– Боюсь, за местного я не сойду при всём желании. А если сниму маску, станет только хуже, поэтому и прошу вас о помощи. К тому же я не знаю языка, так что приставать к местным с расспросами всё равно не стану, по крайней мере, один.
– Я поговорю с другими торговцами, думаю, вместе мы что-нибудь да узнаем. Обратно отправляемся через три недели, так что времени у вас вдоволь.
– Благодарю вас. И ещё… я бы хотел забрать вещи со своей лошади.
– Не беспокойтесь об этом, я распоряжусь.
Когда все вопросы остались позади, Елисей вызвался проводить их к выделенной им юрте, а по пути поймал парочку местных и перемолвился с ними, решив оставшиеся мелкие неурядицы. Поскольку о Каене никого не предупредили, то и жилище ему не подготовили, но Елисей искренне считал, что это не станет проблемой.
– Вы же вместе будете жить? – спросил он без тени сомнения в голосе.
Но Морен категорично отказался. Делить на двоих тесную гостевую юрту, когда его друг имел привычку засиживаться до рассвета и болтать без умолку, затыкаясь только во время работы… Нет, это было выше его сил. Особенно после того, как в одну из вечерних стоянок в степи Каен умудрился поцапаться с Куциком. Птиц всего лишь повторял за ним концовку каждой его фразы, словно переспрашивал, а тот бесился и утверждал, что Куцик над ним насмехается.
– Зачем он повторяет за мной?!
– Повторяет, повторяет!
– Прекрати!
– Прекрати!
– Несносная птица! Я пущу тебя на писчие перья.
– Писчие перья?
Тогда Морен счёл это забавным, но стоило представить, что он будет выслушивать подобное каждый вечер целых три недели, и захотелось взвыть. К счастью, Каен не настаивал, и Елисей пообещал что-нибудь придумать.
Гостевой аул – скопление тесно стоящих друг к другу юрт – расположился у самой стены неподалёку от главных ворот. Тут же, по словам Елисея, находились торговые ряды и конные загоны, а также пастбище для лошадей. Здесь было оживлённо, меж юрт сновали люди самых разных народов, в том числе множество тэнгрийцев и их рабов, посещающих рынок, но всё же чувствовалось, что гостей будто удерживали на расстоянии вытянутой руки от самого́ города и его сердца. Очертания жилых аулов виднелись вдали, за бескрайними загонами с лошадьми, а здесь из местных с ними соседствовали лишь рабы.
Юрта, которую подготовили для Скитальца, оказалась крошечной даже в сравнении с жилищем Елисея. Но Морен не жаловался – он привык спать на окраине леса, за околицей иль на обочине дороги, поэтому радовался уже тому, что есть крыша над головой, которая может защитить от дождя, и стены, которые спрячут от любопытных глаз. Здесь же не было даже окон – лишь округлое отверстие в крыше, которое и пропускало солнечный свет. Зато в тэнгрийском жилище нашлась жердь для птиц, висящая под потолком, – её немедленно облюбовал Куцик. «Такие есть во многих юртах», – пояснил Елисей, ссылаясь на любовь тэнгрийцев к соколиной охоте.
Он увёл Каена, чтобы найти жилище и для него, и Морен остался один. Его седельные сумки, седло и упряжь уже кто-то принёс и свалил у стены, поэтому Морен мог разложить вещи и осмотреться. И до самого вечера он разбирался с домашней утварью, найденной в юрте: следовало наладить быт, раз уж ему предстояло провести здесь несколько недель. А к закату Каен вновь навестил его, чтобы объяснить, как устроена жизнь людей в гостевом ауле: где можно раздобыть еды, воды и прочее. Сам он освоился и разузнал нужное на зависть быстро. Морену же куда легче было отловить дичь в лесу, чем купить сухие дрова на местном рынке.
На следующий день Морен отправился в город с первыми лучами солнца. Давеча Каен обмолвился, что собирается провести день, изучая товары в торговых рядах, поэтому Морен не стал его беспокоить, решив, что справится один, но, как и предсказывал Елисей, местные его сторонились. Вряд ли они имели представление о том, кто он и почему прячет лицо, однако, завидев его издали, неизменно старались обойти дальней дорогой, а девушки прятали глаза и низко опускали головы, если замечали на себе его взгляд. Привыкший к такому, Морен уже не обращал на них внимания: в Радее матери ловили детей и прятали их в доме, если он проходил мимо, а старики плевали вслед, чтобы отвести дурное, а тут всего лишь недобрые, волчьи взгляды. Но горькая усмешка нет-нет да и трогала его губы: другая страна, другие люди и нравы, а исход тот же самый, и всё так же ему не рады.
Вооружённые тэнгрийцы не препятствовали, когда он решил пройти к жилым аулам, так что Морен обошёл город настолько далеко, насколько хватило времени и силы в ногах. Но Салхит-Улус разительно отличался от всех тех городов, которые он видел когда-либо в Радее. Здесь почти не было каменных или деревянных зданий, лишь юрты самых разных размеров и цветов, окружённые изгородью. У некоторых вместо полога встречалась деревянная дверь, и у входа в каждое жилище стояла пара жаровен, почти как у главных городских ворот, только меньше размером. Прежде Морен не замечал, но у входа и в его юрту, и в юрту Елисея были точно такие же, хотя гости города ни разу не разжигали их. Неужто они служат для той же цели, что и жаровни у главных ворот, и защищают тэнгрийцев от проклятых?
Несмотря на усеянные цветами, богатые травяные моря за стенами, в самом Салхит-Улусе почти не было зелени. Редкая куцая трава и та встречалась от раза к разу, а если и попадались деревья, то молодые, хрупкие, низкорослые и одинокие. В основном под ногами была сухая пыльная земля, изрядно истоптанная множеством ног и копыт. Морен знал, что через город протекает широкая река Амьбдра́л бёлэ́г, «дарующая жизнь», но видел её лишь издали. Как раз-таки к ней никого не подпускали и разворачивали ещё на подступах. Даже юрт не было близ неё, лишь порт и пристань для судов да широкая дорога в город. И пусть вдоль реки как раз росли немногочисленные деревья и кустарники и местность казалась дикой, Морен сомневался, что арысь-поле скрывается там, – слишком далеко река находилась от тех мест, где видели её, по словам Модэ.
Зато Салхит-Улус пестрил озёрами пастбищ. Бескрайние моря травы, раскиданные по городу там, где запрещено было ставить юрты и куда допускались лишь кормящиеся досыта кони, козы, овцы и прочий скот. Пастбища казались бескрайними; высокие каменные стены терялись за ними в туманной дали, и лишь темнеющая у горизонта полоса говорила о том, что животные здесь в такой же ловушке, как и люди. Салхит-Улус был весь будто соткан из этих невидимых стен, ограничивающих свободу, и даже отвоёванные у степи дикие лоскуты простора имели границы.
Тра́вы на пастбище поднимались высоко – даже пасущихся коней укрывали до самого крупа – и росли так густо, что меж ними нельзя было разглядеть и клочка земли. Морен вспомнил бесплодную, покрытую трещинами сухую землю в стенах города и подивился, как зелень сохранили живой здесь. Неужели Амьбдрал бёлэг дарила достаточно влаги? Или раскиданные по городу колодцы поили не только людей и скот, но и пастбища? Нет, это навряд ли, ведь сколько сил нужно, чтобы напитать водой такие просторы!
Но Морен не искал ответов на эти вопросы. Главное, что его волновало: если арысь-поле где и прячется, то точно в этой траве. Высокая и густая, она запросто могла укрыть хищного зверя или таящегося от людей проклятого. И выбрала мать Модэ своим убежищем именно то пастбище, что расположилось ближе всех к дворцу хана. Только отсюда можно было добраться в те места, где её видели, незамеченной. Если б арысь-поле кралась от другого пастбища через город, лишённый высокой травы и деревьев, её бы давно отловили, так что либо здесь, либо нигде больше.
«Прочесать бы его или просто сжечь…» – размышлял Морен, осматривая просторы. Хотя наверняка Модэ уже сделал первое без него, а второе… Нет, он не понаслышке знал, что страшнее пожара нет ничего. На проклятых и людей всегда можно найти управу, а вот огонь не подчиняется никому, пожирая на своём пути всё живое.
«Нужно будет расспросить Модэ об этом пастбище. И на всякий случай о других», – и с этим решением Морен оставил пышущие жизнью поля за спиной, отправившись к себе ждать вестей от Елисея.
Но когда он обходил стороной шумные, ломящиеся от людей торговые ряды, его издали заметил Каен. Неугомонный прокричал его имя во всю глотку, привлекая внимание всех вокруг. Сделать вид, что не услышал его, у Морена не получилось, и оставалось только поморщиться, когда Каен поспешил к нему, расталкивая толпу. Пришлось остановиться и дождаться его, ведь в душе заскребло лапами любопытство. Но хоть он и смотрел прямо на Каена, это не помешало тому вновь прокричать его имя, распугивая тех, кто проходил мимо.
– Морен! Вот ты где! Я тебя обыскался. Идём, покажу кое-что.
– Обязательно идти сейчас?
Нежелание ломиться сквозь толпу и находиться среди людей читалось в глазах Морена невысказанной мукой, но Каен просто схватил его за рукав и потащил за собой.
– К вечеру все торговцы разбегутся. Пойдём, тебе понравится, вот увидишь!
Каен словно горел изнутри от нетерпения. Пока Морен пытался лавировать среди людей, чтоб никого не толкнуть и не задеть, друг его пёр напролом, не переставая стрекотать, как сорока:
– Ты не представляешь, что я выменял у торгашей с Востока. Чёрный порошок, который горит, а затем разлетается искрами! Я прежде только слышал о нём, а теперь своими глазами увидел. Это потрясающе! У меня столько идей, как можно его использовать. Стоил целое состояние, но я ни медяка не пожалел.
Глаза его светились, как у безумного, но Морен уже знал этот взгляд. Как только они вернутся в Радею, Каен окунётся с головой в эксперименты и пропадёт для мира на ближайшие несколько месяцев. Что ж, зато Морен сможет со спокойной совестью уехать и оставить его до зимы как минимум – раньше его не хватятся.
– Надеюсь, ты не это хотел мне показать?
– Нет конечно! Это я тебе потом покажу… А, вот он! Эй, Санкар! Я привёл его, как и обещал!
Каен подвёл Морена к лотку, заваленному оружием и завешанному доспехами. Клинки самой необычной формы и самой разнообразной длины, шлемы, щиты, нагрудные пластины, простые и украшенные узорами да камнями. За прилавком стоял невысокий, но грузный мужчина с кустистой тёмной бородой, щедро осыпанной сединой. Кожа его была сильно темнее, чем у радейцев, и цветом походила на красную глину, но Морену и в голову не пришло бы сравнивать его с тэнгрийцами. Несмотря на те же чёрные жёсткие волосы и словно бы загорелую кожу, он разительно отличался от них, словно впитал в себя больше красок. Лицо Санкара