Пропаганда — более сложное психотропное оружие, потому что выпячивает в определенных процессах и явлениях какие-то одни качества, а другие свойства и характеристики замалчивает. Объемное восприятие окружающего мира неизбежно уплощается, краски этого мира также выцветают, заменяясь черно-белой графикой. Но подобное уплощенное и двухцветное восприятие действительности позволяет людям достичь четких представлений: кто же является виновником всех невзгод или бедствий, а кто олицетворяет собой надежду на лучшую жизнь. И обработанные пропагандистом люди уже сами решают, что же им делать в сложившейся непростой ситуации — за кем идти и против кого бороться. Пропагандист всегда изначально вызывает доверие у публики констатацией трудностей и безобразий, о которых публике и ранее было известно. А вот уже затем идет «вскрытие причин» и «обличение врагов» и, наконец, выстреливает залп призывов и лозунгов к действию.
Самая отзывчивая на пропаганду публика — это люди с наиболее примитивным интеллектом, слабо укорененные в культурном слое страны своего проживания. В первую очередь, к такой категории населения как раз подходил фабрично-заводской пролетариат, который возник вследствие развития промышленности в стране и миграции сельского населения в индустриальные центры. Совсем недавно простившись с сельским образом жизни, рабочие теснились в городских трущобах, но горожанами, как правило, себя не чувствовали. Также пропаганда марксизма была весьма эффективной среди сельской бедноты, среди деклассированных элементов, которые составляли «дно» русского общества. Еще пропаганда встречала понимание среди людей, которые, по тем или иным причинам, нарушили воинскую присягу и другие законы России.
Феномен агитации и пропаганды напрямую связан с ростом числа типографий и СМИ, а также с возникшим «правом голоса». В прежние эпохи возможностью обращаться к людям со словом располагал крайне узкий круг людей. Священники выступали с проповедями перед паствой, глашатаи оглашали на улицах царские указы (или рескрипты). Слово имело божественное происхождение, и потому к нему прислушивались с замиранием сердца, с почтением и смирением. Именно так относились к слову и русские поэты, и беллетристы, создавшие в XIX в. свои нетленные произведения.
С возникновением различных общественных организаций, слово стало прекрасным средством проведения дискуссий, нацеленных на выявление истины в науках, искусствах, философии, истории. А с появлением газет и публичных политиков, слово стало инструментом распространения идей и воззрений, которых придерживались разные социальные группы и сословия. Но маргинальные слои населения Российской империи всегда мало интересовались, как науками так и искусствами или политикой. Именно к ним и пришли пропагандисты марксизма со своим словом, приравненным к штыку, заряжая невежественных людей злобой и ненавистью к «проклятому прошлому» империи, к «кровопийцам» и прочим эксплуататором.
Во все века и в любом обществе присутствуют люди, склонные к изощренным истязаниям и убийствам, к разнузданному разврату, к мистическим связям с инфернальными сферами, но не решаются проявлять свои неприглядные склонности, будучи придавленными доминирующим нравственным законом. Так вершится насилие созидательного большинства над деструктивным меньшинством. Когда все же упыри и вурдалаки проявляют свои кошмарные вожделения, то общество избавляется от этих нелюдей самым решительным образом. Поразительно, но подобные типажи, тем не менее, никогда не переводятся окончательно и воспроизводятся в разных вариантах в каждом последующем поколении, как «спящая угроза».
Эти типажи становятся востребованными в условиях оккупационного режима, когда новоявленным захватчикам необходимо насиловать и еще раз насиловать местное население. В эпоху упадка христианской морали, когда происходит угасание в человеке «образа Божьего», создаются благоприятные условия для того, чтобы легализовался и развился бесочеловек, не как выродок, а как полномочный представитель целой социальной группы, призванной самой эпохой для того, чтобы расчищать «завалы истории». Такой бесочеловек был продуктом распада сословного русского общества и вполне органично сам становился поборником распада и разрушения всего и вся.
Кроме того, определенную часть молодежи привлекал к себе радикализм преобразований в стране. Ведь на волне этих преобразований нетрудно было выказать свои способности и умения, а так как умения еще не выработались, то способности могли проявиться лишь через возможности командования другими людьми, закосневшими в «сумраке невежества». Конфликт отцов и детей, тлеющий, опять же всегда, после «октября» получил мощный импульс. Чтобы состояться уважаемым человеком в традиционном обществе, как правило, требовались долгие десятилетия, отмеченные определенными достижениями и очевидными результатами. А в условиях оккупационного режима любая гнусность, любое святотатство, направленные против этого традиционного общества, всемерно приветствовались властями. Поэтому немало сорванцов и сопливых бунтарей под влиянием пропаганды охотно отрекалось от верований и обычаев своих отцов и дедов. Так стали рождаться «красные дьяволята». А распространение безотцовщины, вследствие затяжного лихолетья, только споспешествовало росту числа подобных «чертенят».
Появились и «фурии революции» — женщины, отличающиеся неиссякаемой злобой ко всему роду человеческому. Способность к плодоношению у них превратно трансформировалась в жажду уничтожения всего живого.
Опираясь на подобных выродков, «дьяволят» и «фурий», на дезертиров с фронтов Первой мировой войны и коллаборантов, старающихся всегда идти вслед за теми кто «в силе», большевики формировали свои ударные революционные отряды и могли действовать «не по христиански» и «не по человечески». А любая попытка прояснения истоков и причин столь чудовищных злодеяний (за одного убитого представителя властей обычно казнили несколько сотен русских людей) немедленно квалифицировались, как антисемитизм или как контрреволюционная деятельность. И то и другое были взаимозаменяемы и являлись синонимами смертного приговора.
В самый разгар «красного террора» создается комсомол, призванный расширить социальную базу, поддерживающую комиссаров, чекистов, партийных работников, пропагандистов. Примечательно, что вожаки этой молодежной организации (Ефим Цетлин, Оскар Рывкин, Лазарь Щацкин) уже не прибегают к псевдонимам и не делают вид, что являются частью русского общества. Закон «Об антисемитизме» оказывает парализующее воздействие на население, хотя особо и не выпячивается, служа крепкой подкладкой для «диктатуры пролетариата».
Данная молодежная организация апеллировала к жестокости, присущей подросткам во все времена, но обуздываемой в прошлые эпохи взыскательной и многоступенчатой системой воспитания. Традиционная система воспитания, в первую очередь, прививала в подрастающем поколении почтительное отношение к старшим по возрасту людям и проницала все сословия. Если крестьянский паренек, шагая по своей деревне мимо сидящего на завалинке старика, не кланялся тому или не желал здоровья, то такого грубияна могли запросто выпороть на конюшне. Естественная борьба поколений преодолевалась проповедью любви к ближнему и разнообразными поощрениями со стороны уважаемых людей в обществе тех семей, которые жили в мире и согласии. Важную роль во внутрисемейных отношениях играли обычаи и традиции, родовые предания, а также культ «хозяина дома».
Однако, в соответствии с марксистскими лекалами, львиная доля старшего поколения в стране никак не подходила в качестве строительного материала для возведения грядущих сооружений нового мира, потому что находилась в плену религиозных и сословных предрассудков, а также исповедовала «великодержавный русский шовинизм». Поэтому, подросток, вступающий в комсомол, неизбежно развязывал в своей семье локальную гражданскую войну. Новоиспеченный «красный чертенок» смотрел на своих отца и деда, как на темных людей, живущих в соответствии с устаревшими и никчемными представлениями о человеке и мире, или воспринимал старших как паразитов-эксплуататоров, или как на «контру», сочувствующую врагам революции. Вождь (Ленин), на одном из первых комсомольских съездов отнюдь не случайно провозгласил нравственным все то, что способствовало разрушению старого мира.
Отцы и деды, естественно, не могли не гневаться на каждодневные проявления непочтительности по отношению к себе со стороны сорванца сына (или внука). Порой поведение «мальца» вообще становилось агрессивно задиристым: комсомолец, вместо того, чтобы молиться перед иконами, принимался богохульствовать, а когда старшие пытались взывать, если уж не к христианским ценностям, то хотя бы к родственным связям, относил эти связи к пережиткам прошлого. Ретранслируя агитки, полученные на очередном собрании низовой комсомольской ячейки, подросток начинал размахивать руками, брызгать во все стороны едкой слюной, невольно подражая заезжему пропагандисту. Он отзывался о только что отгремевшей мировой войне, как о бессмысленной бойне (а на той войне, чуть ли не в каждой семье кто-то воевал, был ранен, покалечен или убит), о православии, как об психической отраве, или как о любви к гробам. Вызывающее поведение «зеленой поросли» порождало бурную реакцию со стороны старших, которые подвергали порке или проклинали своих непутевых детей (или внуков), порой даже изгоняли их из своих жилищ. Но вскоре, подвергшийся экзекуции или изгнанию из отчего дома «малец», возвращался в дом вместе с «товарищем маузером» или с несколькими такими «товарищами», которые прилюдно делали главе семейства столь грозное внушение, что «хозяин дома» понимал: дальнейшие наказания непутевого сына (или внука) чреваты сидением в каталажке или даже длительным пребыванием в местах весьма отдаленных. А комсомолец в одночасье становился командиром в семье, превращался в требовательного начальника. И даже соседи испуганно замирали при одном его появлении, не зная, как вести себя с ним и чего ждать от него.