Это может показаться кошмарной нелепостью, но христианское чувство личной вины, неизбежно возникающей в сознании человека, соотносящего свои поступки и чаяния с религиозно-этическим идеалом, по-прежнему присутствовало в широких социальных слоях. Однако это чувство чудовищным образом извратилось. Умерший на кресте и затем воскресший Богочеловек был энергично вытеснен мумией в мавзолее и «Лениным сегодня» (Сталиным). Религия спасения заменилась верой в неизбежное наступление химеры, которая именовалась «светлым завтра».
Миллионы советских людей, ежедневно, методично подвергались облучению марксизмом. Из года в год ретрансляторы агитпропа наращивали свои мощности. Для этого выпускались массовыми тиражами газеты, которые были обязаны читать члены партии, а также комсомольцы, а также члены профсоюзов, а также члены творческих союзов и многотысячных производственных коллективов. Колхозники в полях, рабочие на заводах, солдатики на полигонах вкалывали под недремлющим оком своих непосредственных начальников. Так как у работяг и служивых не оставалось сил для чтения газет, то их систематически собирали в клубах, «красных уголках» или просто устраивали им перерывы, и политинформаторы или политруки пересказывали социалистическим коллективам содержание периодических изданий. В школах и вузах всемерно прививалась любовь к книгам, но книги в школьных и вузовских библиотеках были весьма специфичны: труды «классиков» марксизма-ленинизма, проза, посвященная деятелям марксистского подполья, действовавшим в годы «мрачной реакции», байки о героях гражданской войны и первых пятилеток; еще имелись учебники, сложенные из агиток прошлых лет.
Сорняки в запущенном саду растут медленнее, нежели совины (советская интеллигенция) на ниве просвещения, обильно потчуя молодежь своими нравоучениями и баснями. Деятельность агитпропа заметна в любом захолустном городке, на любом промышленном объекте. Здание каждой районной администрации или изба, где размещается правление колхоза, или даже штаб-шатер, возвышающийся над палаточным городком, в котором проживают строители очередного гиганта индустрии, обязательно «озаглавлены» каким-нибудь кумачовым лозунгом или неприподъемным обязательством. Изготовление памятников и бюстов вождей мирового рабочего движения также носило массовый характер.
Идолизация вождей, священные реликвии коммунизма, ежедневные сообщения в СМИ о новых достижениях, успехах и свершениях складывались в задорный мотив «марша энтузиастов». Лишь в коллективе советский человек способен с наибольшей отдачей трудиться на благо государства. Поэтому «быть в коллективе» приобретает характер сакрального служения чему-то огромнонеобъятному. Соответственно, сильна и боязнь у отдельных людей не вписаться в сетку координат, сложенных из правил внутреннего распорядка конкретного коллектива. Причин социального выпадения множество: нельзя шагать правой, когда все шагают левой; нельзя не прочесть передовицу в газете, когда ее все читают и обсуждают; нельзя не петь, когда все поют. Разумеется, нельзя не работать, когда все работают. Уже недостаточно быть автором романа (оперы, картины, скульптуры), следует состоять в творческом союзе, кроме того, необходимо занимать там какую-то должность или какой-то пост, т. е. играть вполне определенную роль в иерархической соподчиненности властных уровней советского государства или специализированного коллектива.
Люди, которые стремились как-то дистанцироваться от тревог и забот, ликований и восхвалений советского общества, оказывались в провинциальной глуши или в концлагерях и тюрьмах, в лучшем случае — в сырых подвалах. Именно из такого подвала Мастер наблюдает за бесконечной чередой Шариковых и Швондеров, Кальсонеров и Латунских, стремительно наводнивших Москву в ходе преображения русского общества в советское. За мельтешением красных флажков в детских ручонках, за идолами и реликвиями «октября», обретшими статус святынь, Мастер видит сущность перемен, происходящих в старинном русском городе. В стольный град стекается, как грязь в сточную канаву, разношерстная, разномастная публика, являющаяся стыдом и позором рода человеческого. Радикально обновленное население быстро растущей Москвы выглядит отнюдь не преображенным, а скорее обезображенным, карикатурным. Все общество поставлено с ног на голову, причем «голова» трещит от притока крови, а мозолистые «пятки» претендуют на то, чтобы стать физиономией народа.
Параллельно с растущей громадой советского государства, растет и Третий Рейх. Там меньше двусмысленностей, подтекстов, отсутствуют старые и новые «иерусалимы», а превалируют ностальгия по Древнему Риму и воспоминания о средневековой германской империи. Нацизм также предлагает социальные лифты для наиболее активных своих адептов, а фюрер становится объектом обожания миллионов обывателей. Пропагандистский аппарат опять же играет ключевую роль: также сжигаются «вредоносные» книги, разрушаются храмы (на сей раз, преимущественно, синагоги). В полицейском государстве возможна лишь одна партия: социальные низы больше не чувствуют себя низами, а творцами истории. Марксистская и нацистская идеологии содержат в себе одну и ту же претензию доминирования в греко-христианском мире. В отличие от марксизма, духовным ядром национал-социализма служит ариософия, содержащая апелляцию к архетипам, которые старше христианства, но имеют ярко выраженную племенную, германскую окраску.
Коммунизм же мистически связан с карликовым миром, антиподом универсального мира, но способен порождать идеократию на любой территории, где марксистам удается разжечь внутринациональную рознь, гражданскую войну и включить мощные ретрансляторы агитпропа. Как показала практика создания советского общества — невежественным социальным группам несложно внушить все что угодно, вплоть до того, что они являются «гегемоном» и «хозяевами земли». Чем ниже культурный уровень населения, тем эффективнее деятельность агитпропа.
Пропаганда единства «крови» и «почвы» производит не менее сильное впечатление на социальные низы. В нацистской пропаганде присутствуют преемственность традициям, трогательные воспоминания о давно забытых укладах. Все, что способно спровоцировать внутриплеменную рознь, выжигается каленым железом. Конечно же, прославляется трудовая этика, приветствуется общественно-политическая деятельность в строго регламентированном направлении, а также всемерно поощряется преданность «делу партии» (в данном случае национал-социалистической). Другим истоком арийского превосходства является шовинизм, концептуально вызревший еще в недрах наполеоновской армии-победительницы. Несмотря на то, что наполеоновские армии после непродолжительных триумфов были полностью разбиты, их идеологическое наследие перешло к «истинным арийцам». Многие люди искали ответ на простой вопрос: как им жить дальше? И неизбежно появлялись те, кто несли с собой очередную «благую весть». Растерянные человеческие толпы охотно устремлялись вслед за безответственными «ответчиками на проклятые вопросы» бытия.
Идеи реванша и пересмотра итогов Первой мировой войны оказывали мобилизующее воздействие на самые широкие слои германского общества. Страны Антанты (союз Франции и Великобритании) по-прежнему виделись в Третьем Рейхе врагом № 1. В этом отношении, спор за господство в мире, начатый европейскими державами еще три века тому назад, продолжался. Это был спор между «своими» в доме, который давно стал тесным. А вот противостояние между Германией и СССР имело принципиально религиозную подоплеку.
В межвоенный период, в частности в 30-е годы, в Москве и в Берлине военные стратеги были одинаково убеждены в том, что страны Антанты находятся в стадии загнивания (или дегенератизма). И в связи с этим, актуализировалась дилемма: какое же из двух государств-церквей должно править всем универсальным миром? В Германии ссылались на «зов предков» и на «волю судьбы». В Советском Союзе — на «закон» и «научную истину».
Подписание Пакта о ненападении — это сговор двух хищников, которые не уверены в том, что могут одолеть друг друга. Третий Рейх рассчитывал на невмешательство СССР в материковый спор между германцами с одной стороны и французами и британцами с другой стороны, а в качестве платы за это невмешательство отдавал коммунистам часть Финляндии, прибалтийские республики, половину Польши и всю Бессарабию. Совместный военный парад частей вермахта и Красной армии, проведенный в Бресте после стремительного раздела Польши, должно быть, вызвал чувство глубокой удовлетворенности, как у фюрера, так и у Отца народов.
Пожалуй, не слишком ошибусь, если скажу, что обозревая на исходе 30-х годов Советский Союз, «прирожденные» марксисты находились в замешательстве. Они пытались понять, что у них получилось, а что не удалось за два десятка лет непрерывных преобразований. В какой стране они живут, и какую роль в ней играют? Розалия Залкинд, Полина Жемчужина, Миней Губельман, Лев Мехлис, Давид Ортенберг, Лазарь Каганович, Илья Оренбург, Михаил Ромм и многие другие видные партийные, государственные деятели, активисты агитпропа продолжали расширять или утверждать завоевания «октября» и рассчитывали на горячий отклик своим действиям со стороны секретарей обкомов, горкомов, директоров предприятий и прочих начальников, которые были бы «ничем и никем» без советской власти. Но истязатели России все реже чувствовали себя завоевателями, а скорее оказывались в роли подневольных государственной системы. Так ли должен выглядеть новый Израиль? Таким ли должен быть непогрешимый Соломон XX в.? Созданное государство больше напоминало Древнюю Ассирию или Древний Египет.
Влияние III Интернационала неуклонно падало, а альтернативный интернационал, сколоченный в эмиграции неугомонным Троцким, не сумел поднять на историческую высоту очередную «освободительную волну» и фактически остался в качестве футур-проекта после бесславной гибели своего зачинателя. Марксизм по-прежнему сохранял в СССР репутацию непогрешимой теории, но приток молодых партийцев, комсомольцев, прочих руководителей, неудержимо превращал «прирожденных» марксистов в исчезающее меньшинство.