А Морен опустился на влажную землю и принялся ждать. Эрдэн ещё долго всматривался во мрак, силясь разглядеть летящую птицу, но как только Куцик слился с ночной мглой, присел рядом с Мореном, обнимая колени.
– Что будешь делать, если она не придёт? – спросил его Морен, чтобы хоть как-то заглушить тишину.
– Ничего. Я попытался. Брат всегда говорит: держи в уме, что может пойти не по плану, и будет не так больно, когда это случится.
Неизвестно, сколько они прождали: ни луна, ни звёзды не светили на ночном небе, всё скрадывали дождевые тучи. А когда наступит рассвет, высокие стены за их спинами скроют солнце не хуже тяжёлого полога. Но ещё прежде, чем возвратился Куцик, трава зашевелилась без ветра. Морен тут же вскочил на ноги, положил руку на меч, всмотрелся в неё. Запоздало подоспел ветер, наклонил рослые стебли, но за поднятым им тихим шорохом раздался новый, оглушающе громкий в ночной тиши. Что-то приближалось к ним, и трава расступалась, словно волны пред маленькой лодкой. Эрдэн тоже вскочил, но, в отличие от Морена, его глаза горели надеждой. И вот заросли степной осоки разошлись, и к ним вышла арысь-поле.
Спокойная, изящная и грациозная, она мягко ступила из укрытия и остановилась. Настороженно посмотрела на Морена, перевела взгляд на сына и тут же расслабила напряжённые плечи. Эрдэн сделал шаг к ней, светясь от радости, но арысь-поле вмиг ощетинилась, прижалась к земле и попятилась. Пасть её раскрылась, обнажая оскал, а шерсть на холке встала дыбом. Морен тотчас выступил перед Эрдэном, защищая его.
– Не подходи к ней.
Но арысь-поле и не думала нападать. Она отступила глубже в траву и вдруг взревела, как от боли, упала на землю и крепко зажмурилась, а спину её переломило, и раздался треск.
– Что с ней?! – вскрикнул Эрдэн, пытаясь выглянуть из-за Морена, цепляясь за его плащ.
– Не знаю, но лучше её не трогать.
Арысь-поле извивалась на земле, а тело её ломало с треском разрываемой ткани. Ни с того ни с сего из-под неё побежала чёрная кровь, и Морен распахнул веки шире, не в силах поверить в увиденное. Прямо на их глазах шкура арысь-поле разошлась вдоль живота и сползла, обнажая голую кожу. Тонкие белые руки вывернулись из лап, словно из рукавов шубы, спина натянулась до предела и обмякла, показались белёсые ноги, перепачканные в чёрной крови. Арысь-поле наклонила морду, зарылась ею в землю, загребая от боли тонкими пальцами, а когда подняла её снова, шкура на шее уже лопнула, разошлась выше и проступил девичий лик.
Ужасающее перевоплощение длилось недолго, и перед ними предстала обнажённая женщина, чьё тело укрывали лишь густые тёмные курчавые волосы до самых пят да чёрная кровь, размазанная по светлой коже. Арысь-поле обратилась человеком, а голова и шкура рыси остались висеть за её спиной, как накидка.
Проклятая взглянула на них женским лицом с кошачьими глазами, горящими красным огнём в темноте. Повернувшись к сыну, она улыбнулась ему, и хищные черты разгладились, став мягкими и нежными. Она действительно была необыкновенно красива, и черты её передались сыновьям. Морен узнавал ту же округлость щёк, те же точёные скулы и аккуратные брови с изгибом. Даже глаза у неё были те же, но каков был их цвет при жизни, Морен уже не мог узнать. Проклятая, не поднимаясь с земли, распахнула объятия, ласково смотря на сына, и тот не раздумывая кинулся в них, упав перед матерью на колени, а она крепко обняла его, прижав к груди.
– Миний хүү… [4] – произнесла она певуче.
Услышав её голос, Морен вовсе оцепенел. При иных обстоятельствах он бы ощутил себя лишним в момент единения матери с сыном, но тревога, подстёгиваемая мыслью, что перед ним по-прежнему проклятая, не давала расслабиться ни на миг. Он всё ещё ждал удара, запоздало осознав, что его собственная кровь не откликнулась на арысь-поле. Она не несла угрозы, по крайней мере, для них. И только поняв это, он убрал руку с меча.
Лишь когда арысь-поле отпустила сына и заглянула ему в лицо, лучась улыбкой счастья, Морен напомнил о себе:
– Вы всегда могли обращаться человеком?
Она повернулась к нему и словно очнулась. Чудо долгожданной встречи развеялось, и сияние в её глазах померкло, будто солнце скрылось за облаками.
– Да. Так я могла бывать в городе, и никто не знал, кто я такая.
Так вот почему никто не мог её поймать, даже прочёсывая пастбища из года в год. Арысь-поле пряталась не в высокой траве, а среди людей, выдавая себя за одну из них.
– Вы сохранили разум, – не скрывал удивления Морен.
– Я видела ваши глаза, там, когда вы поймали меня. Полагаю, вы не хуже меня знаете, как это сложно. Я держу себя в руках только до тех пор, пока не оказываюсь рядом с тем, кто сделал меня такой. И прошу, зовите меня Айла.
– Морен, – представился он в ответ.
– Кто сотворил с тобой такое? – решительно и грозно потребовал ответа Эрдэн.
Глаза его горели воинским огнём. Арысь-поле улыбнулась и накрыла ладонью его маленькую щёку.
– Не надо, милый. Я могу постоять за себя. Он уже поплатился за то зло, что причинил нам.
– И всё же я задам тот же вопрос, – вмешался Морен. – Что с вами произошло?
Но Айла метнула взгляд ему за спину. Морен обернулся и увидел, что к ним ковыляет шаманка. Волосы её были растрёпаны, косы расплелись на концах и походили на старые кисточки. Похоже, она спала, но, заслышав их голоса, выбралась из постели. Прихрамывая, шаманка спешила к ним, неся в руках сложенную в свёрток одежду. Арысь-поле улыбнулась ей, как старому другу, и приняла вещи из её рук.
– Одень-ся, дочень-ка. И идите к дому, я уж зажда́лась.
Пока Айла одевалась, шаманка поручила Морену развести костерок под котелком. «Ночь холодная, вам нужно согреться», – напутствовала она, то ли позабыв, то ли не зная, что проклятые ощущают холод иначе, нежели люди. А если Эрдэн и озяб, то не подавал виду. Вскоре земляной очаг разгорелся, шаманка усадила гостей на брёвна вокруг него, а сама поставила на огонь котелок с пахучим варевом. Морен заглянул туда, но шаманка махнула половником перед его лицом, отгоняя прочь.
– Там молоко да травы. Не бойся́, не отравишься́, знаю уж, чем вас по́ить.
Эрдэн сел рядом с матерью и прижался к её тёплому боку. Арысь-поле так и не скинула шкуру до конца – та словно прикипела, приросла к спине, и лапы болтались на плечах и били по ногам. Шаманка принесла ей широкое платье, и она закуталась в него, как могла, укрыв от глаз наготу и рысью шкуру. Морен сел напротив них. Шаманка разлила по чашкам горячее молоко и протянула каждому, чтобы согрелись. Айла поблагодарила её и сделала глоток без оглядки. Только тогда и Морен решился испить из чаши. Горячее питьё обожгло, но не причинило боли, зато по телу тут же разлилось тепло, отгоняя озноб. Эрдэн тоже попробовал, выпил почти половину и поблагодарил шаманку.
– Вы знакомы? – задал Морен вопрос, как только старуха заняла место на оставшемся бревне меж ними.
– Знако-о-омы, – протянула та. – Она часто прихо́-дить ко мне. Я даю ей еду и кров, когда устаёт от жизни в по-ле.
– Почему не сказали?
Шаманка помотала головой, будто спорила с ним.
– Не мой тайна. Но раз сама вышла, уже не тайна.
– Вы поэтому не пустили меня в дом, когда я пришёл к вам впервые?
Лицо старухи расплылось в довольной улыбке.
– Я слышала, как вы разговаривали, – взяла слово Айла. – Вы хотели узнать о моей жизни. Кто сказал вам, что муж был жесток со мной?
– Тимир-хан.
Лицо её скривилось от злобы, глаза вспыхнули ярче, и когти сжались, царапая глиняную чашу.
– Лжец. Муж никогда не бил меня, даже если было за что.
– Вы любили мужа? – спросил Морен и невольно взглянул на Эрдэна.
Но тот стойко вынес правду, когда она прозвучала.
– Нет, не любила, но он не был жесток со мной. Меня душили его ревность и желание обладать мной, но мне некуда было уйти. А Бату давал мне всё, в чём бы я ни нуждалась. Но даже будь он жесток, бежать от него… я не настолько безумна. Он лишил меня семьи и родного дома, убил братьев и отца у меня на глазах, увёз в незнакомые земли, где владел каждой пядью, а я не знала даже языка. Если б я бежала и меня не нашли, голодная смерть оказалась бы куда страшнее кулаков мужа. Но главное, он вручил мне самый дорогой, самый драгоценный дар, за который я была готова ему всё простить.
Она огладила тёмные волосы сына, перебрала их кончиками пальцев и с новой силой прижала его голову к себе, поцеловав в макушку.
– Я бы никогда не оставила детей, – шепнула она, заставив Эрдэна смущённо улыбнуться и прижаться ближе. – Пока он был добр к ним, я могла простить ему всё на свете. А Бату любил сыновей, особенно Модэ.
– Тогда что произошло в ту ночь?
– Тимир, – выплюнула она с холодной злобой. – Он возжелал меня с того первого дня, как увидел. Не думайте, что я бахвалюсь, – он сам сказал мне об этом. Множество раз он упрашивал меня уступить, стать его любовницей, вонзить нож в спину брата и позволить ему занять его место. Я упрямилась, гнала его, пыталась рассказать обо всём Бату. Но он лишь горячился и твердил, что я хочу поссорить его с братом. Бату считал, Тимир слишком малодушен, чтобы поднять на него оружие. К чести мужа, в этом он был прав – дальше угроз и обещаний трусливый пёс никогда не заходил.
Так продолжалось долгое время, пока однажды он не взял желаемое силой, зажимая мне рот рукой, чтобы я не кричала. Эрдэн спал в колыбели под боком, но Тимира и это не остановило. Когда Бату вернулся из очередного похода, я попыталась рассказать ему обо всём, однако он не поверил и ударил меня – в первый и единственный раз – за клевету. Боясь до дрожи, что я найду себе кого-нибудь на стороне, он оказался слеп к тем, кто всегда находился рядом. Ох уж эти мэнгэ-галы и их нукеры, которым они доверяют больше, чем родной матери и отцу. Тимир был для Бату не просто братом, и это доверие и любовь к нему его и сгубили. Поняв, что всё сошло ему с рук, Тимир стал приходить постоянно.