– Откуда знаешь язык?
– Госпожа учила. А я учила говорить её.
– Она не знала тэнгрийский?
– Нет. Она из маленького народа, что жил на границе Каменной степи. Бату-хан привёз её и сделал своей.
– Ты была её служанкой?
Она кивнула.
– Как давно? Сколько лет назад?
Она призадумалась. А потом показала на пальцах пять и четыре.
– Госпожа была добра к тебе?
И снова кивок.
– А муж был к ней добр?
– Да! – ответила она с пылом. – Хан любил её! Осыпал дарами. Все желания исполнял.
– А она его?
Наргис вновь призадумалась, прежде чем произнести:
– Она дуулгавартай байсан.
– Что это значит?
Но та покачала головой.
– Она говорила «я должна его любить». Часто повторяла өөрийнхөө төлөө.
Разговор не складывался, что, впрочем, было неудивительно, но сдаваться столь просто Морен не собирался.
– Хан бил её?
– Нет! Даже когда злился. Он атаархаж байсан. Она была красива. Мы все ей… завидовали? Атаархаж байсан.
Оттого, что она повторяла некоторые слова, понятней не становилось.
– У неё были враги? Может, другие женщины? О чём она плакала, печалилась?
На этот раз Наргис глубоко задумалась, прежде чем покачать головой.
– Она не плакала. Никогда.
Морен задал ещё несколько вопросов и узнал лишь, что прежнюю жену хана все обожали. Она была доброй, внимательной к служанкам, не позволяла себе поднимать ни на кого руку, и никто не смел её обидеть.
Выяснив всё, что сумел, Морен попросил Наргис позвать Модэ обратно. Конечно же, тот ждал неподалёку, но на этот раз вернулся без своего нукера. И Морен велел Наргис повторить всё те же ответы на всё те же вопросы, что задавал ей прежде, но уже на родном ей языке. Та охотно подчинилась, затараторила, словно утренняя пташка. Лишь одну фразу так и не повторила: «дуулгавартай байсан».
– Она говорит, хан был к ней добр, – переводил Модэ. – Любил, осыпал дарами, исполнял любые просьбы. Она всё время повторяла, что любит его. Хан никогда не бил её, даже если злился. Она была красива, любима, ей все завидовали. Ей не о чем было печалиться.
– У неё что, совсем не было врагов?
– Если и были, Наргис не знает.
Когда поток слов иссяк, Модэ отпустил Наргис, сказав, что Джамукэ проводит её до дома, но повелел молчать о сегодняшнем разговоре. Та поклонилась и, прежде чем покинуть юрту, с улыбкой в глазах взглянула на Куцика, чистящего перья. Когда она ушла, Морен обратился к Модэ:
– Что значит «атаархаж байсан»? Она повторила это несколько раз.
– Завидовать. Она говорила так про наложниц отца и других служанок.
– У хана были наложницы?
– Как и у всех. Но матушку он любил и забыл о них, когда она появилась.
– Вам-то откуда знать? Полагаю, вы тогда были слишком малы.
Модэ проглотил замечание, сохранив лицо.
– Наслышан.
– Она сказала, ваша матушка не была тэнгрийкой.
– Верно.
– Как же так вышло?
Модэ ответил не сразу – нежелание говорить читалось на его лице, как и сомнения, о чём упомянуть всё же стоит.
– Отец встретил маму во время одного из своих походов.
Морен не стал расспрашивать подробнее, догадываясь, что бесполезно.
– А «өөри… өөрийнхөө… төлөө»? – с трудом произнёс он, не будучи уверен, что вспомнил верно.
– Өөрийнхөө төлөө, – бегло повторил Модэ. – Это значит «для себя».
– Что ж, благодарю.
Он задал ещё несколько вопросов, на этот раз о пастбищах и запрете подходить к берегам Амьбдрал бёлэг. Оказалось, никого не пускают к реке, чтобы уберечь деревья, которые по эту сторону стен сохранились лишь у воды. А древесина ценится у тэнгрийцев на вес золота.
– Всё, что росло в городе, уже давно вырублено для нужд людей, – пояснил Модэ.
Пастбища же прочёсывали не единожды, как и все склады, загоны и псарни, ещё в те первые годы, когда арысь-поле обратилась. Но лошади и собаки сходят с ума при её приближении, поэтому среди них она навряд ли прячется.
– Вы узнали что-нибудь? – осведомился Модэ, когда Морен покончил с расспросами.
– Только то, что вашей матушке «не о чем было печалиться».
Понял ли Модэ его намёк, Морен так и не узнал. А когда тэнгриец удалился, он подошёл к Куцику и погладил костяшками пальцев его грудку.
– Надеюсь, ты хорошо всё запомнил и сможешь повторить.
Едва рассвело, как он отправился на поиски Елисея – надеялся поймать торговца прежде, чем тот уйдёт на рынок и пропадёт среди людей на целый день. На счастье, Морен поспел вовремя. Хоть прибывшие из Радеи послы и торговцы уже были на ногах, они ещё сонно бродили меж юрт, умывая заспанные лица ледяной водой. Наведавшегося к ним Скитальца с птицей на плече все провожали удивлёнными, растерянными взглядами.
Рассвет только-только занялся, небо розовело, как недозревшие яблоки, и лишь редкие жаворонки звенели серебряными колокольчиками. Когда Морен окликнул Елисея, тот вышел к нему, зябко поёжился и плотнее закутался в кунью шубу.
– Как вы рано… – не то пожаловался, не то укорил он.
– Боялся не застать вас. Да и хотел поговорить без лишних ушей.
– Тогда вы вовремя, большинство ушей ещё спит. Войдёте?
Пройдя в юрту и закрывшись пологом от посторонних глаз, Морен подставил Куцику ладонь и снял того с плеча. Опустил на уровень груди, чтобы Елисей мог смотреть на птицу, не задирая головы. Торговец наблюдал за ними с недоумением. Предложил что-нибудь выпить или съесть, но Морен отказался.
– Я вас надолго не задержу. Куцик сейчас скажет несколько фраз, а мне нужно, чтобы вы их перевели.
– Он у вас разговаривает?! – воскликнул поражённый Елисей. – Я думал, это охотничья птица!
– Куцик, повтори то, что сказала вчера женщина.
Тот раскрыл клюв, и голос Наргис, лишь немного искажённый, будто лесное эхо, звонко зазвучал в юрте:
– Госпожа учила. А я учила говорить её. Да! Хан любил её! Осыпал дарами. Все желания исполнял. Она дуулгавартай байсан. Она говорила «я должна его любить».
Удивление на лице Елисея сменилось насупленной хмуростью, словно жидкая глина стекла и потрескалась. Когда Куцик замолчал, Морен принялся упрашивать его:
– Это не всё. Были ещё слова. Что-то насчёт злости хана и её красоты.
– Нет! Даже когда злился, – повторил Куцик слово в слово каждое восклицание Наргис. – Он атаархаж байсан. Она была красива. Мы все ей атаархаж байсан. Она не плакала. Никогда.
Конечно, Морен бы предпочёл, чтобы Куцик повторил то, что было сказано позже, когда Наргис говорила только на своём родном языке. Но как бы он ни старался ещё накануне уговорить птицу воспроизвести ту речь, Куцик неизменно повторял самое начало. Видимо, знакомые слова и звуки ему давались легче, или же в какой-то момент слов для запоминания стало слишком много. Но Морен испытывал к нему благодарность уже за то, что есть.
– Какая у вас… занятная птица, – пробормотал себе под нос Елисей. – Как там было? «Он атаархаж байсан»? Это значит «был ревнив».
– Ревнив? Модэ перевёл как «завидовали».
– Слова эти звучат дважды, в разном значении. И в первом случае речь точно идёт о ревности. Она говорит, что госпожа была очень красива, а он не бил её, хоть и сильно ревновал. Потому ей и завидовали.
– Она дуулгавартай байсан. Что это значит?
Елисей помолчал.
– Терпела. Мирилась… Подчинялась. Она сказала это при сыне своей прошлой госпожи?
– Нет, не при нём. Когда мы были наедине.
Елисей хмыкнул.
– Неудивительно. За такую правду её и высечь могли. Хотя чему удивляться? Из того, что я узнал: в прошлом арысь-поле была девушкой из другого народа. Во времена Бату-хана мэнгэ-галы ещё жили набегами на соседей. Радея слишком далеко от Салхит-Улуса, поэтому на неё почти не нападали, разве что на редкие поселения у границы. А вот маленьким племенам Каменной степи, как и городам на Востоке, повезло куда меньше. Не думаю, что девушка пошла за хана по доброй воле, скорее её взяли силой. Стерпится-слюбится, как говорится, но ежели её забрали из родных мест, отняли у семьи, которую навряд ли оставили в живых… Разве могла она полюбить такого человека? Тем более что здесь её ждала участь рабыни в гареме хана. То, что он сделал её хатун, то есть госпожой и своей главной женой, – счастливое стечение обстоятельств.
Так вот о чём Модэ умолчал. Однако тревожился он зря – Морен не собирался оценивать и порицать чужой уклад, даже если ему самому тот был чужд. Да и какой смысл говорить об этом сейчас, если всё давно в прошлом? Зато происхождение арысь-поле проливало свет на её жизнь с ханом.
– Может, вы и правы, – в раздумьях протянул Морен. – Но кое-что не сходится.
– Что же?
– Будь причиной её обращения ненависть к мужу, она не стала бы терпеть так долго. Родить ему двух сыновей, воспитать одного из них, взрастить уважение к отцу, не привив свои гнев и обиду… Что же тогда могло её сломать после стольких лет?
– Это вы пытаетесь выяснить? Но зачем?
– Чтобы понять, что она такое и что ею движет. Тогда я буду знать, как её отловить и на что выманить. А вам удалось что-нибудь выведать?
Елисей покачал головой.
– Только то, что арысь-поле неуловима и почитается местными как божество или добрый дух. Но это нам и сам Модэ рассказал.
– А как она выглядит, кто-нибудь рассказал? Вдруг кто-то всё же разглядел её?
– Из того, что я слышал… многие повторяют фразу «она прекрасна и хитра, словно степная рысь». И вроде как похожа на рысь, раз её так прозвали.
Теперь уже Морен застыл поражённый. Рысь? Волколак? Но зачем женщина, у которой и так было всё по одному слову хана, могла возжелать силы, чтобы стать равной зверю? Да ещё и с такой жаждой, чтоб пробудить Проклятье?
Что ж, как и сказал Елисей, именно это он и пытался выяснить.
За стенами юрты стоял шум, сравнимый с голодным бунтом. Он всё усиливался, будто толпа подбиралась к стенам города, и разъярённые голоса накатывали подобно паводкам. А ведь сегодня Морен не собирался и носу показывать наружу. Едва он успел накинуть плащ, дабы посмотреть, что случилось, как полог в его жилище поднялся и внутрь заглянул Елисей: