Для осуществления широкомасштабной индустриализации требовались немалые людские ресурсы, которые укомплектовывались по военно-мобилизационному принципу в полки, дивизии и армии. Соответственно, и командиры этих частей олицетворяли собой закон для подчиненных. Крестьянские хозяйства обобществлялись в колхозы, которые также имели своих председателей с соответствующими штатами помощников. Процесс коллективизации шел довольно болезненно, и, пожалуй, это единственный социальный процесс той эпохи, который достаточно подробно, с поправкой на неизбежную однобокость, отражен в советской литературе и в советском кинематографе. Но за кадрами оставался другой процесс — дальнейшего дробления Русской земли на автономные территориальные образования. Так от Пензенской и Тамбовской губерний отсекли значительные куски, из которых сложили Мордовию, из Симбирской губернии вычленили Чувашию, из Костромской — Марийскую автономную республику. Сами губернии стали именоваться областями, а уезды — районами, число которых резко возросло. Этот рост был связан, как с новым размежеванием территорий, так и с обобществлением крестьянских хозяйств. За населением, особенно рассредоточенным в сельской местности, необходим был глаз да глаз. Но крестьянские восстания все равно вспыхивали. Имели место и случаи вредительства имущества только что созданных колхозов. Классовую борьбу никто не отменял, ее накал только возрастал по ходу победного шествия советской власти. Каждый бывший уезд рассекался на три-четыре лоскута и в каждом появлялись райсовет и райком, а чуть позже — военком, а при нем или рядом с ним отдел ОГПУ. Агитпроп хлопотал о создании в каждом районе клубов, изб-читален, «красных уголков». Книги классиков марксизма-ленинизма, действующих руководителей партии и правительства, пролетарских писателей и революционных поэтов считались лучшими друзьями каждого советского человека и подлежали обязательному прочтению. Росло и число руководителей, как тогда любили выражаться, «низового звена».
Те, кто преисполнялся веры в «светлое завтра» и был готов беззаветно служить этой вере, на деле доказывая свою безграничную преданность властям, попадали в категорию «строителей коммунизма», становились теплокровными частицами новой исторической общности — советского народа. В этой исторической общности могли находиться только люди сознательные, работящие и дисциплинированные. Но немало, ох, как немало, еще оставалось тех, кто выражал свою неготовность к строительству «светлого завтра» или служил советскому государству из корыстных и сугубо карьерных побуждений. Таких «шкурников» необходимо было срочно выводить «на чистую воду», подвергать перевоспитанию или переделке-переплаве в специально отведенных для столь длительных процедур местах.
Маяковский отнюдь не случайно «под Лениным» себя «чистил». Он задал тот мотив отчаяния, который будет неумолчно звучать в ушах миллионов людей, наряду с гулом растревоженной крови и учащенным биением сердец. Ведь недовольный собой великовозрастной хулиган, ушел из жизни, громко хлопнув дверью. Революционный поэт потому и заслужил памятник, что был столь требователен к самому себе! Не мог, никак не мог вписаться косноязычный футурист, в столь неказисто складывающуюся советскую действительность. Но подавляющее большинство людей отличались меньшей взыскательностью к себе, и таились среди этого большинства людишки, «нечистые на руку» или с «нечистыми мыслями», которых однозначно следовало приравнять к мусору или к нечистотам.
Так процесс создания бесклассового общества стал сопровождаться возникновением новых средостений между теми, кто достоин прекрасного будущего и теми, у кого не могло быть никакого будущего. Кроме «старорежимных элементов», кроме лиц, упорствующих в религиозных заблуждениях и не способных выйти из мрака «пережитков прошлого», стали выявляться «клеветники», «уклонисты», «фракционисты», «партийные перерожденцы». Для их общественного осуждения регулярно организовывались собрания и проводились многошумные конференции. На этих столь важных и принципиальных мероприятиях обязательно оглашались имена «попутчиков» и «негодяев», затесавшихся даже среди партийных работников или среди ответственных хозяйственников или среди «чекистов». В любую государственную структуру могли пробраться тайные враги и вредители.
Практически в каждой церкви имеет место разделение людей на «чистых» и «нечистых». Название «клир» (переводится на русский язык как «чистые») отделяет в христианской церкви священнослужителей от мирян. В масонских ложах есть «посвященные» и «профаны». Так уж устроены человеческие сообщества. Номинально перед Богом или истиной все изначально равны, но обязательно появляются такие люди, которые оказываются к Богу или к истине (истоку мудрости) несколько ближе всех остальных. Однако и в среде «клира» — сообществе наиболее благочестивых и богобоязненных людей — нередко зреют зерна раздоров и расколов, возникают ереси и прочие дурномыслия. Адепты тоталитарных сект особенно чувствительны к идеям своей избранности или исключительности, но подобная избранность фактически превращает секту в кичливое меньшинство, если не подкрепляется какими-то действительно выдающимися свершениями. А так как выдающиеся свершения крайне редки, то пребывание в тоталитарной секте ее адептов неизбежно превращается в «организованную муку».
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в СССР происходила возгонка фанатизма, усугубляя жажду самоотречения у особо сознательных строителей коммунизма, для которых партия — родная мать, а советское государство — строгий отец, а верховный правитель — олицетворение всеблагой мудрости и справедливости. Подобное психическое состояние уже само по себе не оставляло места для родственных или дружеских связей, вытравляло способность любить своих детей и близких. Вся жизнь такого адепта целиком и полностью принадлежала идее коренного преобразования мира, а все то, что тормозило или как-то препятствовало этому преобразованию, вполне естественно воспринималось адептом, как враждебное противодействие.
Освобождение от всех рудиментов и признаков существования «старого мира» становилось просто физиологической потребностью. Адепт новой веры испытывал чувство стыда, когда вдруг замечал на чугунных воротах какой-то бывшей усадьбы графский вензель или на фронтоне какого-нибудь представительного здания — двуглавого орла. В такой обстановке просто не могут не переименовываться все города, которые носят имена государей — основателей этих городов. Улицы и площади «очищаются» от названий, ведущих свое происхождение от основных православных праздников. Сносятся все погосты — скопища крестов и, наконец, дело доходит до взрывания величественных соборов.
Наряду с этим возводятся тысячи фабрик и заводов, школ и больниц, строятся гидроэлектростанции и прокладываются ветки железных дорог. Открываются сотни вузов, преимущественно технической направленности, организуются десятки конструкторских бюро, где ученые разрабатывают новые системы вооружений.
Таким образом, советизация предстает весьма сложным и противоречивым процессом трансформации России из питательной среды, пригодной лишь для раздувания «мирового пожара», в церковь-государство, исповедующую коллективистскую веру в «светлое завтра». Как и в каждой церкви, там формулируются жесткие требования, предъявляемые к своим адептам. Эти требования, конечно, могут быть своеобразными, даже экстравагантными, но они обязательно формулируются, затем тщательно отшлифовываются в ходе многочисленных «разборов полетов», и затем запечатлеваются в партийном (или комсомольском) уставах, а потом уже отразятся в кодексе строителей коммунизма.
В ходе советизации России постоянно растет подпор молодежи, выросшей под сенью агитпропа и готовой ретранслировать высказывания «классиков» марксизма-ленинизма по любому поводу и без всякого на то повода. Они готовы к самоотверженному служению советскому государству. Но выясняются и прискорбные факты. Многие из тех, кого с почтением причисляли к «верным ленинцам», оказались неспособными к руководству процессами индустриализации, коллективизации и милитаризации страны, а также к укреплению институтов советского государства. Любое великое обязательно вырастает из малого, но не всякое малое (или меньшинство) способно обрести величие. Так что участь «верных ленинцев» довольно быстро стала незавидной. Их стали нещадно выпалывать, как в саду удаляют сорняки.
Жизнь полна взаимовлияний и соблазнов. Целая серия фундаментальных научных открытий, современником которых оказался Маркс, провоцирует его оценить свою теорию исторического развития в качестве истины в последней инстанции. Бурное развитие техники также производит сильное впечатление на разного рода хлопобудов (людей, хлопочущих о будущем всего человечества). Ведь техника — это рациональный способ организации материи. Так, почему бы и людские массы, освобожденные от дурмана христианства, не организовать самым рациональным образом? Одна только постановка этого вопроса порождает видения слаженного механизма, подчиняющегося некоему рычагу или некоей кнопке.
Но есть и более могущественные алгоритмы, которые зачастую действуют, как непреложная необходимость. Являясь последовательным марксистом, кем мог быть Сталин? Только «Лениным сегодня» — новым Соломоном. Конечно, в своих потаенных фантазиях, он мог примеривать к себе образы Наполеона Бонапарта, или Сулеймана Великолепного, или Петра Великого. Хоть Юлия Цезаря…. Но галерея образцов, достойных подражания, быстро сокращалась и переходила в единственно допустимое долженствование, когда Сталин оказывался в окружении своих соратников или перед лицами сотен делегатов какого-нибудь съезда. Да, и как могло быть иначе? Еще при Ленине, действующий генеральный секретарь партии, опора опор молодого советского государства, обрел политический опыт руководителя, комиссара, военного стратега и хозяйственника. Выступая перед «партхозактивом» страны в качестве преемника «вождя мирового пролетариата», Сталин уже никому не казался примитивным боевиком, способным лишь для выполнения грязной работенки. Это был «мудрый вождь», продолжающий «бессмертное дело Ильича».