька первая кинулась к нему.
– Лёша, – позвала она ласково и тронула его за плечо.
Тот не отозвался. Парень лежал с закрытыми глазами, побелевший, и сухие его губы казались серыми. Морен наклонился к нему, снял перчатку и дотронулся до оледеневшей шеи. Под кожей его не билась жизнь.
– Умер, – сообщил Морен остальным.
Девочка округлила глаза, и в одно мгновение они словно бы потухли, опустели. Фома снял шапку и обескураженно покачал головой. А Дмитрий, бледный и потерянный, молвил дрогнувшим голосом:
– Похоронить бы его, хотя бы в снег.
– Волки всё равно отроют, – Морен тяжко вздохнул, – да и времени нет, спешить надо. К вечеру до замка Кощея доберёмся? – обратился он к Фоме.
Тот надел шапку и решительно кивнул:
– Если погода не испортится. А если и испортится, к утру уж точно будем.
– Хорошо. Дмитрий, забирай девчонку, седлай её коня и езжайте назад.
Дмитрий кивнул, но глаза его были пусты, словно он и не слышал указаний. Настенька же взъярилась пуще прежнего и почти прокричала:
– Не поеду я назад!
– Я тебя не спрашивал, – отрезал Морен. – Ты говорила, о Кощее что-то знаешь. Вот он, твой шанс, рассказывай.
– Нет! – Она замотала головой. – Расскажу, так ты точно меня назад отошлёшь.
– Я тебя так и так отошлю. Я здесь, чтобы твою сестру спасти, а не за твоей шкуркой приглядывать. Или ты Василисе смерти хочешь? Пока мы спорим, время идёт, а ей может грозить опасность.
Настенька открыла было рот, собираясь что-то сказать, но оторопела и опустила взгляд, будто пристыженная. Морен сделал свои выводы.
– Нечего, значит, рассказать.
– Теперь она под твоей опекой, Дмитрий, – поставил точку в их разговоре старшой, уже успевший оседлать коня.
Морен тоже забрался в седло, и они двинулись в путь, оставив молодых позади.
Чтобы наверстать время, было решено пустить лошадей рысью, но темп такой они удержали недолго. Широкая поначалу дорога становилась тем у́же, чем выше они поднимались в гору, а деревья теснились всё ближе, и тропа терялась меж елей. Широкие игольчатые лапы свисали так низко, что щекотали лошадиный круп, и приходилось раздвигать их руками, чтобы проехать. Выпавший за прошлые дни снег также не облегчал дорогу. Мохноногий конь Морена ещё держался, а вот тощая кобыла Фомы выдыхалась быстро, с трудом перебирая копытами в сугробах. Уже к обеду пришлось перейти на шаг, чтобы не измотать лошадей.