вать весь этот вздор на семинарских занятиях.
Любые изменения, в любом населенном пункте (обустройство водопровода, укрепление берега реки, строительство школы) обязательно подвергалось соответствующим согласованиям в Москве. В результате, в столицу ежедневно устремлялись тысячи «ходоков» с чертежами и проектами обустройства, как локальных территорий, так и планами развития отдельных хозяйствующих субъектов — для утверждения всех этих замыслов, опять же, когда-то инициированных «сверху». Кроме того Москва являлась самым мощным железнодорожным узлом и многочисленные пассажиры перемещаясь из одной части страны в другую, как правило, не могли объехать столицу стороной. И, конечно же, Москву буквально захлестывали потоки писем: жалоб, обращений, предложений, а также коллективных и индивидуальных одобрений действий партии и правительства. Письма шли в партийные и государственные органы, в редакции газет и журналов, в издательства и на киностудии, в вузы и другие учреждения. В этих письмах простые советские люди подробно рассказывали о своем житии-бытии, часто жаловались на свое местное начальство (эти жалобы не оставались незамеченными) и, как правило, восхищались действиями т.т. Берия, Булганина, Молотова и особенно т. Сталина.
Миллионы советских людей любили руководство страны искренне и самозабвенно. Тысячи вполне взрослых мужчин и женщин безутешно рыдали, узнав о безвременной кончине т. Жданова, а многочисленные коллективы соревновались между собой, перевыполняли плановые задания, лишь бы заслужить почетное право носить имя столь видного партийного и государственного деятеля, «сгоревшего» на ответственных постах. Любовь миллионов советских людей к стареющему вождю (Сталину) была самозабвенной, совершенно бескорыстной. Советские люди любили вождя за то, что могут ходить по земле и дышать воздухом, что живут в первом в мире социалистическом государстве, что имеют возможность ежедневно видеть перед собой портреты, бюсты и памятники, созданные в честь столь выдающегося человека — продолжателя дела Маркса и Ленина.
Сталин олицетворял собой истину в последней инстанции. Не случайно, ни одной книги, ни одного учебника, ни одной диссертации, и даже ни одного доклада на многочисленных конференциях и съездах не могло быть без упоминаний имени Отца народов. Соответственно, и степень приближения к властителю автоматически означала степень приближения к самой истине. Именно поэтому вышестоящий руководитель пользовался авторитетом перед нижестоящими исполнителями не столь из-за своих личностных качеств, а в силу того, что занимал тот или иной пост, которого достигали лучи, исходящие от истока советской власти — самого Сталина. Разумеется, начальник утрачивал всякий авторитет, когда лишался своего поста. Если же бедолагу, к тому же исключали из рядов партии, то такой «отщепенец» как бы оказывался в непроглядном мраке, потому что был полностью отлучен от отблесков истины. Этого несчастного точно вышвыривала за борт неумолимая волна, и морская пучина мгновенно поглощала его.
Быть начальником, пусть даже незначительным, означало быть в той или иной мере приобщенным к истине. Притягательность руководящих постов и должностей заключалась еще и в том, что от начальников не требовалось наличие каких-то выдающихся качеств и навыков, талантов и способностей: начальник должен был уметь заставлять своих подчиненных выполнять задачу, поручение, план, исходящие от вышестоящего руководства.
Если в других странах греко-христианского мира развивались поведенческие и мотивационные теории, ориентированные на создание такого психологического климата в коллективах, который бы обеспечивал устойчивый рост производительности труда, то начальники советского покроя предпочитали управлять зевом. Но, не только крики, брань, угрозы «стереть в порошок» активно применялись в качестве инструментов управления, широко использовались и поощрения. Опять же, из вышестоящих инстанций, в города и области, на предприятия и в учреждения регулярно «спускали» разнарядки о том, сколько передовиков нужно представить к правительственным наградам. Людей, заслуживших такие награды, срочно обнаруживали и на торжественных собраниях, приуроченных к какому-нибудь советскому празднику, эти награды непременно вручали.
Особо необходимо следует выделить ученых, конструкторов, технологов, испытателей, которые в полной изоляции от внешнего мира, в условиях строжайшей секретности занимались разработкой новейших систем вооружений. Эти люди наиболее щедро одаривались самыми престижными правительственными наградами, стремительно росли в научных степенях, должностях и званиях. Но об этом простые советские люди практически ничего не знали. Ведь те ученые-изобретатели ковали щит обороноспособности советского государства. «Технари» прекрасно осознавали важность порученного им дела, многие годы жили в отрыве от своих семей, как монахи. Они отрабатывали не часы и смены, а трудились «на результат», поэтому их рабочий день мог заканчиваться глубокой ночью. Они ничуть не чувствовали себя обделенными радостями обычной жизни, потому что вся их жизнь, без остатка, была отдана служению государству. Им были предоставлены все условия для плодотворной работы, их интеллектуальные способности были востребованы властью и высоко ценились. И ученые также ценили свой высокий социальный статус, очевидный лишь для немногих начальников, посвященных в государственные тайны и секреты.
Было бы неверным утверждать, что все достижения в стране (реальные и мнимые) Сталин присваивал лично себе. Дело обстояло как раз наоборот. Миллионы советских людей, готовых свои жизни отдать за порученное им дело, самозабвенно мечтали о том, чтобы Сталин лично участвовал в этом деле: пусть одной лишь подписью под важным документом или одним взглядом, или одним расплывчатым упоминанием в своей очередной исторической речи. Тогда это «дело» обретало в глазах ревностных исполнителей прямо-таки промыслительный характер. И нет ничего странного в том. что, когда Сталин скончался (или ему помогло в этом его ближайшее окружение), то все советские люди, поголовно, просто не знали, как им жить дальше, с кем или с чем сверять свои поступки и помыслы?
То, что власть выражает истину и ничего кроме истины, наглядно показывают события середины 50-х годов. Довольно быстро после смерти т. Сталина расстреляли Л. Берия: казнили его голодного, голого, гадкого. Так обычно уничтожают шелудивых, бродячих псов, чтобы не разносили по улицам заразу. И сразу же выяснилось, что никто в Москве (за исключением 2–3 сладострастниц) не любил и не уважал «лаврушника», а наоборот, все его только презирали и ненавидели, как источник мерзостей и отвратительного разврата.
А когда с самой высокой трибуны (на XX съезде КПСС) первым лицом в тогдашнем государстве были очерчены масштабы злоупотреблений и преступлений, имевших место в эпоху сталинизма, то, казалось бы, единственно допустимая в стране партия должна была погрузиться в глубокий кризис, в роли коллективного сообщника и помощника Большого Пахана. Ведь практически все делегаты того самого съезда «состоялись» при Сталине в качестве начальников и отцов-командиров, лауреатов престижных премий, орденоносцев и носителей почетных званий. Казалось бы, многих из них должно было терзать когтистое чувство неизбывной вины за активное содействие чинимому в стране беззаконию. Однако никто из них не посыпал голову пеплом или «лагерной пылью»: обошлось без катарсисов, публичных покаяний и прочих душещипательных сцен. Доклад Хрущева делегаты съезда восприняли с большим воодушевлением: вся номенклатура вдруг увидела новые дали и новые перспективы развития СССР. Если в предыдущие годы Сталину приписывали все успехи и достижения, имевшие место в стране, то сразу же после завершения XX съезда КПСС на многочисленные портреты, бюсты и памятники недавно почившего властителя, навесили все злодеяния казарменно-тюремного режима. Естественно, портреты не могли выдержать тяжести этих злодеяний и быстро слетели со стен и фасадов. Бюсты и памятники, воздвигнутые в честь «мудрого вождя», также рухнули со своих постаментов от «дыхания времени». Многие города, поселки, улицы и площади, заводы и комбинаты незамедлительно стряхнули с себя имя тирана: так брезгливо стряхивают перхоть с плеч.
По истечении шести десятилетий после того примечательного съезда можно однозначно утверждать: у «статусных» советских людей, прошедших школы и университеты марксизма, начисто атрофировалось чувство моральной ответственности и самооценки. Новый кормчий менял «курс партии», и все члены партии дисциплинированно меняли тактику свой жизни. А стратегия начальников и командиров всех мастей и званий оставалась прежней: сохранить свое положение в обществе. Это положение обычно называли номенклатурным.
В более поздние времена затеянной Горбачевом перестройки, дети и внуки номенклатуры, «сталинских соколов» и прочих надежных «кадров», дружно утверждали, что их отцы (или деды) ничего не ведали о ГУЛАГе и об опытах, проводимых над заключенными, как не подозревали о массовых репрессиях и тотальном доносительстве, об истязателях и расстрельных командах и прочих, более чем неприглядных вещах тоталитарного режима. Несмотря на фантастичность подобных заверений, их следует принимать не как наглую ложь, а как единственно возможную правду, доставшуюся в наследство потомкам высокопоставленных марксистов. Дело в том, что те самые высокопоставленные марксисты могли думать и действовать лишь в направлении, заданном партией, а о том, что не положено знать, они категорически ничего не знали; о чем не положено думать — они не думали; что не положено видеть — они не видели. Подобное поведение присуще детям у строгих и взыскательных родителей. Также вели себя взрослые дяди и тети при Отце народов, пекшемся о всесилии Родины-Матери советского образца. Они были непоправимо изуродованы системой отбора кадров, пропагандой марксизма, хотя внешне выглядели вполне обычными людьми.
В свете этого социально-психологического феномена, становится более понятным поведение тысяч и тысяч молодых людей из комсомольских активистов, которые после XX съезда КПСС не порвали с комсомолом, а, наоборот, выказали готовность быть полезными советской власти в качестве коммунистов. Резко возросший поток заявлений в парторганизации разных уро