х только повышали самооценку евреев в качестве единственно возможной и конструктивной силы мировой истории.
За неполных полвека, складываются не только марксистский интернационал, но и политический и символический сионизмы. Политический ставит своей задачей создание суверенного государства, в котором предстоит жить евреям, а также людям с примесью еврейской крови. Символический сионизм еще более амбициозен: он стремится к доминированию в финансовой и информационных сферах христианских обществ, а также к созданию благоприятных условий для решающего влияния в этих странах на выборных политиков, которые заменят наследственных монархов. Эти три направления развернут между собой острую полемику, порожденную «нетерпением сердца» из-за медлительности перемен в европейских странах, но и охотно будут взаимодействовать между собой. Различия в тактических задачах и средствах их решения, не могли заслонить общности стратегической цели, заключающейся в решительном перевороте всего греко-христианского мира в пользу принципиально нового правящего меньшинства.
Необходимо отметить, что резко возросшая интеллектуальная, общественная, деловая активность евреев имела место только на пространствах греко-христианского мира. В странах персидско-мусульманского мира такой активности не наблюдалось. По сути, европейские евреи всего лишь откликались на процессы, которые происходили в греко-христианском мире. Не будет лишним перечислить наиболее значимые из этих процессов.
Утрата, сначала Константинополем, а затем Ватиканом роли «вершителей судеб» для христианских народов оставила вакантным место «вершины» этого мира. И вскоре появляются претенденты на то, чтобы сделать столицы своих государств подобной «вершиной». Западным европейцам всегда была присуща состязательность, которая в большой политике трансформируется в борьбу за мировое господство. В этой борьбе активно участвуют Испания и Португалия, Франция и Голландия, Англия и Россия. Во второй половине XIX в., т. е. с большим опозданием в эту многовековую тяжбу вступает Пруссия. А к концу того же века, евреи, ставшие заметным явлением в разных сферах жизнедеятельности европейского общества, также начинают идентифицировать себя в качестве великой нации или сверхнарода, и также включаются в борьбу за мировое господство, прибегая в этой борьбе к весьма специфическим приемам и средствам.
Вполне резонно задаться вопросом: неужели обособленная религиозно-этническая общность, не имеющая «своею угла» и около двух тысяч лет пребывающая в распылении, то есть весьма дробная общность, численность которой вряд ли достигала 1 % по отношению к численности населения всего греко-христианского мира, могла ставить перед собой такие цели?
Самосознание каждой исторической общности в значительной мере помечено мифами, как и многие поступки взрослого человека зачастую определяются событиями и впечатлениями, вынесенными из своего детства. В основе еврейского мышления лежит миф о царе Давиде. Вкратце этот миф можно пересказать следующим образом. По возвращении из египетского плена на землю обетованную, евреи более века продолжали влачить там жалкое существование: ютились в окрестностях Иерусалима в землянках и ветхих хижинах, занимались скотоводством и торговлей ремесленными поделками. Селиться в Иерусалиме (основан в незапамятные времена то ли гиксосами, то ли филистимлянами) евреям не позволяли. Тогдашние жители Иерусалима, преимущественно филистимляне, относились к евреям с нескрываемым презрением, как к бродягам, пришедшим, невесть откуда. Ведь евреи еле-еле вырвались из «Дома рабства» — Египта, и затем несколько десятилетий неприкаянно скитались по бесплодной пустыне, прежде чем каким-то образом получили от правителей Ханаана разрешение поселиться в окрестностях Иерусалима, видимо, для выполнения самых тяжелых работ, связанных с обустройством тамошней городской жизни. Во все времена более благополучные оседлые народы в качестве принимающей стороны относятся к беженцам не лучшим образом. И особенно презрительно относятся к иноверцам. Но, нуждаясь в дешевой рабочей силе, готовы терпеть этих беженцев, предоставляя им для жительства неудобицы и пустыри. А беженцы (в нашем случае — евреи) после долгих и мучительных мытарств, получив хоть какой-то приют, первоначальны были рады и этому. Но затем, они начинают сравнивать себя с оседлыми, благополучными филистимлянами и обнаруживать массу несправедливостей, которые вынуждены терпеть от представителей того самого благополучного народа. Неизбежно вспыхивают конфликты. Стычка между молодым пастушком Давидом и гигантом Голиафом всего лишь один из таких многочисленных конфликтов, но он приобрел символическое значение.
Юный Давид явно уступал по физической силе могучему Голиафу и не имел никаких шансов выйти победителем в противоборстве с богатырем-филистимлянином. Но пастушок умел пользоваться пращей, возможно даже, именно он изобрел это метательное оружие, которое и ловко применил против своего противника. Камень из пращи попал в голову гиганту и тот замертво свалился наземь, а субтильный Давид, благодаря своей смекалке, обрел в глазах евреев ореол непобедимого бойца. Вскоре они выберут его царем, который поведет свой народ на решительный штурм Иерусалима. Штурм так же окажется успешным, и правители Иерусалима будут вынуждены разрешить евреям жить в этом городе. Там впоследствии развернется острая политическая борьба, в ходе которой победителем окажется сын Давида по имени Соломон, который станет правителем Иерусалима и затем царем всего Израиля. С тех пор Иерусалим предстает уже основным пристанищем для евреев, которые из жалких беженцев-скотоводов превратились в уважаемых горожан.
Установка на то, что «малое» (бесподобный Давид) благодаря определенной ловкости и смекалке может одним ударом в голову свалить ненавистного великана (Голиафа), утешала многие поколения евреев в годы тяжких испытаний и послужила мощным катализатором для их общественной, интеллектуальной активности после того, как им разрешили при Наполеоне покинуть пределы своих гетто в европейских городах. С одной стороны, марксизм являлся порождением эпохи осознания многими европейцами необходимости социальных преобразований, направленных на смягчение условий жизни и работы для беднейших слоев населения. С другой стороны, марксизм крайне обострил это умонастроение требованием ликвидации эксплуататорских классов и самого государства. Маркс охотно разглагольствовал о материализме, воспринимая себя оракулом истины, пророком нового времени. А когда пророк глаголет, то ощущает, что сам бог отверзает его уста, или «кто-то водит его рукой», когда он изводит бумагу, доказывая правоту своих теоретических построений.
Политический сионизм также развивался в русле национально-освободительных борений, которые вели европейские националисты против имперских или державных народов, пылко мечтая о создании своих независимых государств. Здесь также «малое» героически противостояло «большому». Но отличие евреев от малых европейских народов заключалось в том, что последние давным-давно жили на своей земле и хотели всего лишь одного — выйти из-под власти крупных, державных народов (или великих наций) и жить своей жизнью. У евреев не было своей земли на протяжении всей христианской истории, а к концу XIX в. «мировая теснота» стала для всех неоспоримым фактом. И поэтому политическим сионистам для обретения своего «угла» или «национального очага» требовалось кого-то подвинуть с насиженных земель.
Национально-освободительные движения малых народов по сути своей вели к раздроблению империй, сложившихся в Европе в предыдущие века. Но, как это обычно и бывает, одной идее противопоставляется другая. Так идея единосущного Бога порождает идею дьявола, противостоящего всеблагому началу. Тезису национально-освободительной борьбы с имперскими супостатами противопоставляется антитезис создания Соединенных Штатов Европы и, фактически, сверхнации. Развитию идеи создания сверхнации способствовал позитивный опыт США, которые быстро развивались, а бывшие эмигранты охотно именовали себя американцами. Интеграция больших и малых европейских народов в одну историческую общность позволила бы убрать множество средостений между этими народами, и тогда бы устранились причины, приводящие к войнам и прочим кровавым конфликтам: были бы подрублены корни шовинизма и межконфессиональной нетерпимости.
Перспективу создания сверхнации вполне органично дополняла идея сверхчеловека: ведь те личности, которые возьмут на себя бремя управления столь огромным сообществом, не могут быть заурядными людьми, а должны обладать исключительно выдающимися свойствами и качествами. Но критический анализ 15 вековой европейской христианской истории практически не выявлял подобных правителей. Требовались люди принципиально нового типа, нового мышления и активисты символического сионизма были уверены в том, что именно они и только они как раз и подходят для столь почетной миссии.
Столпы Византии на протяжении долгих веков пытались сложить из многих народов одну историческую общность — христианскую, и всю свою деятельность концентрировали на обожении жизни. Появление праведников и Божьих угодников, поклонение их нетленным мощам, освящение основных этапов человеческой жизни (рождение, взросление, создание семьи, прощание с миром живых), обустройство намоленных мест (храмов и монастырей, священных могил и родников) есть следствие этого могучего движения, делающего упор на миссионерскую и пастырскую деятельность. Далеко не все получалось у ромеев. В частности, вместо одной общности появилось несколько церквей (церковь — это тело Христово), а пределы самой империи, вместо того, чтобы естественно расширяться за счет приобщения к свету православия все новых и новых народов, наоборот, неуклонно сжимались. Европейцы, в ходе своего исторического становления, многое переняли у ромеев. Но продолжало сказываться и варварское прошлое европейцев, которые предпочитали придерживаться конфронтационного стиля поведения. Благочестие и праведность ими не отрицались, но победителем неизме