организация акций массового неповиновения солдат и матросов, пропаганда идей бесперспективности и бессмысленности продолжения «кровавой бойни», дискредитация общественных деятелей и властей — сторонников войны «до победного конца». Не исключались различные провокации и теракты, направленные на сбои в снабжении городов продовольствием. Особая ставка делалась на срыв мобилизационных компаний в России, благодаря чему регулярные части не могли бы получать пополнение, необходимое для продолжения активных боевых действий.
Что касается самих большевиков, то они вряд ли воспринимали себя в качестве диверсантов — наймитов кайзера. Они ехали в Россию с «благой вестью»: мировая война ведется в интересах правящих классов, которые видели свои армии всего лишь как «пушечное мясо» и как средство реализации своих захватнических планов. Именно эта истребительная война наглядно показала простым людям неутолимую алчность и весь цинизм как наследственных монархий, так и буржуазных правительств — вот кто подлинные враги трудящихся масс, вынужденных убивать друг друга из-за повелений своих властителей.
И действительно, война, уже длившаяся около трех лет, в полной мере явила миллионам людей свой неприглядный лик. В города бесконечным потоком прибывали обезображенные, искалеченные раненные. Тысячи солдат задыхались под действием губительных газовых атак, а неубранные с полей брани трупы пожирались полчищами расплодившихся крыс. Живые же воины кормили своей плотью вшей и страдали от других «окопно-траншейных недугов». Та война, где впервые применялись гигантские пушки, пулеметы, авиация, где люди стремились зарываться в землю вместо того, чтобы горделиво гарцевать на скакунах, разительно отличалась от предыдущих крупных войн, многократно воспетых поэтами и сказителями. Сражения превратились в жуткие «мясорубки», а трусы и храбрецы одинаково превращались в жалкие останки, зачастую разорванные на отвратительные куски. О каком достоинстве можно вести речь, когда на тебя наползает ядовитая хмарь или пули летят с неба смертоносным дождем? Воинам зачастую казалось, что весь мир сошел с ума, породив столь изощренные средства массового убийства людей.
Русский человек не внимателен к тяготам и лишениям, будучи уверенным в том, что все невзгоды преходящи, как и плохая погода. Ему присуща убежденность в наличие Руководящего Начала, которое даже трудной жизни придает определенную целесообразность. Поэтому и живут подчас в таких суровых условиях, которые другим европейцам кажутся невыносимыми. Переняв от Византии практику обожения жизни, русские люди были более всего озабочены возможностями вести праведный образ жизни, а обретение удобств зачастую воспринимали за проявление слабостей человеческой натуры. Практика обожения жизни привела к появлению множества святых источников и намоленных мест. Отсюда проистекало и религиозное отношение к самой необъятной Русской земле, как к святой и к государству, как к Богом данному. Из поколения в поколение множество мужчин надсаживалось от непосильного труда, когда валили лес для возведения детинцев или для своих изб, когда оборудовали засеки или корчевали пни, чтобы засевать расчищенные участки злаками. В великом множестве гибли жители Русской земли от пожаров или от набегов кочевников, умирали от голода в засушливые или холодные годины, но, тем не менее, упорно возводили храмы и обустраивали монастыри, сосредотачивались в одном месте для грозных битв, постились и молились, трудились и молились, бились с неприятелем и снова молились, воспринимая свою непритязательную жизнь как богоугодное дело. И дикая, суровая окружающая действительность постепенно преображалась, хорошела от растущих городов, сияла от крутобоких куполов православных храмов: нравы людей смягчались, а могущество правителей неудержимо расширялось за пределы, некогда казавшиеся недосягаемыми. В том мире люди пели свои раздольные песни и совершали свои тягуче медленные, но необычайно красивые обряды. Без всякого удержу веселились в редкие праздники, конечно и пьянствовали в те дни без всякой меры и озорничали: «чудили» с охотой и даже с упоением — но и обязательно искренне каялись во всех своих нелепых прегрешениях и проступках. Всякое случалось.
Великая война, сорвавшая миллионы мужчин со своих насиженных мест и собравшая в полки и армии на западных границах необъятной империи, стремительно разрушала привычную картину мира, в котором эти мужчины привыкли находиться. Они оказались вдали от своих родных очагов — и надолго. Все им было непривычно и чуждо на тех землях, которые они были вынуждены защищать согласно геополитическим планам высокопоставленных стратегов. Успешные наступления неожиданно обрывались и оборачивались постыдными отступлениями ради выравнивания линии фронта. Между тем каждый день требовал все новых и новых жертв. Зарываясь в землю, подобно жукам или червякам, мужчины взывали к Всевышнему или сжимались в тугие нервные комки дрожащей плоти и отупело пережидали очередной артобстрел. А когда артобстрел завершался, то поспешно выползали из своих нор для отражения очередной атаки противника. И после всех передряг, те, кого не задела «коса смерти», поневоле задавались вопросами: Неужели Богу было угодно создание стольких механизмов для убийства? Неужели правители, будучи не в силах своими армии осилить друг друга, не могли договориться «по-хорошему» и вместо этого обрекли миллионы людей на жалкое прозябание в окопах?
В качестве нравственного существа, человек, облаченный в шинель и с винтовкой в руках, все чаще отказывался видеть хоть какую-то целесообразность всему тому, что происходило на его глазах. Но мужчинами продолжало двигать чувство долга, священное правило верности данной присяги. Внутренний императив загонял вглубь сознания неудобные вопросы, подразумевающие горькие ответы.
Отречение Николая II не могло не откликнуться сильнейшим брожением в армии и флоте. Значит, что-то делалось не так, как надо, далеко не так, раз помазанник Божий отшатнулся от своей промыслительной роли. Если мир впал в безумие, то не разумнее ли постараться как-то отгородиться от этого мира? Коли не стало силы спасающей, то спастись можно, лишь рассчитывая на себя и на своих ближайших боевых товарищей. А тут, как раз, словно чертик из табакерки, появлялся некий агитатор и раздавал прокламации, газетки или брошюрки, в которых говорилось о том, что мир уже давно погряз в пороках и его необходимо полностью разрушить, чтобы освободить место для ростков всего нового и самого прогрессивного. Агитатор говорил о том, что пора, давно пора простым людям самим строить свое благополучие и добиваться своего счастья, а не ждать понапрасну подачек от самодержцев и правительств, или уповать на защиту «сил небесных». Там, наверху ничего нет, кроме прозрачного воздуха. Пора, давно пора воткнуть штыки в землю или направить их против своих командиров, посылающих простых людей на верную смерть.
Влиятельные политические группировки, склонившие государя императора к отречению от престола, безусловно, стремились к продолжению войны до победного ее завершения, и для подобного оптимизма имелись веские основания. Но отказ династии, которая три века правила необъятной страной, от своей дальнейшей исторической миссии, не мог не откликнуться смущением умов, растерянностью, а порой и отчаянием во всех слоях русского общества, а также ликованием всех тех, кто чувствовал себя в империи «невольными пленниками». И вот, уставшие от войны солдаты и матросы, читают в агитках и прокламациях: мол, все то, что раньше считалось позором и тягчайшим преступлением, отныне воспринимается «всеми прогрессивными людьми» проявлениями отваги и высочайшей доблести. Неподчинение своим непосредственным командирам и организация судилищ над ними, дезертирство и склонение к дезертирству своих товарищей, братание с противником, отказ от всех христианских обрядов, изгнание священников из своих частей — вот что должны противопоставить солдаты и матросы всем тем, кто продолжает звать войска в бой, а фактически толкают людей на бессмысленную гибель.
Появляется иная трактовка смелости и героизма: низкое и прежде недопустимое возвышается до акта справедливости и до смелого поступка. Действительность угрюма, тягостна и порой отвратительна, но отрицая ту действительность, «человек с ружьем» становился не на путь преодоления ее неприглядных сторон, а ступал на скользкую дорожку полного разрушения неприглядной действительности и оказывался поборником хаоса и анархии.
Руководство партии большевиков, доставленное немецкими политиками в Петербург, развило бешенную деятельность, направленную на дестабилизацию и без того шаткой политической ситуации в стране. В Россию устремляются другие марксисты: кому-то достаточно для этого пересечь Черное или Балтийское моря, а кому-то — Тихий океан. В весенне-летний сезон 1917 г. происходили судьбоносные процессы, которые повлияют на весь ход дальнейшей Великой войны. На Западном фронте разворачивал свои части экспедиционный американский корпус, существенно усиливая боевой потенциал союзнических англо-французских войск, а в крупные города Великороссии буквально со всех сторон происходило проникновение марксистов, притязающих стать «третьей стороной», дабы превратить войну между великими нациями в мировую классовую войну. Из украинских и белорусских «мистечек» в русские столицы устремлялись революционно настроенные евреи, чтобы пополнить собой ряды радикальных партий (эсеров, бундовцев, большевиков, меньшевиков и просто анархистов или анархо-синдикалистов), и принять активное участие в освобождении всех трудящихся от оков эксплуатации. Каторжники и ссыльные были не прочь поквитаться со своими давними обидчиками. Многое, невозможное прежде, становилось возможным. «Третья сторона» в крупнейшем международном конфликте не представляла собой новый фронт с армиями, оснащенными грозной боевой техникой и соответствующим тыловым обеспечением. Марксисты всех мастей и направлений даже не являлась единой коалицией, но разно-направленность их действий все же складывалась в единый вектор, нацеленный на полное разрушение Российской империи.