III интернационал придал «третьей стороне», как минимум, всеевропейский размах, а большевики, еще недавно игравшие третье роли в марксистском движении, выдвинулись в первый ряд этого движения. Кровопролитные события не замедлили потрясти столицы Баварии, Венгрии, и самой Пруссии, оказавшихся в списке «слабых звеньев». Марксисты действовали по сценарию, уже апробированному в русских столицах: провоцировали среди населения акции недовольства действиями властей, пришедших на смену многовековым монархиям. А причин для недовольства в странах, признавших свое поражение в мировой войне, было хоть отбавляй. Затем вооруженные отряды боевиков, предпочтительно под покровом темноты, захватывали административные здания, банки, вокзалы, брали под свой контроль почту и телеграф, редакции газет и наутро объявляли растерянным горожанам о наступлении эры диктатуры пролетариата. Сразу же прокатывалась волна арестов наиболее влиятельных и уважаемых людей, часть из них расстреливали для острастки, а часть держали в качестве заложников, давая понять обывателям, что от их поведения зависит дальнейшая судьба этих арестантов.
В контексте данной статьи особенно показателен путч в Баварии, который полностью провалился уже в первой половине 1919 г. Дело в том, что беспорядки в Мюнхене были организованы еще тогда, когда Бавария находилась в состоянии войны с несколькими государствами. Социальная обстановка там была предельно напряжена, на фронтах шли тяжелые бои и вдруг — мятеж! Срочно создается революционное правительство, полностью игнорирующее государственные законы (Бавария входила в состав Германии), начинаются казни аристократов, госслужащих, полицейских. Из Москвы, вскоре после спешного создания III интернационала, прибывает эмиссар, который оттесняет местных вождей мятежа, чтобы возглавить революционное правительство… Короче говоря, «внутренний фронт» или «третья сторона» уже активно действовали против стран, потерпевших поражение в мировой войне, а почерк правления путчистов в Баварии сильно напоминал тиранию поганцев, учинивших переворот в русских столицах.
В Мюнхене были расстреляны члены аристократического общества «Туле», в которое входил принц крови. Были сформированы несколько батальонов Красной Армии, которые неустанно занимались карательными операциями, а для устрашения обывателей, частенько маршировали по улицам баварской столицы. Невольным зрителем таких показательных маршей оказался и отставной капрал, уроженец австрийского городка Браунау с трудно произносимой фамилией Шикельгрубер. Он внимательно наблюдал, как лихо командуют такими батальонами то Толлер, то Ландау в ранге «вождей революционного пролетариата».
Однако коренные баварцы, преодолев растерянность, начали оказывать все возрастающее сопротивление новоявленным правителям. Террористы-оккупанты в панике разбегаются в разные стороны, их ловят и казнят. Впрочем, многим удается скрыться. А большевикам, наконец, становится понятным, что их ждет, если русское население также возьмется за оружие и на насилие ответит насилием. Прибывающие в Москву из Мюнхена, Берлина, Будапешта всполошные марксисты, истошно взывали к отмщению и настаивали на том, что, только ввергнув все русское население в состояние страха и ужаса, можно удержать вожделенную власть в своих руках.
Если в России марксисты воспользовались эффектом внезапности и еще тем, что армейские регулярные части находились на фронтах, отдаленных от русских столиц на тысячи километров, то в немецкоязычных странах уже к весне 1919 г. были неплохо осведомлены о подробностях «октябрьского переворота» и стиле правления большевиков. Да и сами армейские части тех европейских стран находились не столь далеко от эпицентров путчей.
Неудачи в немецкоязычных странах не могли отрезвить деятелей III интернационала (в дальнейшем Коминтерна), которые не жалели средств на всемерное раздувание «мирового пожара», включая создание промарксистских группировок в других странах и финансирование их деятельности. Сокровища Российской империи бесследно исчезали в очагах этого пожара, а сама Москва все очевиднее становилась центром мировой энтропии.
После создания Коминтерна существенно изменилось отношение большевиков и к националистическим движениям, раздиравшим пространства рухнувшей Российской империи. Еретическое предположение о том, что социалистическая революция возможна в отдельно взятой стране, все отчетливее оформлялось в воспаленном воображении большевиков в качестве новой истины. Возникла необходимость определения пределов своего влияния. И в рамках этих пределов любые националистические поползновения в направлении политического суверенитета не могли не раздражать, как «идейных интернационалистов», так и примкнувших к ним колаборантов.
Безусловно, ленинизм в качестве практического марксизма был явлением необычайным, не имевшим аналогов в истории греко-христианского мира. Именно эта человеконенавистническая идеократия оказала самые зловещие последствия для Европы в XX в. В средние века существовали различные тайные секты, практикующие «черные мессы» или «шабаши ведьм». И в эпоху Просвещения получили определенное распространение закрытые общества (масонские), лелеявшие свои истины, существенно отличавшиеся, как от античного наследия, так и от святоотеческой культуры. Случались и кровавые крестьянские войны, и яростные противоборства католиков с протестантами, или никониан со старообрядцами.
Но ленинизм являлся не отклонением, а сплошным извращением христианской этики. Постулируя неизбежность пролетарских революций, он ставил под сомнение будущность всего греко-христианского мира и взывал к перманентной войне, как верному средству разрушения того мира до основания. Ленинизм утверждал, что власть можно захватывать там, где это только возможно, а не ждать, когда для социального переворота созреют подходящие условия. Именно террор служил самым подходящим подспорьем для торжества идей марксизма. Но, кроме террора, огромная роль в создании взрывоопасной ситуации, последующего захвата и удержания власти, отводилась агитационно-пропагандистскому аппарату, который подвергал население завоеванной страны мощному облучению марксизмом. Тем самым агитация и пропаганда становились зловещим оружием массового поражения, наряду с отравляющими веществами, ядовитыми бактериями и гигантскими пушками. Все ключевые институты советской власти в дальнейшем будут неразрывно связаны или с террором, или с пропагандой.
Гражданская война в России представляла собой цепь локальных вооруженных конфликтов, вызванных действиями большевиков, первоначально угнездившихся в столицах, а затем стремившихся расширить свое влияние на центральные русские губернии и национальные окраины рухнувшей Российской империи. Как уже было показано, предпринимались попытки расширить свое влияние на Европу и даже на Азию. Так расходятся во все стороны разрушительные волны от эпицентра землетрясения. Но, удаляясь от эпицентра, эти волны постепенно разглаживаются. Так что Центральную Европу (Австро-Венгрию и Германию) всего лишь ощутимо встряхнуло.
Наиболее заметной победой марксистов стала порабощенная Россия. Но в стране, погрузившейся в пучину хаоса, в вооруженных конфликтах участвовали не только «красные» и «белые», но и анархисты, находившие упоение в разрушении всего того, что было не любо их взору. Заметную активность проявляли националисты с окраин империи. Гражданская война включала в себя восстание тамбовских крестьян и рабочих ижевских заводов, возмущение матросов в Кронштадте и путч левоэсеров в Ярославле. Оккупационный режим утверждался посредством невиданного и неслыханного насилия и не мог не порождать вспышек ответного насилия. Но одно только перечисление «протестантов» свидетельствует о крайней раздробленности тогдашнего общества. Казаки мечтали о создании своей республики и отказывались идти на столицы вместе с Добровольческой армией. Среди кадрового офицерства были монархисты, конституционные демократы, приверженцы военной диктатуры и даже либералы. Некогда эти офицеры присягали царю, но царь отрекся от престола. Движимые чувством воинского долга, они, в своем подавляющем большинстве, поддерживали политику Временного правительства, стремившегося довести вооруженное противостояние со странами «германской оси» до победного завершения. Но и Временное правительство растаяло, как мираж. А Учредительное собрание, так и не успев сложиться в орган легитимной власти, было разогнано, как «буржуазное» и не отвечающее требованиям «трудового люда».
Многие офицеры пребывали в замешательстве. Они воевали и погибали за Россию. Но какую Россию? Образ родины становился для них все более размытым. Русский мир дробился и крошился на их глазах. Одни ожидали появления «белого вождя» в качестве грозного противовеса «красному вождю», другие надеялись, что вот-вот поднимутся все центральные губернии и сметут ненавистный режим, а их — боевых офицеров, будут встречать в тех городах хлебом — солью. Придерживаясь довольно четких представлений о достоинстве и чести, о благородном образе мыслей и христианских добродетелях, офицеры выглядели на фоне комиссаров и командиров Красной армии «чистоплюями» и «белоручками».
В отличие от растерянных и разрозненных защитников русского мира, большевики были вооружены идеологией, поощряющей любые формы насилия и разрушения. Правилам хорошего тона и представлениям о «приличиях» они противопоставляли вседозволенность и распущенность нравов, столь привлекательных для придонных слоев русского общества. Первоначально располагая очень узкой социальной базой, марксисты неустанно расширяли ее популистскими призывами и лозунгами. Литература тех лет запечатлела образы комиссаров и командиров, исповедующих марксизм (Левинсон в «Разгроме» Фадеева, Штокман в «Тихом Доне» Шолохова, Коган в «Опанасе» Багрицкого, Чапаев в одноименной книге Фурманова). Неряшливо одетые, кое-как выбритые, не шибко грамотные комиссары и командиры Красной армии в этих произведениях часто погибали в неравном бою с силами реакции, но чаще побеждали так называемую «контрреволюцию», потому что их отвагу и смелость питала вера в «светлое завтра». Однако, если имена «красных» военачальников были прославлены, то организаторы и активисты агитпропа неизменно пребывали в качестве «героев второго плана». Но, н