Караван готовился отправиться на рассвете: выйти из тени последнего перелеска, который границей обвивал омываемую солнцем и ветрами бескрайнюю степь. Но вот уже по меньшей мере четверть часа караванщик, старший среди тэнгрийцев, спорил с радейскими торговцами, говорящими на обоих языках. Подле них собрались и другие мэнгэ-галы, и пока караванщик отвечал спокойно и сдержанно, его соплеменники то и дело срывались на резкие гневные выкрики. Обстановка накалялась, разговор всё больше походил на собачий брёх, и спорщики то и дело кивали на притаившихся в тени приземистого вяза Морена и Каена.
– Кажется, тебе тут не рады, – обратился Скиталец к приятелю.
Но тот лишь повёл плечами, видимо, не смутившись вовсе.
Каена никто не звал, он просто увязался следом. Скитальца наняли как сопровождающего по одной простой причине – в Каменной степи, как и повсюду, сновали проклятые. Говаривали, что тэнгрийцы знают верные тропы и владеют таинством, как отпугнуть нечистых тварей, поэтому именно они и водили караваны по торговым путям через свои земли. Но доверяли им ещё меньше, чем проклятому, выдававшему себя за человека.
Морен никогда прежде не бывал ни в Каменной степи, ни в Салхи́т-Улýсе, который в Радее называли Городом Четырёх Ветров, и даже тэнгрийцев видел впервые. Каен же, прознав, куда именно отправляется Морен, вспыхнул лучиной и чуть ли не до утра упрашивал взять его с собой. С горящими глазами он рассказывал о торговых связях мэнгэ-галов и о некой реке, на которой стоит Салхит-Улус и благодаря которой в него стекаются умы и диковинки со всего восточного края. Морен особо не слушал, хоть и успел пожалеть, что, будучи проездом в этих краях, остановился на ночлег именно у него. Однако упрямству Каена мог позавидовать даже старый осёл, а с годами оно стало лишь хуже. Нанявшие Морена торговцы оказались не против гостя в их караване и даже обрадовались, узнав, что это учёный муж. Улыбчивый, обаятельный юноша с копной медных, отливающих жаром на солнце волос и медовой речью покорил их в мгновение ока.
Каен принадлежал к той редкой породе людей, на которых возраст не отражается вовсе и не отпечатывается на лице даже морщинами. Если бы Морен не знал наверняка, сколько тому лет, не дал бы больше двадцати пяти, хотя тот разменял уже четвёртый десяток. А вёл себя порой и вовсе как ребёнок. Даже сейчас он напросился с ними исключительно из личного каприза и прихоти. Но почему-то, знакомясь с ним, люди редко могли ему отказать, и только тэнгрийцы оказались глухи к обаянию Каена и предпочитали делать вид, что того не существует.
Когда стало ясно, что приведённых ими лошадей не хватает, Морен с лёгкостью уступил Каену того коня, что предназначался ему. К тому же он и сам предпочёл бы остаться верхом на знакомой и привычной к нему кобыле – не каждая лошадь была готова везти на себе проклятого, а эту он ещё и обучил слушаться нужных ему команд. Вот только Каен держался в седле неуклюже и скованно, по всему было видно, что он боится крепкого и сильного животного, которое возвышает его над землёй. То и дело учёный муж косился коню под ноги, словно прикидывал высоту и оценивал, можно ли расшибиться при падении. Конь под ним закономерно нервничал, тряс головой и фыркал, тем самым только сильнее пугая наездника. Морен отметил, что другие лошади ведут себя не в пример спокойнее, и сделал вывод, что эта порода хорошо чувствует всадника, но тем тревожнее становилось на душе от возникшей проблемы.
«Ничем хорошим это не закончится», – думал он про себя, оглядывая коней, которые мирно поедали низкорослую травку в ожидании людей.
– Подумаешь, – бросил Каен упрямо, – договоримся. Будет нужно – заплачу́. Или в повозке поеду.
– Боюсь, что дело не в вас, – раздался за их спинами мягкий вкрадчивый голосок.
Морен обернулся и увидал одного из торговцев, который, как и все, дожидался окончания спора. Пухлый, низкорослый, с щеками словно студень, мягким мхом русых волос на круглой голове и добрыми глазами с хитринкой. На его губах играла извиняющаяся полуулыбка, и, поймав взгляд Скитальца, он пожал плечами, как бы говоря: «Простите, что влез».
Но Морен был этому только рад и развернул к нему кобылу. Куцик, дремавший на седельных сумках, недовольно тряхнул головой и распушил перья, но затем сомкнул веки и вновь погрузился в сон. Его людские дрязги нисколько не тревожили.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Морен.
– Им не нравится меч у вашего седла.
– Это ещё почему?
Торговец не успел ответить. От спорящих отделился один из тэнгрийцев и подскочил к ним. Каена он не удостоил и взглядом, сразу обратился к Морену, отрывисто и пылко выпаливая каждое слово:
– Кто есть?
– Скиталец.
Морен представился, но хотели от него явно иного – тэнгриец не сдвинулся с места и продолжил смотреть в упор, пока наконец не задал вопрос:
– Кто есть Скиталец?
– Дайте я, – вмешался всё тот же торговец, довольно ловко вклинив своего коня меж ними.
Он сказал ему что-то на лающем тэнгрийском языке. Каен наблюдал со стороны, но пока не вмешивался, а Морен сделал в памяти зарубку спросить друга позже, понимает ли тот, что говорят мэнгэ-галы. Тэнгриец выслушал, округлил глаза, а затем лицо его исказилось от гнева. Лошадь под ним вскинула голову, заголосила, хотела было встать на дыбы, но всадник натянул поводья и выплюнул Морену:
– Конь не годица!
И прежде чем тот успел раскрыть рот, сорвал взъярившегося скакуна с места, возвращаясь к своим.
– Что вы ему сказали? – обратился Морен к торговцу.
– Просто объяснил, кто вы и чем занимаетесь, – пожал тот плечами.
– И ему это не понравилось?
Он снова пожал плечами и виновато улыбнулся.
– У них нет выбора. Либо вы, либо Охотники.
– Занятный выбор, – встрял Каен. – Я бы тоже не выбрал свору псов.
Морен пропустил его слова мимо ушей.
– Лошадь моя ему чем не угодила?
– Как знать. Они всегда пригоняют своих. Мы сказали им, сколько нас отправится, но не ожидали, что вы прибудете с другом.
Облаявший Морена тэнгриец перекинулся парой фраз с главой каравана, то показывая, то поглядывая на Скитальца. Вмешались радейцы, спокойно втолковали им что-то, и караванщик, рослый, уже немолодой мужчина с длинными чёрными усами и широкими скулами, медленно кивнул. Тэнгрийцы тут же разбрелись вдоль каравана, а караванщик зычно возгласил на почти чистом радейском:
– Трогаемся!
Обоз из трёх подвод и два десятка всадников пустились в путь, вытянувшись цепью. Тэнгрийцы почти сразу же разбрелись, как круги на воде, ускакав вдаль, и лишь трое из них остались при торговцах: сам караванщик да ещё двое замыкающих шествие. «Высматривают проклятых», – сразу сообразил Морен. Лошади легко тащили за собой повозки, гружённые мехами и шкурами – главным богатством Радеи, – и могло почудиться, что те вовсе ничего не весят. Давеча Морену шепнули, что суть их путешествия не столько в торговле, сколько в налаживании связей: сегодня в Город Четырёх Ветров отправились не просто торгаши, а видные деятели Златой палаты. Чего они стремились добиться, Морен не знал, да и не желал знать. Ему задачу поставили простую: довести всех живыми и, по возможности, невредимыми. А заодно и назад вернуть, коли всё пройдёт гладко.
Когда лошади пришли в движение, Куцик недовольно гаркнул, подражая разгневанному грачу. Морен подставил ему руку, щёлкнул языком, призывая перебраться на неё, а когда птица подчинилась, передал её Каену, которому надлежало ехать впереди. Куцик уселся на его плече, как на жерди, и снова задремал, привыкший охотиться вечером или ночью. Раннее утро для него всегда было временем сна.
– Присмотри за ним, пусть у тебя пока побудет.
– Уверен? – не скрывая сомнений, переспросил Каен.
– Да. Если пожелает – улетит, ты его всё равно не удержишь.
О своих тревогах Морен предпочёл умолчать.
– Не понимаю я тебя, но ладно. Тяжёлый. Как ты его всё время на плече таскаешь?
– Да я уж привык. Только не давай ему садиться на руку без перчатки – оцарапает, мало не покажется.
Конная цепь утонула в травянистом степном море. Выцветшая до желтизны трава и россыпь ярких маленьких цветов на тонких ножках низко стелились по земле под порывами ветра, будто кланялись поднимающемуся солнцу. Иногда над ними возвышалась пушистая дикая рожь или тянулся ввысь яркий фиолетовый шалфей, но до самого горизонта – ни одного деревца, лишь густой причудливо плетёный ворс трав и цветов. Даже пыль не поднималась от копыт, и казалось, кони плывут в неглубокой озёрной воде, чья гладь тревожилась порывами ветра.
Когда Радея осталась позади, а перед ними расстелился Край ветров, Морен подвёл лошадь к добряку-торговцу, пришедшему к нему на выручку, благо тот, как и он, плёлся в самом хвосте. Увидав его, торговец расплылся в широкой улыбке и первый завёл разговор:
– Мы так и не представились друг другу. Елисей.
– Морен.
Он и сам поднял уголки губ под маской, надеясь, что улыбка отразится в глазах.
– Вы не серчайте на них, – промурлыкал Елисей, кивая в сторону угрюмых тэнгрийцев, шедших позади. – У них свой взгляд на вещи. Мэнгэ-галы считают, что убийство нечистого даже хуже, чем убийство человека. Для них немыслимо пролить кровь проклятого, даже если тот угрожает их жизни. Особенно в степи – здесь вообще проливают кровь одних только врагов и зверей.
– Как же тогда они пересекают степь? И вообще живут бок о бок с ними? – удивился Морен совершенно искренне.
Но Елисей пожал плечами.
– Надеясь на своих богов? Я не совсем уверен в том, как они справляются с нечистыми в городах. А в степи предпочитают убежать от них, отпугнуть… или не встречаться вовсе. Когда встанем на ночёвку, вы увидите, как они их отваживают.
– Если мне нельзя убивать проклятых, что же я тогда здесь делаю?
– Этого я вам не говорил. – Елисей рассмеялся. – Видите ли, они могут верить во что угодно, но ни один торговец, хоть наш, хоть с Востока, не согласится отправиться в степь без защиты. Нечистые, может, и не плодятся, но множатся, их тут как волков в лесу. А без торговли любой город затхлеет. Мы нужны им так же, как и они нам. У нас есть воск, меха, древесина, а у них – лошади, лучше которых даже в Заморье не сыщешь. А ещё золото и специи из других краёв. И это только самые ходовые товары.