Если ответом на марксистские путчи в Центральной Европе стал нацизм, то ответом на появление нацизма стал Всемирный еврейский конгресс, организованный силами символического сионизма. Однако евреи Советского Союза не принимали участия в этом конгрессе вследствие автаркии СССР, которую создали своими руками. И потому они чувствовали себя отлученными от тихих вибраций и потаенных трендов, происходивших в родном карликовом мире.
Замешательство, растерянность, как и стремление не отпадать от своего мирка в среде «прирожденных» марксистов проступили в возрождении их интереса к закамуфлированному политическому сионизму. Вместо идеи раздувания «мирового пожара», вместо безоглядного служения советскому государству, они стали склоняться к мыслям об удержании в руках хотя бы «синицы» — к созданию компактной автономии на территории СССР, например, в Крыму. Каждая мало-мальски значимая национальность имела к тому времени свою автономию. Так, почему бы и евреям, столь много сделавшим для уничтожения «проклятого прошлого» и создания советского государства, где «так вольно дышит человек», не обрести свой «угол» или «национальный очаг», подобный тому, какой уже есть в Палестине? Далеко не все евреи в СССР сочувствовали идее создания своей автономии, которая ставила бы их вровень с калмыками, марийцами или абхазами. Марксизм, обосновывая необходимость радикального переустройства всего мира, открывал перед ними перспективы быть в авангарде этого грандиозного переустройства, стать зорким навершием в системе социальных отношений, перешагнувших классовые, государственные и религиозные средостения. Ленинизм открыл им двери в чертоги власти необъятной континентальной империи, предоставил редкостную возможность бесконтрольно распоряжаться людскими ресурсами этой империи и ее сокровищами, накопленными за предыдущие века. И вот в эпоху сталинизма замаячила перспектива создания скромной автономии. Не об этом они мечтали, стекаясь со всех концов света в страну советов, не об этом хлопотали, призывая уничтожать «паразитические классы» и рушить храмы. Они жаждали власти не в какой-то отдельно взятой области, а во всех сферах жизнедеятельности державы, нацеленной на мировое господство… Но вернемся к событиям, последовавшим за подписанием пресловутого Пакта — тем более, что в трудах советских историков завершение Первой мировой войны и начало Второй отражены крайне невнятно.
Начало новой мировой войны для Советского Союза сопровождалось восстановлением территориальных владений Российской империи, утраченных после «октября». Другими словами, СССР в самооценках его правящей верхушки, уже однозначно воспринимался как империя, но принципиально иного образца, нежели монархическая, православная, основой которой являлось многослойное русское общество. Мнение правящей верхушки было таково: Россия потеряла эти территории вследствие своей отсталости и неспособности продолжать боевые действия, а Советский Союз возвратил их, вследствие обретения военного могущества. Схожим образом мыслили и нацисты. Они подпишут договор о капитуляции Франции именно в том вагоне, в котором пару десятилетий тому назад, представители германского правительства признали свое поражение в злополучной Первой мировой войне.
В каждой церкви и псевдоцеркви любое крупное событие преисполнено глубокого смысла. И чем на большую высоту могущества вступают церковные иерархи, тем сильнее проясняются для них таинственные глубины происходящих коллизий и явлений. Окружающая действительность становится им предельно понятной. Вот почему символы играют первостепенную роль в тоталитарных государствах. Они являются своеобразными линзами, усиливающими зрение вождя и его присных. Они служат метками, позволяющими компоновать и сортировать адептов по родам войск и направлениям деятельности. Ничто так не сплачивает религиозное общество, как символы. У церкви черного дьявола одни символы. У церкви красного дьявола — другие. Но сакральные функции тех и других символов практически совпадают.
В странах Западной Европы у Гитлера нашлось немало сторонников, которые воспринимали марксизм-ленинизм, как «раковую опухоль», а коммунистов в качестве опасных «бациллоносителей». В странах Восточной Европы у Сталина тоже обнаружилось немало сторонников — тайных или вполне легальных промарксистских группировок, которым СССР казался царством свободы. Но правительства этих стран, как и подавляющее большинство населения, все же отдавали себе отчет в том, чем же обернется приобщение их родных мест к Третьему Рейху или к СССР, и поэтому старались всячески дистанцироваться от обоих политических монстров. Да не тут-то было!
Можно это расценивать как наивность, или как глупость, но кремлевское руководство действительно было непоколебимо уверено в том, что стоит только частям Красной Армии пересечь границу Польши или Финляндии, или прибалтийских республик, и там тотчас же вспыхнут восстания рабочих, которые свергнут свои буржуазные правительства и установят советскую власть. А Красная армия потребуется лишь для того, чтобы помешать «силам реакции» погасить эти восстания.
Увы, вместо праздничных манифестаций и ликований трудящихся по поводу ввода частей Красной армии на территории, сопредельные с западными областями Советского Союза, разгорелись нешуточные вооруженные столкновения. Особенно ожесточенное сопротивление оказали финны, а также славяне Прикарпатской Руси (или Закарпатья, если смотреть на ту территорию из Москвы). В Прикарпатской Руси развернулась настоящая партизанская война, которая не могла завершиться мирным договором, как с Финляндией, потому что у тамошних жителей отсутствовало свое правительство, но их души грела мечта о создании независимой республики.
На «возвращенных» территориях устанавливался оккупационный режим, точно такой же, какой свирепствовал в Петрограде и Москве после октябрьского переворота. Естественно, на тех территориях обнаруживались колаборанты, готовые активно проводить политику классовой борьбы. На местное население обрушивалась массированная пропаганда успехов СССР, подразумевающая закрытие храмов, экспроприацию предприятий, коллективизацию хуторов и крестьянских хозяйств, аресты и ссылку «буржуазных элементов». Градус попранных национальных чувств и возмущений действиями оккупационных властей первоначально стремительно возрастал, но маховик репрессий резко наращивал свои обороты. Методы дознания применялись сугубо зубодробительные и костоломные: широко практиковались избиения и пытки, всемерно поощрялись доносы и самооговоры. Подобные действия сдирали культурный слой и внушали местному населению животный страх, но все эти «акции» казались вполне привычными для «компетентных органов». Для них это были трудные будни формирующегося бесклассового социалистического общества.
Кроме пылких националистов и «буржуазных элементов», повышенный интерес со стороны оккупационных властей вызывали эмигранты из России. На допросах с пристрастием особо тщательно выяснялось: участвовал ли эмигрант в «белом» движении, не состоял ли в антисоветских организациях, и вообще, чем занимался до «октября»? Претензий к эмигрантам у советской власти накопилось предостаточно. Именно эти беженцы от большевистских репрессий живописали международной общественности ужасы «красного террора» и голодомора, а «героев октября» преподносили в образах хвостатых чертей, рогатых дьяволов и отвратительных бесов. Нет, и не может быть пощады и прощения таким мерзавцам!
На фоне миллионных жертв в России, ликвидация тысяч «непримиримых патриотов» и «недобитой белой сволочи», высылка десятков тысяч «несознательных» на перевоспитание в далекую Сибирь выглядели пустяками. Существеннее было другое. Ложь марксистов об освобождении трудящихся от оков эксплуатации, о неизбежности непримиримой классовой борьбы и разжигании внутринациональной розни, реалии кнуто-казарменного режима стали единственно возможной правдой для советских людей, включая солдат и офицеров, бюрократов, специалистов и надзирателей, которые пришли на возвращенные (или приращенные) территории. Советские люди были старательны, искренни в стремлении как можно быстрее превратить небольшие по численности народы, населявшие те территории, в массы трудящихся. Своими сапогами и башмаками советские люди неутомимо утрамбовывали те территории, для установления и утверждения самой справедливой и гуманной власти со всеми ее символами, транспарантами, идолами, правилами и поведенческими нормами.
Если после «октября» марксистский режим устанавливался в старорусских городах в условиях хаоса, «брожения умов», то перед населением приращенных к СССР территорий уже вздымалась громада псевдоцеркви, закрывающая собой солнце и почти все небо. Оккупационный режим злобного меньшинства давно перерос в «стране советов» в практику насилия ожесточенного большинства, у которого на уровне условного рефлекса выработалась готовность исполнять команды руководства. Но, опять же необходимы пояснения. «Умывая» Россию кровью, ленинцы не считали, что творят зло, наоборот, они верили в то, что героически сражаются с «многоголовой гидрой контрреволюции». Об антагонизме универсального мира и антимира уже немало говорилось в этом эссе. Сталинисты же являлись «ленинцами сегодня»; для них вся история человечества началась с 1917 г., а ненависть к людям, не разделяющим коммунистических убеждений, была для них столь же естественной, как дыхание. Если ленинцы неистово боролись с «проклятым прошлым», то сталинисты уже жили в дне сегодняшнем. Не случайно они так активно устанавливали памятники здравствующим руководителям партии и правительства. Если ленинцев можно считать «футуристами», то сталинисты были модерноцентристами. Самым важным для них являлось то, что происходило здесь и сейчас. Будучи «людьми без прошлого», сталинисты, тем не менее, полностью переняли не только идеологию марксизма, но и психологию ленинцев. Поэтому юные красноармейцы воспринимали себя на приращенных к СССР в начале Второй мировой войны территориях «освободителями», а сотрудники НКВД, занимаясь тяжелой, грязной работенкой, «очищали» общество от «буржуазной гнили». Пропагандисты в своей не