Морен не знал, сколько ему лет, но выглядел он очень плохо. На голове не осталось волос, мутные от боли глаза, окружённые темными кругами, впали в глазницы, кожа на щеках и шее обвисла. По крупному телу градом бежал пот. Он тяжело дышал, но натянул улыбку, когда взглянул на Скитальца.
– Вы не кланяетесь, – упрекнул он Морена, и тот невольно отметил, что хан очень хорошо говорит на его языке, хотя голос его звучал слабо и сипло.
– Царям Радеи я тоже не кланяюсь.
– Вот как. Хорошо, тогда на сей раз я прощу вам дерзость. Вы знаете, зачем я вас позвал?
– Я просил о том.
– Хоть я и наслышан о ваших деяниях – как о дурных, так и о добрых, – здесь ваше имя не имеет силы. Скорее уж наоборот: мне следует отдать приказ казнить вас как убийцу.
– На вашей земле я не убил ещё ни одного проклятого.
– И только поэтому до сих пор живы. Открою вам секрет: я знаю, что мой племянник Модэ приходил к вам. И знаю, о чём просил.
Морен даже не удивился, только мысленно хмыкнул. Что ж, следовало ожидать, что на землях хана его глаза и уши повсюду. И, разумеется, прикованы к тому, кто желает отнять власть у его сыновей.
– Почему же до сих пор вы не мешали мне?
– Потому что у него ничего не выйдет. Я видел её, арысь-поле – дикий зверь. Но я буду искренне рад, если вы отловите её и я смогу отпустить её в степь. Мой брат хотел бы этого.
– Разве не вы отдали приказ о его казни после того, как она обратилась?
Мальчишка испуганно взглянул на хана, но тот рассмеялся.
– Не пойму, вы до безумия смелый или глупый – говорить мне такое в лицо? За подобную дерзость мне следует убить вас немедля.
– Моя кровь столь же черна, как и у проклятых за стеной. Почему же они достойны жизни больше, чем я?
– Потому что в вас не течёт кровь мэнгэ-галов. Вы не молитесь Вечному Небу, чтобы оно даровало вам силу. И здесь нет никого, кто стал бы оплакивать вас. Никого, кто возжелал бы пойти вслед за вами. И так один за другим, человек за человеком, пока в этих стенах не останется никого. Для нас нет ничего ценнее крови и нет никого ближе тех, кто разделяет с нами одну кровь. Вот почему я не могу казнить Модэ только лишь за его притязания. Пока он не проливает крови моих сыновей, своих братьев, а лишь пытается очистить доброе имя отца, моего брата, я могу только благословить его в этих устремлениях.
На протяжении всей его речи в голове Морена звучало: «Что-то здесь не так». Хан не может позволить себе простить предателя и узурпатора, даже если тот его родная кровь. Если только он не был уверен, что план Модэ провалится на корню.
– Раз уж вы столь добры к племяннику, то поможете мне?
Если хан и удивился столь прямому вопросу, то не подал виду. Наоборот, он снова рассмеялся, на этот раз совершенно искренне.
– Нет, этого я не говорил. Но я отвечу на ваши вопросы, а взамен вы ответите на мой. Всего один мой вопрос взамен на любые ваши. Подходит вам такая сделка?
– Что вы хотите спросить?
– Я действительно могу стать мангусом?
Если бы в голосе Тимир-хана звучал страх, Морен не задумываясь ответил бы «нет». Но в мутных от боли глазах полыхнула надежда, а это уже было куда страшнее. Достав охотничий нож, который припрятал в голенище сапога, Морен продемонстрировал его хану и спросил:
– Позволите? Мне нужна лишь капля крови.
Мальчишка распахнул глаза от ужаса, перевёл взгляд с Морена на Тимир-хана. Тот медленно кивнул и даже поднял ослабевшую руку, холодно приказав:
– Уступи место.
Парнишка тут же вскочил, отошёл в угол, а Морен сел на освободившийся табурет. Взял ладонь хана в свою, перевернул её и сделал небольшой надрез. Тимир-хан даже не поморщился. Из раны неохотно потекла густая, но всё же алая кровь, а значит, не всё было потеряно. Но на всякий случай Морен развернул лезвие плашмя и прижал его к запястью хана. Ни ожога, ни следа не осталось от соприкосновения железа с кожей.
– Если боитесь, прикладывайте каждый день серебро там, где кожа особенно тонка. Начнёт жечь – дурной знак.
Морен отпустил руку хана, но тот сам вцепился в него, стиснув запястье до боли, силой удержал подле.
– Расскажите, каково это, – жарким шёпотом потребовал он. – Каково быть мангусом?
Его глаза горели безумным огнём, а изо рта несло гнилью. Как давно он умирал, разлагаясь изнутри, что так и не смирился со своей участью? Морену очень хотелось солгать, чтобы не нести в мир ещё больше страданий, но он решил поступить иначе.
– Вспомните самую сильную боль, которую вы когда-либо испытывали, – понизив голос, заговорил он. – Не ту, что ударяет вспышкой, а ту, что всегда с вами, каждый день и час. Она затмевает всё: ваши мысли, иные чувства, голос разума и долга. Есть только она, эта боль, которую ничем не унять. Сколько бы лет ни прошло, каким бы богам вы ни молились, что бы ни делали с собой и телом, она не ослабевает. Словно зубной зуд сводит с ума и толкает на безумные поступки. Разорвать руками любимую женщину. Содрать плоть с родного брата и сожрать его заживо. Умертвить собственных детей. Всё что угодно, лишь бы унять её. И что самое ужасное – это помогает. Но, утихнув на недолгий миг, она возвращается снова, с ещё большей силой. И так снова и снова, год за годом, век за веком… Такой участи вы для себя хотите?
Тимир-хан молчал долго, глядя пустыми глазами перед собой. Наверняка пытался представить, каково это, хотя он и сам жил с ежедневной болью, которая разрушала его тело изнутри. Наверняка он надеялся избавиться от неё, став мангусом, а в итоге Скиталец пообещал ему лишь ещё большие муки.
– Как же вы справляетесь с этой болью? – прошептал он.
– Направляю чувства, что она пробуждает, на других проклятых.
И снова молчание, долгое и задумчивое. Но теперь Морен не стал ждать и мягко подтолкнул хана к верному ответу.
– Скажите мне, готовы ли вы отдать всё, что у вас есть, ради такой участи? Настолько ли силён ваш страх перед смертью, что жизнь – даже такая жизнь – кажется ценнее и желаннее всего на свете?
Тимир-хан скосил глаза на мальчишку, что притаился, затаив дыхание, в углу.
– Нет… – выдохнул он обречённо. – Пожалуй, нет.
Остекленевший взгляд его вновь стал осмысленным, и нездоровый блеск в глазах потускнел.
– Тогда обратиться проклятым вам не грозит. Можете быть спокойны.
Но хан выглядел разочарованным и удручённым. Он ослабил хватку, и Морен тотчас поднялся и ушёл в изножье постели.
– Так что вы хотели знать про арысь-поле? – заговорил Тимир-хан устало. – Я обещал ответить на ваши вопросы и сдержу слово.
– Какой она была при жизни и какие отношения у неё были с ханом?
– О-о-о, Луноликая Айла, – протянул хан с мечтательной улыбкой, погрузившись в воспоминания. – Брат привёз её из очередного похода, несмотря на то что у него уже было несколько жён и наложниц. Возвысил её до хатун – супруги великого хана. Наивысшая милость, особенно для девушки из другого народа и бывшей рабыни. Вот только Айла не хотела замуж. Поэтому он убил её братьев и отца, чтобы забрать с собой и силой сделать своей. Вырвал с корнем прекрасный цветок и посадил в нашу бесплодную землю.
– Мне говорили, Бату-хан любил её.
– Догадываюсь, кто вам это сказал, – криво усмехнулся Тимир-хан. – Любил, никто не посмеет с этим спорить. Но его любовь была ядовита. Он был ревнив, а она – красива, очень красива! И вполне заслуженно получила своё имя. Мужчины желали её, едва увидев. Это сводило брата с ума. Он запирал её, запрещал кому-либо смотреть на неё, позволял выходить из юрты, лишь скрывая лицо. Держал в золотой клетке, как у вас говорят. Она была несчастна, и я не удивлён, что душа её не выдержала такой жизни.
– Считаете, она обратилась, потому что хотела вырваться? Защититься от мужа?
– Вы это сказали, не я. Но я знаю, что она его ненавидела. Он бил её, хоть и скрывал это от слуг, и держал в страхе. И лишь богам ведомо, что случилось бы, сумей она добраться до брата в ту роковую ночь.
– Я слышал, Бату-хан сам её отпустил и она не напала на него.
– С его слов. Свидетелей тому нет. Судьи сошлись во мнении, что он лишь воспользовался её побегом или устроил его чужими руками, всё лишь бы избежать наказания.
– Вы знаете, как она обратилась?
– Только со слов других.
– Почему же она не смогла добраться до мужа? Она обратилась не при нём?
– Меня там не было, – теряя терпение, вспылил Тимир-хан.
– А мог причинить ей вред кто-то другой, помимо хана?
– Не думаю. Жена хана – собственность хана. Навредить ей – всё равно что обокрасть хана или испортить его вещь. Такое карается не просто смертью, а мучительной смертью. Никто в здравом уме не пошёл бы на такое.
– А могла она попытаться бежать?
– Одна или с любовником? Быть может. Не удивлюсь, если она в самом деле завела такого и именно он рассвирепел и попытался расправиться с ней. Или она с ним, из ревности.
Большего Морен от него не добился. Как и обещал, Тимир-хан ответил на все вопросы, но он вовсе не давал слова отвечать подробно или хотя бы честно. И то и дело ссылался на слуг, стражу и других людей, что могли быть подле ханши в ту ночь. Зато когда Морен попросил описать арысь-поле, его слова совпали с тем, что рассказал ранее Елисей. А значит, хотя бы в этом он мог довериться им обоим.
– Идите. Долгоо́н проводит вас.
Когда вымотанный, измученный Тимир-хан махнул рукой, отсылая Скитальца от себя, Морен склонил голову в знак прощания и прижал ладонь к груди, чтобы поблагодарить за оказанную милость. Мальчишка проводил Морена до двери, хотя тот и сам мог найти дорогу, и почти передал в руки стражи, которая повела его дальше по коридорам.
Но как только он ступил на омытый закатным солнцем порог дворца, словно из ниоткуда появился Модэ. Глаза его горели, побелевшие губы были плотно сжаты – он злился и весьма плохо это скрывал, если вообще пытался. Он отдал страже приказ на родном языке, и их оставили одних. На окраине аула, у самых дальних ярких юрт, ожидал Елисей. Морен поднял руку, показывая, что видит его, и обернулся к Модэ.