угими великими европейскими нациями, и находишь немало схожих последствий, какие возникают при завоевании той или иной страны чужеземцами, ведомыми принципиально другим религиозным сознанием. По истечении целого века, прошедшего после того, как обе русские столицы оказались под властью большевиков, приходится вновь и вновь разбираться в нагромождении несоответствий и несуразностей, созданных пропагандистами и лжеучеными. Тем более, что влияние этих несуразностей и несоответствий до сих пор сказывается на самочувствии общества, уставшего от бесплодных усилий строительства химерического нового мира.
Октябрьский переворот 1917 г., повлекший за собой невиданно-неслыханные жертвоприношения, понуждает нас пристальнее всмотреться в облик зачинщиков и вершителей зла, чтобы понять: Что это за люди? Откуда свалилась такая напасть на Россию? Это эссе о палачах, убивавших достойнейших людей, о растлителях молодежи, об оккупантах с пентаграммами на лбу, оставивших след своих сапог в душах миллионов людей. Автор сосредотачивает свое внимание на феномене марксизма, его истоках и сущности, на психологии разрушителей русского общества.
Данное эссе представляет собой попытку рассмотрения диалектики энтропии, ее притягательности для отдельных людей и социальных групп. А подлинные герои, кто решительно вставали на борьбу с агрессивным злом, кто не утратили достоинства и самоуважения за годы торжества мракобесия, будут упоминаться лишь мимоходом, от случая к случаю. Честь и хвала тем немногим столь замечательным героям! Но по истечении века после октябрьского переворота пришла пора назвать многие вещи и события своими именами и дать оценку действиям и поступкам тех, кто кичливо именовал себя «преобразователями мира». Именно об этих «преобразователях» и пойдет речь в эссе «Лживый век».
Февральская революция 1917 г (в дальнейшем «февраль») носила ярко выраженный антимонархический характер. Николай II по истечении двух с половиной лет тяжелейшей мировой войны оказался практически в полной изоляции. Его не поддерживали командующие фронтов, и даже рота почетного караула, состоящая из георгиевских кавалеров, отказывалась ему служить. Большинство фракций в Государственной думе настойчиво призывали монарха отречься от престола. В широких социальных слоях муссировались слухи о любовной связи императрицы с Распутиным, а после убийства оного — о том, что Александра Федоровна является немецкой шпионкой.
В России существовали и другие влиятельные силы, которые имели претензии не столько к Николаю II и его августейшей супруге, сколько к династии Романовых в целом. Прелаты РПЦ мечтали о возрождении патриархата и полной независимости от воли имперских властей. Старообрядцы рассматривали властвование Романовых, как «иго антихристово», памятуя обо всех гонениях, притеснениях и прочих несправедливостях, которые перенесли за три века правления этой династии. Националисты с окраин империи настойчиво хлопотали о своей суверенизации. Социалисты боролись за ликвидацию в огромной стране нищеты и бедности, в которых влачили жалкое существование миллионы людей. Женщины (особенно курсистки) активно выступали за равные с мужчинами избирательные права, за легализацию абортов и возможности учиться в университетах.
Схожие умонастроения будоражили общественность в Австро-Венгрии и в Пруссии и даже в Османской империи. Напряженные отношения между «трудом» и «капиталом» существовали в Великобритании и во Франции. Но социальный взрыв в самый разгар Великой войны прогремел именно в России, где раздражение отдельных групп населения и в войсках на текущую действительность достигло нестерпимого накала. В итоге, Хозяин земли русской, отрекся от престола. Революция началась и подобно стремительному половодью, вовлекала в свое бурление различные слои населения не только в столицах, но и на всей территории Российской империи.
Эти бурления вполне сопоставимы с аналогичными событиями европейской истории. Достаточно вспомнить, как английский парламент решительно настроился против своего короля, или как французские простолюдины стали врываться во дворцы и замки аристократии, забыв про почтительность перед благородным сословием. Приведенные аналогии содержат в себе потенции дальнейшего расширения смыслового пространства, если посмотреть на них сквозь призму войны, той войны, которую начинают помазанники Божьи, а завершают уже социальные низы, ведомые смелыми и решительными лидерами-вожаками.
Так война между Францией и Великобританией во второй половине XVIII в. сопровождалась огромными потерями с обеих сторон. Достаточно вспомнить, что от британской метрополии отложились территории в Северной Америке, которые стали называться США, а во Франции разразилась революция, в ходе которой взбунтовавшиеся «низы» казнили королевскую чету и несколько сотен аристократов. Бедствия и лишения, порожденные затяжной, изнурительной войной, ожесточили веселых, отзывчивых на чужое горе санкюлотов, которые не скупились на обвинения в адрес власть предержащих. Довольно быстро из народной толщи, взбаламученной революцией, проступил яркий полководец — Бонапарт Наполеон. Под его водительством, французы, подзабыв о первопричинах своего яростного возмущения, с еще большим энтузиазмом продолжили войну с Британией за мировое господство: заодно завоевали и всю континентальную Европу. Таким образом, революция оказалась всего лишь средством смены национального лидера. Наследственный монарх, представитель славной династии Бурбонов, был заменен на императора из простолюдинов, который решительно повел нацию к вершинам мирового могущества.
Схожую ситуацию можно было наблюдать и в Германии век спустя после завершениях кровопролитных наполеоновских войн. Кайзер терпит поражение в Первой мировой войне и бежит из своей страны, широкие социальные слои находятся в бедственном положении и морально подавлены. Германии необходимо выплачивать огромные контрибуции, экономику рушит безудержная инфляция, флот полностью потоплен, утрачены многие территории. Но появляется вождь, бывший капрал, который сплачивает вокруг себя сначала сотни, потом тысячи и наконец, миллионы людей, и все они с поразительным воодушевлением начинают готовиться к новой войне, чреватой бедствиями и лишениями, многократно превосходящими невзгоды предыдущей войны.
Более мягкий вариант смены доминирующих сил мы наблюдаем в англоязычном мире. Вторая мировая война до предела истощила Британскую империю, вследствие чего от нее стали отпадать обширные колонии, питавшие могущество этой метрополии на протяжении двух веков. Но тотчас возникает новый сильный фигурант в качестве продолжателя британской имперской политики — США, те самые, которые некогда вели войну против метрополии за свой суверенитет и которые дали приют всем страждущим, притесняемым в Европе, всем беглецам и авантюристам. Те самые США, которых буквально принудили к участию в обеих мировых войнах, а после завершения этих войн, американцы осознали себя в качестве неотъемлемой части англоязычного мира, и не только осознали, но и с усердием, достойным иного применения, продолжили имперскую политику, которую уже не в силах была проводить ослабевшая Британия.
Эти примеры из новейшей истории, наглядно показывают, что великие европейские нации не жалеют ни сил, ни средств, ни людей ради создания империй. Причем возмущение социальных низов от тягот вооруженных противостояний с многочисленными и сильными противниками носит всего лишь поверхностный характер. Глубинные причины недовольства — в монархе, неспособном победоносно завершить это противостояние, вследствие чего начинается поиск другого национального лидера, за которым оголодавшие массы готовы идти хоть за край света, не обращая внимания на лишения и угрозу своей гибели. Те самые социальные низы напрочь забывают обо всех тяготах противостояний между крупными государствами, когда видят перед собой вождя из того же культурного слоя, к какому принадлежат сами, и с воодушевлением продолжают то, что не успела или не смогла осуществить «голубая кровь».
Февраль 1917 г. соответствовал этой общеевропейской тенденции смены наследственного правителя на самовыдвиженца, который, скорее всего, проявился бы из генералов или адмиралов. После серии солдатских и матросских бунтов была бы восстановлена дисциплина в армии и на флоте. Также были бы жестоко наказаны различные смутьяны и зачинщики хаоса. Великая война завершилась бы в пользу России уже к лету 1918 г. Но развитие событий в стране пошло совсем в другом направлении. Откуда же взялось это иное направление?
Отречение Николая II в правящих кругах немецкого общества было воспринято, как спасительный шанс, воспользовавшись которым, Германия смогла бы вывести Россию из театра боевых действий и заключить с ней сепаратный мир. Этот сепаратный мир позволял Германии сосредоточить всю свою вооруженную мощь на Западном фронте. Именно на этом фронте США стали разворачивать свою миллионную армию, обеспечивая заметный перевес войск Антанты над немецкими войсками. Оттягивая свой ужасный конец, германский милитаризм породил ужас без конца для России. Германские дипломаты вступили в тайный сговор с большевиками, нацелив последних на захват власти в России, где рушились институты монархии, а ростки нового порядка еще никак не проступили. Немцы снабдили деньгами руководство экстремисткой организации, предоставив тому возможность беспрепятственно достичь пределов обезглавленной империи, чтобы большевики смогли развернуть широкомасштабную агитационно-пропагандистскую компанию, направленную на скорейшее прекращение боевых действий на Восточном фронте.
Как и все прочие радикальные организации, партия большевиков не отличалась многочисленностью и не имела политического веса в России. В то же время, она являлась ответвлением международного марксистского движения, которое уже не одно и не два десятилетия бредило идеей «мирового пожара», способного снести в Европе все институты монархии, клерикализма и буржуазии, дабы на пепелище беспрепятственно начать строительство нового мира. Марксизм не только был заряжен энергией разрушения, но его озаряли отблески давнишней мечты человечества о рае на земле, о справедливом, бесконфликтном обществе, в котором нет деления людей на бедных и богатых, на презираемых и благородных. Эта мечта об обществе, полном изобилия и гармонии, была знакома еще первым христианам, проводившим свои богослужения в мрачных и тесных катакомбах Римской империи. О подобном обществе грезили велик