– Ты не прав! – Модэ вспыхнул от злости.
Он вскочил на ноги и схватил Морена за грудки. На миг тому показалось, что тэнгриец сейчас ударит его.
– А ты дал слово, что примешь правду, какой бы она ни была.
Модэ стиснул зубы, скривил губы в подобии оскала, а затем сжал их в тонкую бледнеющую нить. Скулы его заострились, глаза горели от гнева. Хватка на груди Морена стала крепче, но он не чувствовал опасности от Модэ. А меж тем толпа звучала всё яростнее, напоминая обезумевшего медведя. Ещё несколько камней долетело до них, нукеры кричали, пытаясь сдержать натиск и усмирить дурных, Джамукэ надрывал глотку сильнее всех. То и дело скрежетала сталь. Ещё пара ударов сердца, и Модэ взял себя в руки. Зарычал от отчаяния, оттолкнул Морена и сам склонился к арысь-поле, разматывая её путы.
Морен помог ему, и они управились в два счёта.
Арысь-поле выбралась из сети и тут же метнулась от них в сторону. Толпа ошалела, поднялся крик, многие отпрянули, испугавшись её клыков и когтей. Морен сделал шаг ближе, положил ладонь на рукоять меча. Вот только проклятая выглядела более испуганной, чем люди. Её взгляд метался в поисках бреши, но толпа держалась плотно. Лишь когда арысь-поле порскнула в сторону пастбища, люди на её пути разбежались.
– Расступитесь! – крикнул Морен.
Модэ вторил ему на тэнгрийском, замахал руками. Толпа начала расходиться охотнее, образовалась брешь, в которую и бросилась арысь-поле. Расталкивая людей и тут же шарахаясь от них, будто опалённая огнём, она со всех лап бросилась наутёк, в один прыжок нырнула в высокую траву и скрылась там, подгоняемая криками.
Арысь-поле исчезла, но отпускать Модэ никто не собирался. Круг мигом замкнулся и столь же скоро начал сужаться. Толпа напирала, толкая и пихая вооружённых нукеров. «Если они решат устроить самосуд, нам несдобровать», – билась паническая мысль в голове Морена. Модэ и сам казался напряжённым, словно хищный зверь на охоте, но взгляд его оставался направлен туда, где скрылась мать. Наконец он будто очнулся, глаза сверкнули сталью, и он обратился к толпе, надрывая глотку.
Морен не разобрал ни слова, да и не пытался, но он видел, что люди внимают ему и гвалт утихает, как угасший костёр. Они смотрели на Модэ и жадно слушали, хотя лица их оставались враждебны. И он держал их внимание на себе, пока за спинами людей не раздались новые голоса, свежие, но не менее злые – короткие рявкающие приказы разносились над толпой.
– Дядя послал своих нукеров, – шепнул Модэ для Морена, оборвав свою речь. Один за другим люди оборачивались, и толпа ожила, начала растекаться. – Вам лучше уйти. Я сам буду держать ответ перед ним.
Дважды просить не пришлось. Морен тут же поспешил слиться с толчеёй, благо нукеры Модэ не смели его задерживать, а разъярённые ещё недавно люди сами торопились уйти, так что им уже не было дела, кто затерялся среди них.
Ночь давно укутала Салхит-Улус черничной мглой, но Морен и не думал спать. Каен, пришедший к нему ещё до заката, болтал без умолку: делился последними новостями из города, которые тщательно собирал по знакомым торговцам весь остаток дня, а Морен слушал, иногда кивал и задавал вопросы.
– Как ты только сумел всё это выяснить?
– Я много общаюсь. А ещё не брезгую притвориться дурачком, когда мне это выгодно.
Но ближе к ночи разговоры сильно утомили Морена. Внимание его рассеивалось, и всё чаще он лишь делал вид, что слушает, проваливаясь в собственные мысли.
Нукеры и сотники Тимир-хана разогнали толпу. Некоторых высекли в назидание, тем, кто швырял в племянника хана камни, приказали отсечь руки. Нескольких человек избили, одну женщину затоптали насмерть, но никто даже не смог сказать, чья она. Модэ отвели к хану, и он держал ответ перед ним. К сему часу его так и не отпустили, заключив под стражу, как преступника. Слухи ходили разные: кто-то говаривал, что его ждёт казнь, другие уверяли, что Тимир-хан не прольёт родную кровь и ограничится публичной поркой. Модэ не противился, когда шёл к нему, будучи готовым понести заслуженную кару. Как сказал Каен: «Даже если б у него получилось и арысь-поле заговорила, его всё равно заставили бы дать ответ за свой поступок».
На этом моменте Морен точно очнулся, вливаясь в разговор.
– Тимир-хан дал мне разрешение на отлов арысь-поле. Сказал, всем будет лучше, если её поймают и выпустят за стену, и что его брат этого хотел.
– А кто-то, кроме тебя, может это подтвердить? – хмыкнул Каен. – Народ оказался разгневан поступком Модэ, и Тимир-хан заявил, что не давал ему права на её отлов.
– Выставил Модэ злодеем, а сам делает вид, что ничего не знал?
– Не он первый, не он последний. Восхитись лучше, как хорошо он чувствует направление ветра и меняет личину под желания народа.
Морен лишь устало вздохнул – поступки власть имущих часто не укладывались у него в голове. Он хорошо понимал их, но редко мог принять их правду.
Когда Морен спросил, что именно Модэ кричал людям на площади, Каен повёл плечами.
– Клялся Небом, что не желает причинять ей вред, ибо она его мать, а он – кровь от крови её. И что он лишь желал взглянуть на неё, убедиться, что она действительно стала той, о ком говорят. Твердил что-то о том, что все собравшиеся – тоже дети своих матерей и должны понять его. Заметь, Модэ тоже ни словом не обмолвился, что хотел бы выпустить её за стену.
– Тебе Елисей перевёл?
– Нет. Маленький хан.
Морен распахнул глаза от удивления, а Куцик, тихо дремавший до сих пор на жерди, вдруг отряхнулся, распушив перья, и повторил:
– Маленький хан!
С улицы раздался стук, будто кто-то ударил железом о железо несколько раз, и полог у входа приподнялся, а внутрь заглянул Эрдэн. Мальчик держался прямо, точно молодое крепкое деревце, такой юный, но уже с мечом на поясе. Если Морен помнил верно, ему было всего десять, но ростом он уже перегнал своих сверстников. Увидев, что хозяин юрты не спит, он вошёл и поклонился ему. Каен и Морен во все глаза смотрели на ночного гостя. Мальчишка недолго мялся на пороге: когда он собрался и взгляд его зажёгся решимостью, стал похож на брата, как отражение, – те же гладкие, словно омытые водой, черты лица и застывшая в глазах холодная сталь.
– Приношу извинения, что потревожил в такой час. Я понадеялся, вы ещё не спите. А ещё я слышал, в ваших краях принято стучать, поэтому я ударил ножнами о чашу снаружи, чтобы предупредить о себе.
– Молодец, смышлёный, – похвалил его Морен, отмечая и то, с каким уважением он относится к чужеземцам. – Но что ты здесь делаешь так поздно?
– Я пришёл к вам с просьбой. Пожалуйста, отведите меня к арысь-поле.
Каен хмыкнул едва слышно, скрестил руки на груди и вжался спиной в стену юрты, будто желая слиться с ней. Морен бегло обернулся к нему и снова взглянул на Эрдэна.
– Почему ты думаешь, что у меня получится выманить её снова?
– Не думаю, но хочу попытаться. До меня дошли слухи, что ваша птица позвала её тогда. Она летала над пастбищем и кричала на разные голоса, пытаясь выманить арысь-поле. Пожалуйста, пусть она сделает это снова.
– Ты ведь уже знаешь, арысь-поле – всё равно что зверь, ты не сможешь поговорить с ней.
– Но я верю – она услышит меня и поймёт. Пусть не ответит, я скажу ей, что хочу.
Морен переглянулся с Каеном. План мальчика казался не таким уж и безумным. К тому же, как бы ни храбрился и как бы ни был похож на воина внешне, он оставался ребёнком, который скучает по матери, пусть и не помнит её. А если что-то пойдёт не так… Морен уже давал Модэ слово, что убьёт проклятую, как только она попытается причинить кому-то вред.
– Я пойду с вами, – сказал Каен, но Эрдэн взглянул на него грозно и молвил:
– Нет! Только он.
И тут же стушевался, устыдившись своего приказного тона. Видно, то, что он собирался сказать матери, было слишком личным.
– Оставайся здесь, – обратился Морен к другу. – Я вернусь и расскажу тебе, что смогу. Полагаю, раз ты пришёл ночью, – заговорил он уже с Эрдэном, – то сделал это тайком от всех?
Мальчик кивнул, и хоть он старался напустить на себя грозный вид, кончики его ушей запылали.
– Тогда не будем терять времени.
Безлунная ночь надёжно укрыла их от нежеланных глаз. Небо так и осталось затянуто пеплом дождевых туч, и мелкие, точно песок, капли падали на землю, оседая на одежде и волосах подобно росе. Куцик, сидящий на плече Морена, то и дело пушился и отряхивал перья, явно недовольный погодой, – как бы не отказался потом летать. Они отправились к пастбищу, точнее, к дому шаманки, чтобы зайти как можно дальше в луга, но не потеряться. Влажная трава холодила кожу, вода впитывалась в одежду, и редкий ветер казался ледяным.
К тому часу, когда впереди показались бордовая, почти чёрная в ночи юрта и жаровни у порога, штаны и волосы Морена промокли насквозь, словно он искупался в озере. Костры, как и в прошлый его визит, не горели. Эрдэн удивился и даже отметил это вслух:
– Почему шаманка не боится, что арысь-поле придёт в ночи и сожрёт её?
Но Морен только пожал плечами.
– Может, она, как и прочие, считает, что арысь-поле – добрый дух?
И Эрдэн задумчиво кивнул, признавая его правоту. Жилище шаманки было глухим и безмолвным – вероятно, она давно уже крепко спала. Они не стали тревожить её и подходить к дому слишком близко, но остановились перед ним, там, где высокую траву примяли ноги тех, кто приходил к ней за советом.
Морен снял Куцика с плеча, пересадил на руку и поднёс к Эрдэну. Тот растерялся на миг, но собрался, выдохнул и, явно борясь с собой, всё больше хмурясь и алея ушами, зашептал, обращаясь к птице:
– Ээж ээ, гуйя. Нааш ир, би ярихыг хүсч байна! [3]
Морен не стал его мучить, сразу же отправил Куцика в полёт, и тот, расправив крылья, воспарил над полем, едва касаясь перьями высокой травы. И вторил куда громче, надрывая глотку:
– Ээж ээ, гуйя!