– Ты предлагаешь мне… – перебил он её, повысив голос и хрипя от натуги, – обменять наследие моего брата и будущее моего сына на твоё тело? Хочешь, чтобы город залило кровью в братоубийственной войне?
– Как раз наоборот – я хочу спасти твой народ от неё. Ты сам знаешь, Модэ не отступится. Его любят, тысячники пойдут за ним. А твои мальчики слишком юны, чтобы взять на себя ношу твоего наследия. Убереги их от войны, дай Модэ то, чего он хочет. А твой сын займёт его место, когда подрастёт, если тот погибнет. Он может стать ему верным нукером, советником и преданным другом. Иначе кто скажет, как скоро они поднимут мечи друг на друга?
– Сладкие речи, – усмехнулся Тимир горько. – Но ты не понимаешь, о чём просишь.
– Отпусти Модэ, – повторила она настойчиво. И, взяв руку хана в свои, положила его ладонь себе на грудь, повела по телу ниже, забираясь под складки ткани. – Верни ему право на власть, и получишь меня на целую ночь, покорную и послушную.
Глаза Тимира затуманились. Арысь-поле хорошо скрывала отвращение – ни один мускул не дрогнул на её лице, только натянутая улыбка словно бы стала хищной. Но, может, то были лишь предрассветные тени, пробравшиеся в комнату вместе с первыми лучами солнца?
Тимир отдёрнул руку – силы в нём не осталось, но Айла и не держала крепко. Зато цепкий взгляд отметил, как он облизал сухие губы, всё так же не сводя с неё покрытых поволокой мутных глаз.
Он в самом деле очень этого желал. Позвать бы стражу, схватить её, пленить и сделать своей силой, теперь уже навсегда. Да ведь убежит, растворится в ночи прежде, чем он успеет крикнуть. А там, кто знает, может, и горло ему перережет? Хотя нет, хотела бы, так выпустила б когти уже давно. Но также Тимир допускал, что её не было здесь вовсе и женщина, пришедшая к нему в сей час, – всего лишь мираж, прекрасный и недоступный. Однако в её словах было столько смысла, будто собственный тревожный голос нашёптывал ему.
Модэ смел и безрассуден, как и его отец, а потому опасен. Как для своего народа, так и для тех, кто встанет на его пути.
– А если я просто казню Модэ, покуда он в моих руках? – спросил её Тимир.
Алые глаза арысь-поле сверкнули ярче, вновь обещая расправу и смерть, и голос её дрожал от гнева, пока она цедила слова:
– И тогда ничто не убережёт твоих детей от моей мести. Помни, Тимир-хан, я всё ещё имею законное право отнять твою жизнь в уплату за своё проклятье.
Отведя Эрдэна в его аул, Морен направился к дворцу хана. Тянуть не имело смысла, но стоящие на страже воины не пустили его даже к шатрам ханских жён. Как бы он ни пытался изъясняться на родном языке, его не понимали, и пришлось отступить. А как только над стеной забрезжили первые солнечные лучи, Морен направился к Елисею. Рассказал, что́ узнал накануне, не уточняя откуда, и разъяснил причину, почему ему так важно поговорить с Тимир-ханом. Елисей проникся и пообещал устроить встречу во что бы то ни стало. Собираясь во дворец, он клятвенно заверил, что не уйдёт оттуда, пока его послание не передадут Тимир-хану.
Но возвратился он довольно быстро и с дурной вестью – хан скончался на рассвете, пока излагал пришедшему с утра лекарю последнюю волю.
Тимир-хан признал обоих племянников своими сыновьями, ибо «не должны потомки чахнуть в тени позора отцов». Из любви к брату он решил простить детям его злодеяния и дать шанс на искупление. По его же приказу Модэ освободили сразу же, как Тимир-хан испустил дух. Но обо всём этом они узнали позже, когда утих первый ужас осиротевшего народа и по городу потекли толки.
Похороны прошли на следующий день. Чужеземцев никто на прощание с ханом не звал, но Морен пришёл сам. На улицах, по которым должны были пронести тело от дворца к погребальному костру, собралось так много людей, что пробиться ближе и взглянуть на процессию не представлялось возможным. Да Морен и не старался. Понаблюдал издали, как почившего хана пронесли на носилках через город да как взвился в небо огонь, знаменуя конец его правления. Поклонился ему вместе со всеми, прижав ладонь к сердцу и прикрыв глаза, и покинул площадь никем не замеченный.
А затем был курултай – собрание высших правящих сословий, правителей из других городов Каменной степи и мужчин, что были одной крови с ханом. Лишь последние могли претендовать на его титул и наследие, а выбирали нового хана те, кто должен быть встать с ним у власти плечом к плечу. Курултай проходил за закрытыми дверями, и лишь слуги, что подносили еду и напитки, распускали слухи о том, что происходит. Никто не сомневался, что Модэ, с лёгкой руки получивший прощение за грехи отца, займёт теперь его место – ведь не было, по мнению людей, никого достойнее, чем он. История с арысь-поле позабылась, а вот подвиги его и заслуги передавались без устали. И в конце концов так оно и случилось.
Когда Модэ вышел к своему народу и было объявлено, что отныне он – новый великий хан, сотни, если не тысячи, возвели руки к небу, плача от радости и ликуя: «Мете-хан! Мете-хан!»
Елисей обмолвился, что они стали невольными свидетелями чудного таинства и великих перемен, но Морен только хмыкнул. В глубине души он надеялся покинуть этот край как можно скорее и не вспоминать о нём более.
В ту же ночь Морен собирал немногочисленный скарб – наутро им предстояло отбыть в Радею. Караван отправлялся, как и в прошлый раз, на рассвете, с первыми лучами солнца. Морен и сам не ожидал от себя, что будет настолько тосковать по родной земле и прохладе тёмных лесов, – в просторах степи он ощущал удушающую духоту. А может, виной тому были стены, возведённые вокруг, и люди, которых он не понимал.
Модэ так и не заплатил ему. Все эти дни они не пересекались вовсе, и возможно, новый хан считал, что Скиталец не справился с возложенной на него работой, поэтому и не заслуживает обещанной награды. Морен же был слишком утомлён этим городом, чтобы требовать то, что причиталось ему, да и гордость не позволяла. Коня, чтобы добраться до Радеи, ему и так предоставят, до Дубрава их с Каеном подбросят Борис и Елисей, а там он уже сможет купить себе новую лошадь. Лишь за меч из булатной стали съедала обида – второй такой он раздобудет нескоро. Но Каен сумел выкупить пару брусков заветного булата и пообещал, что если не меч, то хотя бы новый кинжал они ему выкуют. Главное, разыскать кузнеца, что сумеет совладать с диковинной сталью.
Пока он собирался и размышлял обо всём этом, в юрту через отверстие в крыше залетел вернувшийся с охоты Куцик, но сел не на жердь, а прямо на сумки Морена, привлекая его внимание. Добившись своего, он открыл клюв и прокричал уже знакомым женским голосом:
– Приходите в полночь. Туда, где изловили меня. Никто не должен видеть.
– Ого! – искренне подивился Морен. – И что ей могло понадобиться?
Но Куцик, конечно же, смолчал, только голову склонил набок да взглянул на него жёлтым глазом. Морен вздохнул, взял меч, пересадил птицу себе на плечо и отправился к месту встречи.
Там, скрытая в траве от чужих глаз, его ждала рысь. Заприметив Скитальца, она заурчала, сверкнула горящим углями взором, выдавая своё присутствие, и юркнула в заросли. Замерла, обернулась, взглянув на него, а когда Морен сделал несколько шагов к ней, умчалась дальше. И снова замерла, ожидая и как бы говоря, чтобы следовал за ней.
Она вывела его к небольшому холму, где трава росла низко-низко, а местами и вовсе лежала голая земля, чернеющая в ночи, как болотная топь. Морен не решился ступить на эту землю, догадываясь, что неспроста отличается она от полей вокруг, а вот арысь-поле смело прыгнула на свежий земляной холм и улеглась. Когда её выгнуло и начало ломать для превращения, Морен отвернулся и не оборачивался до тех пор, пока женский голосок не позвал его:
– Можете не прятать глаз. Я вас не стыжусь.
Когда он обернулся, Айла всё так же лежала на земле, но теперь уже в девичьем облике. Рысья шкура укрывала её спину, а безвольно повисшие лапы и длинные чёрные локоны прятали от глаз обнажённую грудь. Хоть Айла и сказала, что не стыдится его, она всё же перебросила волосы вперёд и плотно сомкнула колени, когда поднялась и села.
– Зачем вы привели меня сюда? – спросил её Морен.
– Поговорить. Неужели вы не жаждете узнать, что произошло в ту ночь, когда вы покинули меня?
– Может быть. Но почему сюда?
– Вы ещё не догадались? Здесь покоится Тимир-хан. Подо мной его могила.
Сказать, что Морен был поражён, значило ничего не сказать.
– Здесь? Посреди пастбища? Вдали от людей, без каких-либо знаков? Ни столба, ни меча, ни ограды?
– У них так принято. Будь он воином, павшим в бою, его тело вынесли бы за стену, закопали и затоптали бы лошадьми, чтобы он стал частью Великой Каменной степи. Но Тимир даже умер как трус – в своей постели от недуга, поэтому его сожгли и похоронили здесь. Не думайте, его уважали, однако недостаточно, чтобы рискнуть жизнью и вынести его тело за стену.
– А что тогда здесь делаете вы? Я думал, вы ненавидите его.
– Так и есть, но вовсе не за то, о чём вы могли подумать. Чем он, в сущности, отличался от моего мужа, который так же силой сделал меня своей? Однако я готова на всё ради своих детей… А теперь я ему обязана.
И она рассказала Морену об их последней встрече. Рассказала обо всём, без малейшей утайки: как пришла к нему на рассвете, о чём говорила и что предложила, а главное, что пообещала взамен.
– Я дала ему слово, – добавила она под конец. – И намерена сдержать его. Но я не говорила, какой будет та ночь.
– Да ты лиса, а не рысь, – бросил Морен с усмешкой.
Но Айла лишь повела острыми плечами, будто его слова задели её за живое. И Морен опустился на траву перед ней, не смея, однако, ступать ближе и порочить ногами могилу хана. Хотя, если верить Айле, ничего дурного в том бы не было.
– Почему ты не выйдешь к сыновьям? Модэ теперь хан, он не позволит обидеть тебя, а ты достаточно разумна, чтобы жить среди людей.
– Мне не место среди людей, – молвила она без раздумий, опустив взгляд на могилу хана. – Лишь ради сыновей я сменила когти на человечьи руки. Я молила Этуген о силе, чтобы защитить детей, и она даровала её мне. Теперь я обязана ей и буду служить этой силе, пока чей-нибудь меч не оборвёт мою жизнь. Но этот город так и не стал мне домом. Ни тогда, ни сейчас мне не было и нет в нём места.