ли веру своих господ, но этническая индивидуализация этого прибалтийского народа не получила развития и сохранилась лишь в крестьянских одеждах и незамысловатых танцах, весьма уместных, впрочем, на хорошо утоптанных лесных полянах. Мы не видим среди латышей исторических личностей: правителей, полководцев, законодателей. Отсутствуют у них и яркие творческие личности.
По-другому обстоят дела у литовцев, оказавших упорное сопротивление захватчикам. Несмотря на то, что этот народ на четыре века позже русских приобщился к свету христианства и прозябал в лесной глуши на самой окраине универсального мира, их история богата выдающимися достижениями и яркими фигурами. Литовская знать создала могущественное княжество, которое заключало союзнические договора с Польшей, с Ордой, с Московией. Гедиминовичи пополнили собой список древнейших русских родов и польской шляхты, и со временем стали «соучредителями» Речи Посполитой. Также литовцы выдвинули из своей среды целую плеяду блестящих полководцев, прелатов католической церкви, а позже подарили миру немало выдающихся произведений искусства.
Целенаправленно уничтожая или изгоняя, сначала из столиц и крупных губернских центров, а затем и вообще из страны людей лучшего отбора, оккупанты точно сдирали с русского общества его кожу, превращая общество в осклизлую от крови тушу, в «пушечное мясо», в некую безобразную массу. Ведь именно элита создает фон и задает тон происходящим в обществе переменам, выявляет образцы, достойные подражания и почитания.
Разве не поразительно стремление людей, как можно больше успеть в своей краткой жизни! Например, человек понимает, что обречен неизлечимым недугом на скорую смерть, и он спешит-торопится что-то доделать, достроить, дозавершить. И подобное стремление проистекает не только потому, что родители живут для своих детей, а из-за осознания индивидом своей неизбежной конечности или временности и бесконечности мира, в котором он живет. Человек надеется, что после него обязательно придут другие люди, которые, так или иначе, продолжат начатое им дело. И совсем не обязательно, что продолжателями будут только дети или внуки. Осознавая себя частицей мира, в котором он живет, человек ощущает свою причастность к бессмертию, которым наделен этот мир, воспринимает себя посильным соучастником истории этого мира. Так формируется внутренний императив, побуждающий даже неизлечимо больного человека действовать, а не покорно дожидаться своей скорой кончины. Подобная сильнейшая мотивация к деятельности, отнюдь не упраздняет столкновения интересов и войн. Так и семьи не обязательно живут в согласии, а частенько сотрясаются раздорами. Также живут и локальные сообщества, и целые нации. Но, как уже раньше говорилось, не смотря на конфессиональные, этнические отличия, жители греко-христианского мира худо-бедно, но все же придерживаются схожих ценностей жизни. Именно поэтому чистокровная немка стала в России великой императрицей (Екатерина II), а генерал Самсонов, потерявший свою армию и погибший в лесах Восточной Пруссии, был похоронен по-христиански все теми же немцами, против которых он сражался в самом начале Первой мировой войны.
Совсем иное дело мы наблюдаем, когда один мир наслаивается на другой: в этом случае процессы энтропии приобретают губительный характер для стороны, которая не знает, как сопротивляться захватчикам. Ведь ценности одного мира несопоставимы с ценностями другого мира. Например, в персидско-мусульманском мире не считается зазорным жить одновременно с несколькими женщинами. А в греко-христианском мире сожительство с несколькими любовницами, как и двоеженство, однозначно расценивается в качестве преступления против нравственности. В одном мире создаются целые школы иконописи и живописи, между которыми идет нешуточная борьба. В другом мире изображение человеческого облика и тем более придание Богу антропоморфных черт относится к кощунствам и сурово преследуется.
Нано-житель (представитель карликового мира) любой другой мир воспринимает как постылый плен, как юдоль страданий, которые он должен претерпеть, перенести, чтобы доказать непоколебимую преданность своему божеству. Карликовый мир — это антипод универсального мира, это — антимир. Правда человека антимира диаметрально противоположна правде человека мира универсального. Так, с точки зрения ортодоксальных евреев, Назарянин — это презренный смутьян и негодяй, принесший столько бед «богоизбранному» народу, и достойный лишь самой мучительной казни. В сознании насельников греко-христианского мира Христос является религиозно-этическим идеалом, Богочеловеком, проповедником любви к ближнему. Нано-житель всегда убежден в правоте своих взглядов и воззрений на окружающую действительность, и начинает просто задыхаться, когда слышит мнения, расходящиеся с его мнением. Христианином же движет чувство своей вины, своей неискупимой греховности, и когда он слышит иное мнение, то оказывается перед мучительным выбором: принять или не принять? Любой выбор связан с искушениями и соблазнами или с поисками истины. Но парадоксальность земного бытия заключается в том, что всегда правые нано-жители замыкаются в своей особенности или в своей исключительности, микроскопичны на фоне великих народов, наделенных правом выбора.
Как лысый частенько думает о расческе, так и карликовый мир постоянно сравнивает себя с универсальным миром и подобное сравнение идет не в пользу последнего. В глазах нано-жителей, представители универсального мира склонны к порокам, ленивы, разобщены, т. е. у великана правая рука не знает, что делает рука левая. То ли дело — нано-жители: умны и расторопны, понимают друг друга с полуслова или с полу-взгляда. И тот факт, что они вынуждены прозябать в «мистечках» на окраинах империй, тесниться в городских гетто, роиться где-то на периферии общественной жизни, только подтверждает ту непреложною истину, что универсальный мир устроен совершенно неправильно и давно нуждается в существенной переделке. Ведь стоит только поставить любого нано-жителя на одну «доску» с самыми видными и авторитетными представителями универсального мира, как тотчас же всем сразу станет понятно подлинное величие первых и ничтожество вторых.
Выходец из антимира искренне считает русский мир абсолютно никчемным и ничтожным. Он не скупится на уничижительные характеристики в адрес этого ненавистного мира — имперского, назарянского, в котором евреям позволялось ютиться лишь на его задворках и приходилось постоянно сталкиваться с пренебрежительным отношением к себе со стороны власть имущих. Вся русская история в его глазах достойна лишь забвения, потому что представляет собой перечень злодеяний и преступлений против «богоизбранных» людей. А вот любые события связанные с антимиром — знаковы, значимы, значительны. Поэтому и Великая война, столь бесславно закончившаяся для России усилиями «преобразователей мира», является столь постыдной, отвратительной и мерзкой, что о ней не стоит и вспоминать, а удавшийся военный переворот обретает черты всемирно-исторического события и становится «Великим Октябрем». Ничтожен царь, правивший империей, ничтожны Временное правительство и разного рода партии, зато Ленин — это «вождь мирового пролетариата», а партия, которую он ведет за собой — ни много ни мало — «авангард всего прогрессивного человечества». С точки зрения русского человека, большевики — это мракобесы, упыри, вурдалаки, с точки зрения человека антимира, именно большевики являются умом, честью и совестью эпохи.
Марксистов буквально тошнит от упоминаний о праведности и благочестии: вся их кожа покрывается революционным зудом, когда они слышат о любви к Отечеству и к отеческим гробам. Срочно и немедленно им требовалось истребить или изгнать из страны всех носителей знаний о русском мире, разграбить все сокровища, осквернить все святыни, разрушить все устои этого постылого исторического образования, разъять его на части, перетереть каждую из этих частей в мелкий порошок и развеять пыль на ветру. Но самая важная задача состояла в том, что большевикам необходимо было приступить к формированию принципиально нового человека, отсеченного от ключевых формул и дат русской истории. Им настоятельно требовался такой человек, который бы не чувствовал себя неотъемлемой частью вредоносного православного пространства, и не длил бы своей жизнью существование русского мира, а был бы убежден в закономерной гибели того прогнившего мира, не достойного даже упоминания, и шел бы по жизни, озаренный истинным пониманием хода исторических событий. Как минимум, этот новый человек должен быть лоялен марксистской власти, которую бы воспринимал, как освободительницу всех обездоленных и радеющую за всех нерадивых.
Оккупационный режим создает репрессивный аппарат, который неустанно расстреливает одних заложников и набирает других — для последующих казней. Его главная задача — подавить на подконтрольных территориях малейшие очаги сопротивления и сделать свое существование безопасным. Оккупационные власти прекрасно осознают себя минименьшинством, которое может находиться на этой территории лишь в качестве сплоченной группы людей, действия которых не могут обсуждаться или как-то оцениваться «со стороны». А нужные режиму оценки создает агитационно-пропагандистский аппарат. Террор нацелен на ликвидацию всех «несознательных», пропаганда — на оправдание необходимости ликвидации «несознательных», а также на выявление и формирование армии «сознательных».
Большевики превратили агитацию и пропаганду своих идей в оружие массового поражения. Первые удачные апробации этого необычного оружия они провели еще тогда, когда находились в подполье, а Россия сражалась на фронтах Первой мировой войны с Германией и ее союзниками. Именно эта подрывная работа в войсках способствовала тому, что дезертирство стало распространенным явлением. Но широкомасштабное применение разнообразных методов и приемов пропаганды стало возможным для большевиков лишь после захвата ими власти в обеих русских столицах.
Агитация представляет собой систематическое внушение слушателям и зрителям определенных выводов и положений, кем-то сформулированных и призванных изменить сознание аудитории. Агитатор воспринимает публику, как пассивную массу, нуждающуюся в специальной обработке смыслообразами, чтобы придать этой массе единое направление в мышлении.